Осквернённые не имеют права знать ни о семье, в которой родились, ни имён родителей, ни места их проживания. Также они лишаются собственных имён, если таковые имелись, и всего, что связывало их с прежней жизнью (в случае, если осквернённый попал в Легион уже в сознательном возрасте). Наша задача — держать их разум под контролем, а память о прошлом только препятствует этому.
Выдержка из устава Осквернённого Легиона
— Так вот, была та тварь в сотне метров, может, чуть меньше. Потрошила бедолагу… Он ещё живой был, хотя орать давно перестал. Ногами только дёргал. Чёрт, дерьмово, наверное, смотреть, как твои потроха жрут. Вот такая громадина, — Шестьдесят Седьмой привстал и вытянул руку над головой. — А у меня только лук да с десяток стрел в колчане. Близко подходить ссыкотно, в одиночку-то. Напарник, считай, труп. Короче, всадил я в эту пакость всё что было. С трудом завалил. Думал, ну всё, гнить и моим костям рядом с братними.
— А с напарником-то что? Там оставил? — Триста Шестой нахмурился.
— Пришлось. Не тащить же его на своём горбу до самого терсентума!
— Не знаю, как у вас там, в Южном Мысе, — Шустрый прислонился к стене, скрестив руки на груди, — а у нас своих не бросают.
— Посмотрим, как ты запоёшь, когда придётся тащить чей-то труп с пару десятков километров, — огрызнулся Шестьдесят Седьмой.
— Это ты ему рассказываешь? — Девятнадцатый фыркнул.
— Кому ж ещё!
— Мы, брат, через весь туннель наших несли, — Триста Шестой сердито сплюнул. — Так что нечего нам тут втирать. Сами ещё рассказать можем будь здоров.
Шестьдесят Седьмой переменился в лице, напыщенность как гиена слизала:
— Не знал… Псы, что ли?
Харо, до этого слушавший беседу вполуха, тут же переключил внимание на говорящих. Ни Шустрый, ни Триста Шестой ни разу не упоминали о произошедшем, во всяком случае не при нём. Хорошо же их в тот раз потрепало, но, несмотря ни на что, держались они достойно.
— Если бы, — невесело хмыкнул Шустрый. — На плачущих нарвались.
Шестьдесят Седьмой тихонько присвистнул:
— Хрена себе!
— Одного не пойму, — задумчиво проговорил Двести Тридцать Четвёртый, — какого вы туда вообще полезли?
— В том-то и дело, чистым туннель считался, — пожал плечами Триста Шестой. — Их там ввек не водилось.
Собеседник растерянно почесал затылок:
— Ну и дела-а… А как они хоть выглядят-то?
— На тени похожи, — пояснил Шустрый. — Что те призраки из детских страшилок. Мы сначала и не поняли, что за дрянь. Только с псами справились, а тут вытьё, тихое такое, почти неслышное. Я ещё тогда решил, может, псину какую не добили. А сейчас вот думаю, если б не остались на том же месте, может, и обошлось бы… И знаешь, что самое стрёмное? Когда коснётся тебя такая вот тень, крыша едет сразу, так что смерги по сравнению с этой дрянью что щенки безобидные. Чёрт, да я от одного только воспоминания их плача с трудом сдерживаюсь, чтоб в портки не наложить.
В загоне повисла тишина. Плачущие — явление редкое, и о них толком ничего не известно. Наверное, потому они и считаются самыми опасными тварями Прибрежья.
— Гы… Была у меня одна такая плачущая, — не выдержал затянувшегося молчания Шестьдесят Седьмой. — Только притронется, а крыша уже дымоходом помахивает.
— Это ты о хромой, что ли? — хохотнул Двести Тридцать Четвёртый.
— Пошёл ты, придурок! Вспомнил на ночь глядя!
— А вы, кстати, неплохо вместе смотрелись, — он повернулся к остальным. — В общем, на прошлой Зимней Неделе намутили мы пару бочонков вина и решили позвать цыпочек-сервусов. Ну те и притащили с собой подружку. Рябая такая, одна нога короче другой. Мы жребий между собой кинули, чтобы потом споров не возникало. Догадайтесь, кому выпала «красотка».
— Так а что мне оставалось? — принялся оправдываться Шестьдесят Седьмой. — Да и после пары кружек вина не такой, вроде, страшной казалась.
— Ага, рассказывай тут, — хохотнул Двести Тридцать Четвёртый. — Слышу, короче, звук, будто душат кого. Подхожу, а этот дурак её мордой в подушку впечатал, башку зафиксировал, чтобы не дрыгалась, и имеет бедолагу, как в последний раз. И с такой тоской на роже, аж самому тошно стало.
— Мать твою! — Триста Шестой загоготал. — Выжила хоть?
Устав от их болтовни, Харо спрыгнул с койки и вышел из загона. У этих недоумков любые разговоры заканчивались одним и тем же, будто, кроме самок, других тем не существовало.
Зайдя за угол, он прислонился к стене и натянул маску, без которой на морозе не обойтись, а то загреметь в лазарет, как два пальца…
Пожухлая трава, хрупкая как стекло, тихо хрустнула под подошвой. Небо чёрное, ни облачка, всё мерцало бесчисленными звёздами.
Керс как-то рассказывал, что все эти яркие точки — такие же солнца, только находятся очень далеко. И что, вполне вероятно, рядом с ними тоже есть планеты-земли, и на них вполне могут обитать люди. Интересно, а есть там планета только для осквернённых? Здорово, если б была! Ни хозяина тебе, ни кнута, ни нудных стояний столбом на одном месте с утра до вечера! Живи себе как хочешь — полная свобода. И не надо ни у кого её вымаливать или выдирать зубами, она по праву принадлежит тебе с самого рождения.
Но пока он ещё здесь, в этом сраном Прибрежье, переться ему в ночь на караул. И всё бы ничего, только в этот раз Восемьдесят Третья зачем-то распределила его именно к принцессе.
Странно… Её же Морок всегда стережёт, а тут ни с того ни с сего старшая вдруг отправила того на дневной пост, а ему приказала без четверти восьмого быть как штык у покоев девчонки. С чего бы это?
Хотя какая разница, ещё над этим голову себе ломать. Хватает и этой парочки с их разборками. И вот чего им не живётся спокойно! Ладно бы друг с другом собачились, не впервой же, так и его зацепило. Слай третьи сутки как воды в рот набрал, а Твин… ну, нахер не посылает, и то хорошо. И что они опять там не поделили?
— Здаров, — рядом материализовался Семидесятый и, нацепив эту свою хитрую ухмылку, подпёр стену рукой.
Лёгок на помине, мать его. А по-нормальному появляться нельзя?
— И тебе не хворать.
— Отойдём? — Слай кивнул в сторону площадки. — Поговорить надо.
Харо равнодушно пожал плечами: надо так надо.
— Давай напрямую, — заявил друг, как только они отошли подальше от загона. — Что там у Керса с Твин?
Начинается… По ходу, между собой грызться им надоело.
— В смысле?
— Хорош уже с фоном сливаться, братишка, нормально ответь. Давно он на ней залип?
— А мне-то откуда знать!
— Да брось! Ты же корешился с ним больше моего, ещё с Мыса.
— И что с того?
— Хочешь сказать, он тебе ничего не говорил? — Слай недоверчиво прищурился.
— С чего бы вдруг?
Не то чтобы Керс намеренно что-то скрывал, просто сама эта тема никогда толком не затрагивалась. Харо догадывался, что Твин небезразлична другу, но лезть не в своё дело не собирался.
— Чёрт, Харо! — Слай негодующе пнул сапогом камень. — Ты можешь просто ответить на вопрос? По-хорошему.
— Что значит «по-хорошему»? — ощетинился он. Это что, угроза?
Семидесятый и раньше не отличался сдержанностью, вспылить мог из-за любой мелочи, но в этот раз он явно хватил через край. Похоже, давно ему самомнение не вправляли. Гладиатор херов.
— Послушай, брат, — опомнившись, Слай сбавил гонор, — для меня это всё как ножом под ребро, понимаешь? Мне просто нужно знать, что между ними было. Керс же сох по ней, верно?
— А тебе какое дело, по ком он там сох?
— В смысле, какое дело! — вытаращился на него друг. — Он там Твин по углам зажимал, а я, по-твоему, закрыть глаза на это должен?!
Ну всё, достал.
— Ты что несёшь, псина! — уже не сдерживая накопившейся злости, Харо тряхнул его за грудки. — Совсем крыша поехала? Кто там кого зажимал? Твин же без тебя, кретина, жить не может. Да и Керс бы никогда…
— Ты уверен? — и, заметив его сомнения, Слай осклабился. — Можешь сам у неё спросить, если хочешь.
Всё ещё подозрительно глядя на друга, Харо разжал пальцы. Непохоже, чтобы Семидесятый врал. Но даже если что-то и было, не поздно ли кулаками махать? Керсу всё равно уже рыла не начистить, не факт, что они вообще свидятся когда-нибудь, а рвать из-за этого с Твин как-то глупо.
— Не знаю, Слай, что там у них было, но нафига ты в прошлом ковыряешься? Что это изменит?
Тот раздражённо потёр лицо и шумно выдохнул:
— И с кем я разговариваю! Постой-ка… Ты что, задницу ей прикрываешь? — его прищур сменился полным недоумением. — Смергов ты выкидыш! Как же я сразу не догадался. Ты ведь знал обо всём! Знал, что Керс слюни на неё пускает, знал, что той ночью было… Ты же сам меня остановил: «Пусть поговорят, ему поддержка нужна». Поверить не могу!
Вдалеке разнёсся бой башенных часов. Скоро заступать на пост, и лучше поторопиться. Восемьдесят Третья та ещё зануда, она ж весь мозг выжрет за каждую минуту опоздания.
— Думай что хочешь, брат. Мне пора.
— Э нет, дружище, мы ещё не закончили, — Слай преградил ему дорогу. — Ответь на вопрос и можешь валить хоть к псу в дупло. Ты ведь знал, что они трахались?
— Нет.
Семидесятый скривился, продолжая стоять на пути.
Не верит. Да уж, если этот вбил себе что в голову, переубеждать бесполезно. На чёрта он тогда разговор этот затеял, если слышит только себя?
— Что бы там между ними ни произошло, у тебя только два варианта: забить и сохранить семью или разрушить всё к чертям собачьим, — Харо обошёл друга и, остановившись, сочувствующе качнул головой. — Тебе решать, конечно, но подумай, братишка, стоит ли прошлое того, чтобы терять Твин.
— Моя семья осталась в терсентуме. А Твин уже давно всё за меня решила, — Слай горько усмехнулся и пошагал к загону.
Харо проводил его долгим взглядом и, натянув маску, подошёл к стражникам. Один черкнул его номер в журнале, второй выдал короткий меч. Пользы от него никакой, только при ходьбе мешает. Лучше бы лук дали, ну или ножи метательные, на худой конец.
По дороге он всё прокручивал в голове разговор с Семидесятым. Керс оказался тем ещё говнюком, раз к Твин полез. Если, конечно, это правда. Но Слай тоже обостряет. В конце концов Твин с ним хренову кучу лет, можно было и не раздувать трагедию.
Смотря на этих двоих, Харо в очередной раз убеждался, что ему несказанно повезло родиться с такой рожей. В пекло все эти сопли и нытьё, Дис хватило по горло. Хороший же урок она преподала ему, до конца жизни не забыть! Зато он больше в такое не вляпается.
Просторный холл дворца заканчивался развилкой. Харо замешкался, гадая, в какой коридор свернуть. Раньше бывать здесь не доводилось, и, как назло, даже вшивого льва нигде не видно, чтоб дорогу спросить.
Поразмыслив, он заглянул в правый. Вдалеке стоял кто-то из своих. Тогда Харо негромко свистнул, и когда собрат повернулся, проверил номер. Восемьдесят Третья, а это была она, не сразу смекнула, кто её позвал, но, разглядев, махнула ему рукой.
— Опаздываешь, Сорок Восьмой! — тут же упрекнула старшая, как только расстояние между ними сократилось.
— Заблудился.
— Тебя же Морок должен был провести.
— Сам справился, — в жопу таких провожатых, от его болтовни голова уже пухнет.
Восемьдесят Третья понимающе ухмыльнулась и хлопнула его по плечу:
— Ну тогда удачи в почётном карауле.
Ага, велика честь — всю ночь считать кирпичи на стене.
Оставшись один, он огляделся. Коридор почти ничем не отличался от любого другого виденного им в замке. Разве что попросторнее, да освещение получше. Всё-таки королевский дворец, как-никак. Крыло, казалось, пустовало. Дверей не так много, да и те без охраны. Выходит, здесь только одна жилая комната, ну или другие обитатели не нуждались в страже. Пёс их разберёт, этих высокородных! Да и насрать, пусть хоть спят на потолке, лишь бы к нему не лезли.
Спустя час Харо был бы рад даже мимо проходящему гвардейцу, лишь бы какое-то движение. Угораздило же попасть сюда, ещё и в ночную! Впрочем, последнее, может, не так уж и плохо — с девчонкой видеться не придётся. До сих пор пробирает при воспоминании, как она смотрела на него своими зелёными глазищами. Удружил Слай, нечего сказать.
Непонятно только, почему Восемьдесят Третья отправила сюда именно его. Могла бы Шустрого, например, от того, во всяком случае, никто не шарахается. Правда, по принцессе не скажешь, что она тогда испугалась. Может, к Мороку успела привыкнуть?
Из спальни донёсся приглушённый звон. Харо застыл, прислушался. Кажется, вызывает. Наверное, думает, что старшая всё ещё здесь или Двадцать Первый…
Выдохнув, он осторожно толкнул дверь. В комнате стоял мягкий полумрак, окно плотно зашторено. Мерцающая лампа освещала небольшой пятачок вокруг стола, за которым в непринуждённой позе устроилась принцесса. Распущенные волосы отливали золотом, платье едва прикрывало коленки, на плечах что-то вроде накидки или что там ещё носят благородные самки, в руках — раскрытая книга. Наверное, девчонка умная. Керс тоже умный, читал всё, что приносил Седой.
Харо застыл у порога, не зная, как себя вести. Девчонка с неприкрытым любопытством посмотрела на него; накидка чуть сползла вниз, обнажив хрупкое девичье плечо. Смутившись, он отвёл глаза, потом, подумав, поклонился. Главное не таращиться как идиот, хотя не так-то это просто: никого красивее её он в жизни не встречал.
— Входи. И будь добр, прикрой дверь поплотнее, — попросила принцесса.
Он выполнил просьбу, но остался у входа, прячась в полумраке. Но сердце всё равно предательски заколотилось, как у трусливого зайца.
Девчонка улыбнулась, обнажая ровные зубки, при этом в глазах заплясали озорные огоньки. Или это просто отблеск лампы? И всё же чувствовалось, что принцесса заметила его растерянность, и, кажется, её это даже забавляло.
К насмешкам ему не привыкать, они уже давно его не трогают, но принцесса не насмехалась. Нет, это что-то другое…
— Можешь подойти ближе, я не кусаюсь, — произнесла она после недолгого молчания.
Харо сделал полшага вперёд, для виду. Происходящее сбивало с толку — не похоже, чтобы у девчонки к нему что-то срочное. Казалось, она знала заранее, кто именно будет охранять её этой ночью и намеренно вызвала его к себе.
— Буду откровенна, это я попросила Восемьдесят Третью назначить тебя вместо Морока, — произнесла она, словно прочтя его мысли. — Я уже давно хотела познакомиться с тобой поближе.
Чего?! В смысле познакомиться?
— Как тебе живётся в замке?
«Нахрена тебе, девочка, знакомиться со мной поближе?»
Принцесса вскинула бровь, намекая, что ждёт ответа.
А что она там спросила? Точно, про замок…
— Хорошо, госпожа.
— Скучно, наверное? Должно быть, ты привык сражаться, рисковать жизнью, а здесь приходится стоять без дела дни и ночи напролёт.
Харо растерянно пожал плечами. И вот что она хочет от него услышать? Нытьё о тяжкой участи?
— Я слышала, вы часто даёте друг другу прозвища. А у тебя оно есть?
— Есть.
— И как же тебя называют друзья?
— Харо, — чёрт, наверное, не стоило всё-таки говорить, а то от старшей ещё влетит, опять мозг выедать начнёт.
— Харо? Странное имя.
«Не страннее твоих вопросов, девочка».
— Не имя. Шутка неудачная.
— Правда? Расскажи мне! — она откинулась на спинку стула, приготовившись слушать.
Харо сделал вид, что внимательно рассматривает прикроватную тумбу. Когда не хочешь отвечать, лучшая стратегия — слиться с фоном. Во всяком случае, раньше это всегда срабатывало.
Принцесса слегка нахмурилась:
— А ты не особо разговорчив, погляжу.
— Предпочитаю слушать.
— И всё же на этот раз придётся изменить своим предпочтениям. Хотя бы ненадолго, — отодвинув книгу, она опустила локти на столешницу и подпёрла подбородок ладошкой. — Можешь снять маску? Хочу видеть твоё лицо.
А это ещё зачем? Не, и так нормально. Вроде не приказ, значит, снова можно глухим прикинуться. Видать, девчонке скучно стало, решила нервишки себе пощекотать перед сном.
— Ну перестань! — принцесса рассмеялась. — Я и без того уже видела куда больше положенного.
А то! Наверное, незабываемое зрелище, особенно для впечатлительных девиц. Ладно, раз уж так просит. Харо скинул капюшон и, щёлкнув застёжкой на затылке, избавился от маски. Принцесса прибавила яркости лампе и удовлетворённо кивнула:
— Так намного лучше. Теперь наш разговор похож на дружескую беседу. Знаешь, меня всегда интересовали истории о вашей жизни. У каждого из вас она по-своему трогательная, уникальная. Хотелось бы узнать и твою.
Вот оно что! Девчонка за шута его приняла. Может, ещё попросит сказку перед сном рассказать?
— Что именно вы хотите знать, госпожа?
— Ну… Как ты попал в Легион, например? Помнишь ли своих родителей.
— Я с рождения в Легионе. Родителей никогда не видел.
— Как это с рождения? Прямо в терсентуме и родился? Разве такое бывает?
— Как видите.
Принцесса изумлённо захлопала ресницами:
— И ты даже не пытался хоть что-то узнать о своих родителях?
— Это запрещено.
— Ты лукавишь, я же вижу! Всегда можно найти способ, если сильно захотеть.
Похоже, просто так она от него не отвяжется.
— Ну, кое-что знаю.
— И что же?
Вспомнилось, как Керс с дозволения Седого зачитал ему досье. Если бы не друг, так бы и не узнал ничего о родителях. Да и не хотелось ворошить прошлое, но тот же везде свой нос сунет.
Харо был несказанно рад услышать, что парочка малолетних кретинов заделала его ещё во время обучения. Его сразу в инкубатор отправили, а придурков увезли в Опертам, подальше. На том его великая родословная и закончилась. Лучше бы Керс не умел читать.
— Родители скорпионы. Оба. В Южном Терсентуме родился.
— Так ты южанин! А как в столицу попал?
— В фургоне привезли.
— Разумеется, — принцесса снова рассмеялась своим этим заливистым смехом, хотя причин для него Харо не видел. — Я имела в виду, почему ты не остался там, в Южном Мысе?
— Распределили.
Самое сложное было попасть в регнумский список счастливчиков. А это возможно только в двух случаях: либо обладать ярким хистом, как у Керса, либо побеждать в спаррингах. И раз уж хист ему достался такой себе, пришлось поднапрячься.
— Даже не представляю, каково это — никогда не видеть своих родителей, — задумчиво проговорила принцесса. — Я хоть отца помню. Мама умерла, когда мне и года не было.
Харо раздражённо выдохнул: «Мне уже разрыдаться или ещё подождать?»
— Сожалею, госпожа.
— Не стоит. Всё равно это не идёт ни в какое сравнение с твоей участью.
— В Легионе она одна на всех.
То ли девчонка ожидала от него душещипательных историй, то ли ответы показались ей слишком грубыми, но она вдруг обиженно насупилась, уголки пухлых губ чуть опустились:
— Послушай, Харо, я просто хочу узнать тебя получше. Не нужно искать никакого подвоха, ладно?
«Ну да, конечно. То, что с тобой, девочка, надо быть настороже, и псу понятно. Была бы ты простушкой, о переворотах и не помышляла бы. Вот только что тебе от меня понадобилось? Или мало тебе моего согласия участвовать в этой твоей заварушке? Которая, между прочим, так и не состоялась».
— Прошу прощения, госпожа. Я никудышный собеседник.
— Это поправимо. Кстати, можешь обращаться ко мне по имени.
— Как пожелаете, госпожа Ровена.
— Никак не пойму, ты что, издеваешься надо мной? — она укоризненно сверкнула глазами.
Ну, может, совсем чуть-чуть…
— Нет, госпожа.
Какое-то время принцесса внимательно изучала его, а потом тяжело вздохнула:
— Ну хорошо. И как долго ты живёшь в столице?
— Пятый год.
— А твоя подружка… Пятьдесят Девятая, кажется. Давно вы вместе?
— Вместе?
— Как пара. Знаешь, когда мужчина и женщина любят друг друга, они хотят быть вместе и становятся парой.
«Нет, ты это сейчас серьёзно, девочка? Я что, по-твоему, совсем дебил?»
— Мы не пара, госпожа. Она моя сестра.
Он и Твин… Слая бы точно удар хватил.
— Она твоя сестра?! Кровная?
Ага, единоутробная.
— А разве не налицо семейное сходство?
Девчонка недовольно наморщила носик:
— Мне, конечно, нравится твоя самоирония, но сейчас она не совсем к месту.
Харо виновато кашлянул:
— Прошу меня извинить, госпожа.
— Нет-нет, не стоит извиняться, — принцесса будто даже смутилась. — Довольно бестактно с моей стороны мучить тебя такими вопросами. Видишь ли, там, на смотре, когда ты заступился за неё, я подумала, вас связывает нечто большее, чем простая дружба.
— Любой поступил бы так же.
— Очень сомневаюсь, — она покачала головой. — Если честно, именно это меня и привлекло в тебе. Никогда ещё не видела такой самоотверженности!
Чёрт, опять этот взгляд, будто сверлит насквозь. Лучше бы он остался там, за дверью, подальше от этой девчонки. И откуда взялось ощущение, что знакомство с ней ничем хорошим для него не закончится?
— И как давно вы дружите? — на её губах обозначилась мягкая улыбка.
— С первого дня в Регнуме.
— Наверное, вы многое прошли вместе, если так заботитесь друг о друге.
— Так и есть.
Принцесса задумчиво забарабанила пальчиками по столешнице. С огромным трудом Харо отвёл взгляд от обнажённого плеча — накидку девчонка так и не поправила. Кожа нежная, гладкая, чуть ли не сияет. Такой не обладала ни одна из знакомых ему самок, даже Дис.
— Я слышала, ты превосходный лучник, — помолчав немного, спросила принцесса. — Это правда?
— Возможно.
— Это и есть твоя способность? Как ты это делаешь?
— Зрение хорошее, — он попытался скрыть сарказм.
Ровена поднялась, и тут злополучная накидка, зацепившись за спинку стула, беззвучно соскользнула на пол. Не обратив на это никакого внимания, принцесса медленно приблизилась к нему и начала пристально рассматривать его глаза.
Харо опустил голову, отвечая на её взгляд. Девчонка явно выше Твин, но едва доставала ему до плеча.
— У тебя и впрямь очень необычные глаза, — тихо произнесла она. — И как далеко ты видишь?
— Достаточно далеко.
— Например? Если я что-то напишу на… — принцесса на секунду замялась, — на стене в противоположном конце коридора, ты сможешь прочесть?
— Я не умею читать, госпожа.
— Да, верно, совсем забыла…
Девчонка стояла так близко, что Харо невольно напрягся, ощущая тепло её тела. По коже прошёлся мелкий озноб, а сердце заколотилось с новой силой, совсем как тогда, с Дис…
«Отвлекись, идиот! Подумай о чём-нибудь другом… Да о чём угодно, хоть о… Соберись, мать твою!»
— Должно быть, это больно, — принцесса с любопытством рассматривала татуировки. — Кто их тебе сделал?
— Пятьдесят… — голос почему-то охрип. Харо смущённо прочистил горло. — Пятьдесят Девятая, госпожа.
— Весьма талантливо! — принцесса протянула руку к его лицу. — Позволь?..
Внутри шевельнулся страх. Нет, не тот, что он испытал при первой вылазке в туннели, иной. Тот самый страх, когда что-то вдруг изменилось, и приходит понимание, что жизнь уже не останется прежней, привычной. Страх, что причинят боль. Страх, что он снова потеряет спокойствие, а вместе с ним и себя.
Харо отпрянул, скорее инстинктивно, будто защищаясь от чего-то.
— Ты боишься меня? — она удивлённо заморгала.
— Н-нет.
Принцесса почти неуловимо улыбнулась, её тонкие пальчики коснулись его щеки, нежно заскользили по коже вдоль рисунка. В её взгляде было столько живой теплоты и восхищения! И Харо вдруг понял, что начинает тонуть в её огромных зелёных глазах.
Ему стоило бы прекратить это всё, не позволять играть с собой, но волю так легко сковало маленькое хрупкое существо, чьё прикосновение сводило с ума. Он даже дышать боялся: казалось, это спугнёт её, и наваждение тут же исчезнет. А ведь так хотелось продлить этот миг хотя бы ещё ненадолго…
— Ты особенный, Сорок Восьмой, — прошептала принцесса. — Просто сам пока не знаешь об этом.
Харо вздрогнул, будто его разбудили от крепкого сна.
«Очнись, кретин! Забыл своё место? Ты — раб, осквернённый, выродок… Она просто играет с тобой».
Собрав жалкие остатки воли, он попятился. Брови принцессы недоуменно взлетели вверх:
— Что-то случилось?
— Нет… Я… П-простите, госпожа, мне лучше уйти, — неуклюже поклонившись, он чуть ли не бегом бросился из её спальни и смог спокойно выдохнуть, только когда за ним захлопнулась дверь.
Что девчонка сделала с ним? Откуда эта дрожь в руках? Не стоило позволять ей приближаться к себе, как чуял, что она опасна.
Принцесса просто-напросто поиздевалась над ним, поразвлечься ей захотелось. Выбрала самого уродливого, посчитав лёгкой добычей. Ну да, раз уж с такой рожей, то наверняка готов на всё ради доброго словечка.
С трудом сдерживая злость, он стиснул кулаки так, что перчатки жалобно заскрипели. Сердце всё не унималось, норовило выпрыгнуть из груди.
«Не на того ты нарвалась, девочка. Можешь из Морока хоть верёвки вить, а со мной такое не пройдёт, наученный уже».
Неожиданно дверь спальни приоткрылась. Харо с изумлением посмотрел на ту, кого сейчас так сильно ненавидел. Зачем она попёрлась за ним? Мало ей показалось? Чего она добивается, месмерит её подери?
Приобняв себя за плечи, принцесса виновато улыбнулась:
— Прости, если что-то не так. Я не хотела обидеть тебя, правда. Можешь мне не верить, но я говорила всё от чистого сердца.
Харо скептически хмыкнул:
— Лучше подыщите себе другую игрушку, принцесса. Я не очень удачный выбор для такого.
— Игрушку? — оторопела она, но уже через мгновение обиженно вздёрнула носик и окатила его ледяным взглядом. — Хорошего же ты обо мне мнения!
«А то ты сама не этого добивалась!»
Развернувшись на каблуках, девчонка собралась уже вернуться к себе, но остановилась, словно вспомнив о чём-то важном.
— Нравится тебе или нет, Сорок Восьмой, — произнесла она с вызовом, — но с этого дня ты будешь моим телохранителем. И советую побыстрее смириться с этим.
***
День не задался с самого утра: то у одного младенца подскочила температура, то другого понесло так, что трижды за час приходилось менять пелёнки, то весь инкубатор, словно сговорившись, вопил, что уши закладывало.
Хлопоча то у одной люльки, то у другой, Нанни то и дело смахивала со лба пот и мечтала присесть хотя бы на минуту — ноги уже гудели от беготни.
Наконец успокоив последнего орущего малыша, она тихо прокралась к выходу и, задержав дыхание, медленно отворила скрипучую дверь.
У самого порога перед ней застыла напарница. Хмурясь, та молча наблюдала за Нанни, которая только и успела приложить палец к губам.
— Еле утихомирила, — облегчённо выдохнула она, притворив дверь. — У номера шесть жар, проверяй его каждые полчаса. И восьмому побольше воды давай, да пелёнки меняй почаще.
— Разберусь уж как-нибудь, — Джина скривила кислую мину и протянула какую-то бумагу. — Лучше объясни-ка мне вот это!
— Документ, как видишь, — Нанни глянула на листок. — Что в нём не так?
— Считаешь себя самой умной? Какой, к чертям собачьим, сервус?! Да она же скорпион чистой воды!
— Я написала всё как есть. А ты бы не совала свой нос куда не следует!
— Всё как есть, говоришь?! — напарница нервно хохотнула. — Ладно, посмотрим… Так, почему не указала хист, а? Она же в темноте лучше кошки видит.
— Тоже мне великая способность! — деланно отмахнулась Нанни. — Ну забыла, и что?
— А про когти и силу тоже забыла!? Да она, когда вырастет, порвёт любого, как гиена кролика!
Нанни смерила её хмурым взглядом. Опасения Джины понятны: сокрытие информации — серьёзная провинность. Но отдать им Фиалку…
— Выслушай, прошу, — коснувшись руки, она заглянула напарнице в глаза. — Ну прикипела я к ней, понимаешь?! Не смогу я, если её туда, к скорпионам… Добрая она, сломают ведь.
— Не пори чушь! Таковы правила, ты же знаешь. Сломают, значит, так тому и быть, но скрывать такое от надзирателей… Нас же вздёрнут, моргнуть не успеем!
Нанни сдавила её руку:
— А кто узнает? Девчонка научена, хистом не светит, а выдержка у неё — будь здоров! Не выдаст себя, поверь мне на слово. Я об этом позабочусь, клянусь.
Джина недоверчиво покачала головой и со вздохом высвободила руку:
— Никого я покрывать не стану, ясно тебе? Если узнают, расскажу всё как есть.
— Да хоть так! Просто не выдавай, умоляю! — Нанни в отчаянии тряхнула её за плечи. — Мы ведь должны друг за друга горой, иначе медяк ломаный нам цена! Иначе до скончания времён ходить осквернённым с клеймом и кровь свою проливать на потеху свободным!
Джина поджала губы и, когда Нанни, наконец, взяла себя в руки и отступила, презрительно фыркнула:
— Мой тебе совет, подруга, оставь эти глупые фантазии. И не забивай ими головы малькам. Не быть нам свободными ни вовек. А если и дальше так продолжишь, на суку уже висит петля как раз для таких как ты, — с этими словами Джина разгладила примятую форму и скрылась за дверью.
С тяжёлым сердцем Нанни ожидала наступления ночи. Тревога никак не отступала. Напарница, конечно, та ещё стерва, но не сдаст — не посмеет. Предательство среди своих карается быстро и жестоко. Осквернённые впитывают этот закон с малых лет: няньки учат ему подопечных, старшие вбивают его в головы младшим. Негласные законы, передающиеся из поколения в поколение, чтятся превыше всего, иначе не выжить, иначе превратиться им всем в зверьё или, того хуже, в безвольное стадо. Хотя не так уж и далеко они от этого ушли… Но как знать, быть может, однажды всё изменится.
Нанни вспомнила, как её саму наставляла старая няня-сервус. «Мы чего-то стоим, только когда держимся вместе, — говорила Лил. — И, когда осквернённые это поймут, Легион рассыплется, что то трухлявое бревно».
Это Лил зажгла в ней надежду на лучшее будущее. И Нанни сохранила эту искру, пронесла её сквозь годы, делясь ею с другими как могла. Неважно, будет ли результат сейчас или через десять лет, важно, что в детских умах закрепится понимание, что такое любовь, что такое сочувствие и взаимовыручка.
Когда за окнами стемнело, Нанни незаметно выбралась из барака и, пройдя по уже давно проторённому маршруту, пролегающему за хозяйственными постройками, выудила запасной ключ и открыла замок.
Дети не спали, ожидая очередную сказку. Верные, словно щенята, они с радостным визгом окружили свою няню. Фиалка, по своему обыкновению, ждала своей порции ласки, пока Нанни обнимала и расцеловывала младших.
Несмотря на тяжёлый камень на сердце и ноющее предчувствие приближения чего-то непоправимого, Нанни старалась улыбаться. Она то и дело отгоняла мрачные мысли, украдкой утирая рукавом предательски проступающие слёзы.
Кто-то приобнял её со спины, обвил ручонками шею:
— Что с тобой, Нанни? — Фиалка прижалась к её щеке своей, приятно защекотав пушком кожу. — Почему ты плачешь?
— Что ты, тебе показалось. Просто соринка в глаз попала.
— А какую скаску ты нам севоня лассказишь? — коверкая слова, поинтересовалась малышка рядом.
— Пожалуй, о…
Грохнула распахнувшаяся дверь барака. На пороге выросла грузная фигура мастера.
— И что это здесь происходит? — рявкнул он, держа руку на поясе рядом с кобурой. — А ну живо все по местам, шлюхино отродье!
Перепуганные мальки с визгом бросились врассыпную, Фиалка больно вцепилась в нянины плечи и глухо зарычала на приближающегося мастера.
Нанни подскочила, прикрывая собой подопечную, уже готовую наброситься на главного надзирателя.
— Я задал вопрос: какого чёрта ты здесь забыла после отбоя!? — он схватил её за рубаху и с силой дёрнул на себя.
— Простите, господин… — залепетала она. — Я просто рассказывала детям сказку…
— Сказку рассказывала? Про то, как подделала досье? Да я с тебя шкуру сдеру, дрянь поганая! — мастер сдавил ей запястье и грубо потащил к выходу.
Позади кто-то вскрикнул, раздалось утробное рычание, от которого у Нанни на затылке зашевелились волосы. В один прыжок Фиалка очутилась на спине обидчика и начала остервенело рвать когтями толстую куртку.
Нанни в отчаянии закричала, призывая подопечную остановиться. Яростно взревев, мастер ухватил малышку за руку и швырнул её через себя. Фиалка взвизгнула и скорчилась от боли на полу.
— Так вот чему ты их учишь? Нападать на свободных? Что ж, посмотрим, чья возьмёт. Гоните их всех во двор!
Ожидающая снаружи пара плётчиков бросилась выполнять приказ, покрикивая и раздавая оплеухи хнычущим несмышлёнышам.
— Прошу… Они же ещё дети! — молила Нанни, пока мастер тащил её к столбу для провинившихся. — Они же ни в чём не виноваты! Это всё я. Я просто хотела дать им… немного любви.
— Пасть закрой! — он ударил её наотмашь и толкнул к вогнанному в землю толстому бревну. — Любви она дать хотела! Да что вы вообще, выродки, можете знать о любви!
Зажав ладонью рот, Нанни смотрела, как малышей грубо выталкивают из барака. Больше всего она боялась за Фиалку: столько раз твердила ей скрывать хист, сдерживать себя. Теперь малышке наказания не избежать, и оставалось только молить Госпожу, чтобы оно было не слишком суровым.
Последней из всех плётчик вытянул за шиворот безуспешно отбивающуюся Фиалку и, протащив её по земле мимо сгрудившихся в кучку притихших детей, швырнул к ногам мастера. Тот не без удовольствия пнул её сапогом, бросил перед ней нож и извлёк револьвер:
— Подбери его, тварь. Живо!
Фиалка вся сжалась, поблёскивая горящими ненавистью глазками, угрожающе оскалилась.
— Я сказал, подбери нож! — глухо повторил мастер, наведя огнестрел на девочку.
Нанни замерла, стараясь унять охватившую тело дрожь. Что задумал этот ублюдок? Что он собирается сделать с её малышкой!?
— Умоляю вас, господин, пощадите её! — взмолилась она, понимая, что тщетно просить его о чём-либо. — Делайте со мной что угодно, только не наказывайте её, никого из них… Они ни в чём не виноваты, клянусь!
— Быстро взяла нож, мразь! — пропуская её мольбы мимо ушей, мастер взвёл курок.
Вздрогнув от щелчка, Фиалка обернулась на Нанни, взглядом спрашивая, как поступить.
— Делай что велит господин, милая.
Та, всё ещё сомневаясь, нерешительно подняла нож.
Мастер злорадно оскалил зубы:
— Любишь свою няню, да, соплячка? Хорошо. Очень хорошо! Видишь вот эту штуку? — он помахал револьвером, тускло блестевшим в свете факелов. — Стоит мне только нажать вот сюда, и твоя уродливая башка разлетится на тысячи мелких кусочков. Но я не убью тебя, если ты прямо сейчас подойдёшь к своей ненаглядной няне и всадишь в неё этот вот нож. Выбирай: ты или она.
Фиалка снова оглянулась. Покрытое короткой шёрсткой лицо исказилось от боли и страха, маленькие клыки обнажились, глазёнки заблестели от слёз.
— Ну же, псиный ты выкидыш! Считаю до трёх: один, два…
— Давай, Фиалка! Делай!.. — закричала Нанни.
— Три! — по двору прокатился оглушительный выстрел, смешавшись с детскими визгами и плачем.
Фиалка съёжилась и, выронив нож, зажала уши ладонями.
— Второй раз не промажу, — процедил мастер, снова наведя дуло револьвера на девчонку. — Выбирай!
Нанни собрала последние силы, стараясь держаться как можно спокойнее. Нельзя, чтобы дети видели её страх. Не все из них понимают, что происходит, и это даже к лучшему: пусть думают, что это просто очередное наказание.
— Фиалка, милая, — тихо позвала она. — Делай, что говорит господин.
Поколебавшись, подопечная подобрала нож, не без труда поднялась и, прихрамывая, приблизилась к няне. Кто-то из старших детей громко зарыдал, догадавшись, что сейчас произойдёт.
— Заткнитесь, сукины дети! — гаркнул один из плётчиков, замахиваясь на стоящего поблизости мальчишку.
Фиалка, передёрнув плечами, взглянула на нож в своей руке и подняла глаза на Нанни:
— Я… Я не могу…
— Можешь, моя хорошая, — она вымученно улыбнулась. Не было ни малейших сомнений, что мастер без раздумий застрелит малышку, если та не выполнит приказ. И тогда вместо одного трупа будет два… — Давай, девочка моя, у тебя всё получится.
— Но тебе будет больно! — глаза Фиалки округлились от ужаса.
— Не будет, обещаю, — Нанни потрепала малышку по голове и склонилась над её ухом. — Я тебе никогда не говорила, но у меня есть секретный хист: я не чувствую боли. Совсем не чувствую, только притворяюсь. Можешь прямо сейчас проверить.
Недоверчиво нахмурившись, девочка замотала головой и попятилась.
— Фиалка, — Нанни строго свела брови. — Я же тебя никогда не обманывала! Со мной ничего не будет, обещаю.
— Но…
— Выполняй, сейчас же, — она проговорила это медленно, отчётливо, и подопечная неуверенно выставила перед собой нож.
Мастер нетерпеливо прочистил горло:
— Мне долго ждать?!
— Давай! — голос Нанни сорвался на крик.
Девчушка испуганно пискнула, зажмурилась и, под плач своих собратьев, ударила ножом куда придётся.
Нанни стиснула зубы от невыносимой боли — удар пришёлся в живот. В глазах мгновенно потемнело, к горлу подкатила тошнота, но стон, норовивший вырваться из груди, так и остался внутри. Никто из малышей не должен увидеть…
Пошатнувшись, она привалилась спиной к столбу и впилась ногтями в шершавое дерево.
— Прости, Нанни, прости! — запричитала Фиалка, вырвав нож и пытаясь зажать ладошками кровоточащую рану.
— Всё… хорошо… — губы начали неметь, язык плохо слушался. — Вот видишь… мне… не больно.
Мастер одобрительно хмыкнул и обернулся к одному из помощников:
— Веди следующего.
Тот схватил за шиворот ближайшего ребёнка и потянул к столбу. Нанни с сожалением смотрела на малыша, и единственная мысль, что мучила её больше, чем рана, больше, чем страх близящейся смерти, была о том, как же эти мрази уродуют невинных детей ещё с пелёнок. Чем осквернённые всё это заслужили?!
Те, что помладше, совсем ещё крохи, били несильно, сжимая огромный нож в дрожащих ручонках. А потом, глотая слёзы и заикаясь, тихо просили прощения. Тяжелее всего приходилось тем, кто постарше: они уже осознавали, к чему их принуждают. На всех, кто упирался, отказываясь выполнять приказ, тут же обрушивался хлыст.
Нанни старалась держаться, надеясь, что умрёт позже, не на глазах у своих воспитанников, но очередной удар отнял последние силы, ноги подкосились, и она рухнула на землю.
Мальчуган, любивший спрашивать обо всём на свете, попытался подхватить её:
— Я не хотел… Нанни, я не хотел! — дрожащим голосом повторял он. — Не хотел делать тебе больно!
Несчастный малёк, наверняка решил, что именно он убил её. Она хотела успокоить малыша, заверить, что он ни в чём не виноват, но язык окончательно онемел. Ей так и не удалось произнести ни слова.
Бранясь, надзиратель оттащил подопечного от истекающей кровью Нанни и толкнул к остальным. Дети уже не плакали. Остекленевшими глазами они наблюдали за умирающей няней. И только тихое подвывание Фиалки нарушало эту жуткую, застывшую тишину.
Сознание постепенно покидало Нанни. Силуэты становились расплывчатыми, нечёткими, звуки — приглушёнными. Боль уже не слишком тревожила, слабость охватила тело, во рту пересохло, ужасно хотелось пить. Еле слышные шаги донеслись до неё, кто-то остановился рядом. Звонко щёлкнуло.
— Смотрите, мелкие выродки, к чему приводит ваша поганая любовь!
Прогремело.
Всё прекратилось в ту же секунду. Стало совсем тихо. Боль ушла, забрав с собой и жажду. На смену страху и отчаянию пришло упоительное спокойствие, умиротворение: Нанни уже видела перед собой дорогу, тянущуюся змеёй к самому горизонту, алеющему в лучах рассветного солнца. Путь к Землям Освобождённых долгий, но она обязательно до них доберётся.