Ни под каким предлогом объект (Сиджилум) не должен быть распечатан или открыт любым иным способом. Вся территория в радиусе пяти километров от объекта считается бессрочно закрытой для посещения и не подлежит заселению или эксплуатации. Нелегальная попытка проникновения на объект карается смертной казнью без права на апелляцию или помилование.
Заветы потомкам, 07.020
Вьюга кружила и подвывала, царапая лицо колючим ветром и залепляя глаза снегом. Небо слилось с землёй в сплошную белую пелену, и после очередного порыва, едва не сбившего Керса с седла, ему подумалось, что они едут по небосводу, а земля там, внизу, и дотянуться до неё уже невозможно. Так они и останутся блуждать проклятыми призраками в бездонной пустоте.
Куда ни глянь — снег и больше ничего. Дальше трёх шагов не видно ни зги. Кони плелись с трудом, утопая в сугробах, бока животных била мелкая дрожь.
Керс оттянул маску, растёр замёрзшие руки и, сложив их лодочкой, принялся дышать на онемевшие пальцы, чтобы хоть как-то их отогреть. От тонких форменных перчаток толку почти никакого.
Бродяга, съёжившись, укутался в плащ до самого носа, напоминая со стороны нахохленного ворона. Рана его заживала медленно, но он держался бодро.
— Далеко ещё? — прокричал ему Керс сквозь завывающий ветер.
— Может, хватит меня доставать? — раздражённо отозвался ординарий. — Час назад ведь то же самое спрашивал. Заладил, тошнотик хренов.
— Вообще-то мы уже должны быть на месте, — проорал Клык на Бродягу, затем повернулся к Керсу. — С чего он такой нервный, по-твоему? С дороги сбились, вот что!
— Отлично! — Керс с досадой потёр онемевший кончик носа и снова натянул маску. — Так и околеть недолго. Всегда, чёрт возьми, мечтал превратиться в сосульку.
— Не знаю, как вы, а я подыхать пока не собираюсь, — Бродяга судорожно потёр плечи. — И ни хрена мы не заблудились, между прочим! Что думаете, не слышу, как вы там шушукаетесь?
Клык демонстративно развёл руками:
— Что-то Исайлума я здесь не вижу! Под снегом, что ли, прячется?
— Да вон он, хватит ныть! — Бродяга указал куда-то перед собой.
Керс принялся всматриваться в белёсую марь, но как ни старался, так и не смог ничего разглядеть. Клык остановил коня и, высунув нос из-под повязки, потянул им воздух:
— А ведь верно! Дымом пахнет.
Пришпорив лошадь, он рванул прямо к ущелью, за ним последовал Бродяга. Конь Керса наотрез отказался переходить на рысь, как бы он ни подстёгивал бедное животное и ни пинал бока. Весь оставшийся путь пришлось созерцать филейные части лошадей своих спутников. Хорошо хоть они не оставляли его далеко позади, стараясь держаться в поле видимости.
Сначала сквозь снежную завесу стали угадываться скалы. Чёрные прожилки камней проступали сквозь снег, но вершин не было видно. Частокол вырос внезапно, будто вышагнул из молочной пелены им навстречу. Раздался пронзительный свист, и вскоре к ним подбежали двое. С виду они чем-то напоминали уруттанцев: укутанные в одежды из шкур, с топорами на поясах, в руках натянутые луки, готовые выпустить стрелы.
— Свои! — рявкнул Клык. — Ослепли, что ли!
— Свои в такую погоду не шляются где попало, — огрызнулся один. — Назовись!
— Клык, Бродяга и новенький.
Луки дозорных опустились:
— С возвращением, братья!
За воротами Керс спешился и, разминая ноги, огляделся. Так вот он какой — Исайлум! С виду обычная деревенька, втиснувшаяся между скалами. Довольно добротная ограда из неотёсанных брёвен частоколом защищала от дикого зверья, которого здесь наверняка пруд пруди. Повсюду юрты уруттанцев вперемежку со срубами разных размеров. Из некоторых окон лился тусклый свет, над крышами завивался густой дым, воздух пах жареным мясом и специями.
Подобрав слюну, Керс помог Бродяге слезть с коня.
— Что, впечатляет? — спросил тот, передавая поводья одному из дозорных. — Работы здесь, конечно, непочатый край, но пока и так сгодится. Пойдём, у меня поживёшь.
— А у тебя что, свой дом есть? — не поверил Керс.
— Самый настоящий! — усмехнулся Бродяга и тут же скривился от боли.
Из юрт то и дело выглядывали любопытствующие, несколько раз по пути встречались женщины, тащившие откуда-то полные вёдра воды. То и дело доносились приглушённые голоса, заливистый смех, весёлый визг детворы.
В затылок Керса вдруг что-то ударило. Обернувшись, он удивлённо уставился на рыжеволосую девчушку, задорно скалившую ему зубки.
— А я тебя помнить, златоглазый! — радостно сообщила она. — Ты воронов жечь там, в Алайндкхалле.
— Гляди-ка, а ты уже успел поклонницами обзавестись, — Бродяга повернулся к уруттанке и состроил сердитую гримасу. — А ну брысь отсюда! Не приставай к старшим.
Рыжая обиженно показала ему язык и юркнула в шатёр.
— Оживает потихоньку родной Исайлум, — ординарий довольно крякнул, подходя к небольшому срубу почти на краю посёлка. — Глядишь, и забор скоро перемещать придётся, хотя куда уж дальше…
— Разве это плохо?
— А кто сказал, что плохо? Может, я скоро и Эмми сюда привезу. С мальком своим, — толкнув незапертую дверь, Бродяга вошёл внутрь и осмотрелся. — А сгоняй-ка за дровами, будь другом. Вон туда, за ту хибару.
Подойдя к самому крайнему дому, сиротливо жмущемуся к частоколу, Керс не без удивления обнаружил еле различимые верхушки сосен. Да здесь лес прямо под боком! Настоящий лес!
Это, конечно, здорово, дичь всякая, древесина всегда под рукой. Но вот что за пакость там водится, это отдельный вопрос. В Безмолвных лесах, например, чего только не бродит.
Дров не нашлось ни за тем домом, ни за другим. Попетляв недолго, Керс остановился у одного из заселённых срубов и, поколебавшись, осторожно постучал в дверь. Спустя пару секунд на пороге показалась женщина, окинула его озадаченным взглядом и, испуганно взвизгнув, захлопнула дверь прямо у него перед носом.
— Офигеть какое радушие, — пробурчал он и снова постучал, собираясь объяснить хозяйке, за чем пожаловал.
Дверь распахнулась и на крыльцо, яро размахивая топором, вывалился тщедушный мужичонка.
— Не подходи, тварь! — заверещал он. — Не подходи, а то зашибу к хренам собачьим! Эй, все! Здесь скорпионы! На помощь!
Едва успев отпрыгнуть, Керс торопливо скинул капюшон и сорвал с лица маску. Совсем из головы вылетело! Да и форму Легиона, которую всё ещё носил, здесь, видимо, не особо жаловали.
— Я только спросить… — он вытянул перед собой руки, показывая, что не вооружён.
Вопли местного всё же привлекли внимание соседей, и вскоре двери домов стали выпускать вооружённых кто чем жителей: у кого мечи, у кого топоры, один вообще с кочергой выполз. За ними из юрт повылезали уруттанцы, угрюмо озираясь по сторонам. Похоже, мужик всё поселение на уши поднял.
— Сходил за дровами, мать вашу, — проворчал Керс, готовясь дать дёру в любую секунду.
Мужичок продолжал размахивать топором, рассыпаясь угрозами, но приближаться не решался: мало ли чего ждать от скорпиона.
— Оставь его, — раздался за спиной смутно знакомый голос. — Это свой. Поджигатель.
К ним подошёл молодой вождь, споривший с Севиром в лагере. С сомнением на морде хозяин дома опустил топор и пробурчал что-то нечленовразумительное.
— Расходитесь уже! Чего тут глазеть! — крикнул зевакам дикарь и повернулся к Керсу. — Я тебя здесь не видел. Когда ты приехал?
— Только что, — буркнул он. С чего это вдруг уруттанец вступился за него?
— А уже чуть не влип в неприятности. Я так и не представился. Альмод.
— Я Керс. Может, ты хоть подскажешь, где тут дровами разжиться?
Альмод указал в сторону большого сруба с тёмными окнами:
— Там поищи.
Благодарно кивнув, он направился к пустующему дому, насторожённо косясь на местных, сверлящих его подозрительными взглядами с порогов своих домов.
— Эй, танаиш! — окликнул его уруттанец. — Заходи вечером, арака выпьем.
Керс вскинул руку, выставив указательный и средний пальцы вверх в знак согласия, но тут же спохватился:
— Зайду, — откуда дикарю-то знать жесты осквернённых!
Альмод повторил за ним жест и скрылся в юрте. Чем бы ни был этот арак, предложение звучало заманчиво, но дым всё же не мешало бы прихватить на всякий случай, всё равно пока не понадобится, так чего добру пропадать!
Конура бродяги оказалась очень даже уютной, особенно после растопки камина. Пара кроватей, стол со стульями, шкаф у стены — настоящее жилище, как у свободных! Ему тут же вспомнилась хибара Седого, и вдруг нестерпимо захотелось вернуться назад, в те годы, когда вчетвером сидели в казарме и беззаботно болтали о всякой ерунде.
— Ну как тебе твой новый дом? — Бродяга, кряхтя, растянулся на кровати.
— Спрашиваешь! Повязку, кстати, не мешало бы сменить.
— Позже Анника осмотрит. Скоро нам поесть принесут. А ещё сосед заходил, за тебя спрашивал. Сказал, шуму ты наделал.
— Ничего такого, обычное недоразумение, — отмахнулся Керс. — Слушай, а сколько народу здесь живёт? Я видел много пустующих домов.
— Ну так сразу и не скажу, может, сотня наберётся… — Бродяга поскрёб заросший чёрной щетиной подбородок. — Без дикарей, конечно. А может, и меньше. Строили-то с запасом, чтоб новоприбывшим было где поселиться, но, как видишь, не особо-то свободные торопятся спасать своих детёнышей. В этом году всего пять семей привезли.
— Где ж вы были лет пятнадцать назад? Может, всё сложилось бы иначе…
— Где-где, — тот хмыкнул, — там же, где и ты. Я вот вообще свою семью в глаза не видел. Сразу меня сдали, наверное… Шесть пальцев — и всё, ты уже не человек. Вот так-то, братец.
Дверь со скрипом распахнулась, и в дом завалился давешний мужик, угрожавший Керсу топором. В руках он нёс посудину с кусками парящего мяса и буханку хлеба.
— Ты уж извини, — помявшись, вошедший поставил гостинец на пыльный стол. — Недавно мы здесь, ещё не привыкли к вам. Я подумал, ты за Беккой пришёл.
— Забей, дружище, — отмахнулся Керс, отламывая здоровенный кусок от буханки. — Мне не привыкать. Хотя на ищейку я, вроде, не похож.
— Знаю, у них маски другие, но мало ли. Живём ведь, как на пороховой бочке. Я Джордж, кстати.
— Здорова, Джордж, — подвинув стул к лежанке Бродяги, он опустил на сиденье миску с мясом.
— Ну, с прибытием, друг. Рад знакомству. Ты это, заходи, если что.
Не успела за новым знакомым прикрыться дверь, как на пороге показалась светловолосая женщина. Приветливо улыбнувшись, она представилась Анникой и водрузила на столешницу котелок с кукурузной похлёбкой.
— А Севир разве не с вами? — спросила она у Бродяги.
— Не-а. Срочные дела в городе.
— Плохо… Ладно, вернусь чуть позже. Ешьте пока, мальчики.
Набив живот до отказа, Керс с трудом дополз до кровати и тут же провалился в сон. Снился горящий терсентум. Толпа собратьев заворожённо наблюдала за оранжевыми языками пламени, пожирающего ненавистные стены дома мастера. Рядом стояли братья. И Твин, которая почему-то крепко сжимала именно его руку.
Когда он проснулся, за окном уже стемнело. Снег продолжал падать, но ветер стих. Снаружи окно сплошь облепил белый пух, стекло серебрилось морозным узором. Поленья в камине громко потрескивали, масляная лампа тускло освещала комнату. Бродяги в доме не оказалось. Видимо, свалил куда-то, даже не разбудив. Но точно недавно — бесконечно-прожорливый огонь лишь принялся поглощать поленья.
Понюхав свою рубаху, Керс брезгливо поморщился. Несло от него, как от туннельной псины. Под душ бы сейчас, хотя вряд ли такие удобства здесь предусмотрены. Но что-то ведь должно быть? Не снегом же натираются, в конце концов. Спросить было не у кого, и тут вспомнилось приглашение уруттанца. Отыскав в мешке флягу с дымом, он отправился к юрте вождя. Может, хоть тот введёт в курс дела.
Альмод встретил его приветливо, не спрашивая, налил ему какой-то белой жижи с пряным запахом и, выглянув из юрты, громко кого-то окликнул.
— Ты голоден? — бросил уруттанец через плечо.
— Я всегда голоден, — после терсентума, где размеры порций зависели от представления мастера о растрате энергии на хист, вечно пустой желудок был привычным явлением. Теперь же Керс не упускал шанса набить живот поплотнее, хотя всё равно оставался дрищом по меркам Бродяги. Ха! Видел бы он Шустрого! Жрал тот, что стадо гиен, хотя форму носил самых малых размеров.
— Сейчас принесут. Ну как тебе арак?
Керс, помявшись недолго, сделал небольшой глоток:
— Неплохо! Но дым ядрёней будет.
— Дым? — моргнул Альмод. — Как можно пить дым?
— Этот можно, — Керс протянул ему флягу. — Хлебни, понравится.
Отвинтив пробку, уруттанец боязливо понюхал содержимое:
— Смердит-то как!
— Зато штырит будь здоров!
— Что значит «штырит»?
— Попробуй, тогда и узнаешь.
Подозрительно глянув на Керса, Альмод немного отпил.
— На вкус как дерьмо, — скривился он. — И на запах тоже как дерьмо.
— Это от поганок. Привыкнешь.
Отпив ещё немного, уруттанец вернул флягу:
— Лучше арака нет ничего! Все эти ваши вина да дым в подмётки ему не годятся.
Керс безразлично пожал плечами. Какая разница, что глушить, лишь бы вставляло.
— Ты, танаиш, не похож на остальных. Будто и не раб вовсе.
— А что значит «танаиш»? — не удержался от вопроса Керс. Слово это он слышал уже не раз, а что значит, так и не понял. Может, уруттанец костерит его, а он ни сном ни духом.
— «Танаиш» значит «новое дитя», — пояснил Альмод. — Любой раб из Легиона может называться танаиш, но не каждый танаиш зовётся рабом.
— Понятно, — протянул Керс, ничего так и не поняв. — Слыхал, уруттанцы ненавидят осквернённых.
— Нет, не всех, только таких как ты, меченых, — Альмод с презрением указал на номер.
— Да что ты о нас знаешь! — почему-то стало обидно за себя и собратьев.
Кто этот дикарь такой, чтобы осуждать их! Как будто они выбирали, кем родиться. Да никого из осквернённых и не спрашивали! Керс до сих пор помнил, как плётчики испытывали его хист. Если сопротивлялся, избивали так, что кровью едва ли не мочился, заставляли на зверье показывать, что умеет. Ему иногда даже снилось, как воет и извивается охваченная огнём собака. Тот скорпион, которого сжёг на тракте, ни разу не приснился, а вот несчастная псина уже сколько лет подряд ночами приходила…
Потом ему номер набили, прямо на ещё не до конца заживший ожог. Глубоко иглы вводили, боль была такая, что до сих пор помнит. За слёзы приковывали к столбу на посмешище остальным, за слабость и неподчинение карали плетью. Охрененная жизнь, в общем, всем бы такую.
— Не гневись, танаиш, — уруттанец примирительно улыбнулся. — Пойми, вас уродуют, вы опасны для себя и других.
— А ты не задавался вопросом, был ли у нас выбор?
Вождь почесал затылок, затем налил себе ещё арака, не забыв при этом и Керса:
— Орм говорит, у каждого своё предназначение. Не знаю, может, и вы нужны для чего-то.
— Предназначение? — Керс невесело ухмыльнулся. — Наше предназначение подтирать задницы свободным. Нравится? Хотел бы так? Могу устроить, если очень нужно.
Альмод насупился. Видимо, тон ему пришёлся не по душе. Керс смотрел вызывающе, прямо тому в глаза, уже приготовившись к любой реакции.
— А ты мне нравишься, танаиш! — вдруг расхохотался уруттанец. — Такие всегда говорят то, что думают. Я уважаю честность! Севир был таким же, когда к нам пришёл. Некуда ему было идти, вот и попросился к нам, а мы приняли.
— Странно, мне показалось, ты не больно рад был его видеть, — Керс в несколько глотков осушил свою кружку.
— Сестру он мою погубил, арйшана кха лагхат!
Керс потупил взгляд. Знал бы Альмод, что он в детстве натворил, даже и не заговорил бы с ним. Сколько бы ни твердил самому себе, что это была случайность, сколько бы Твин ни повторяла, что пора бы простить себя, но эту ношу нести ему до самой смерти, а может, ещё и потом, оставшуюся вечность.
Молодой вождь тоже молчал, думая о чём-то своём. В юрту вдруг завалилась та рыжая, неся на плоской тарелке гору жареного мяса. Подмышкой девчонка держала узелок, в котором, как позже выяснилось, были завёрнуты овсяные лепёшки.
Огненные волосы она стянула в тугие косы; на плечах поверх куртки из шкур красовалась цветистая шаль. Девчушка явно принарядилась. Альмод бросил ей что-то на своём, та буркнула в ответ и с любопытством уставилась на Керса.
— А ты здесь долго быть? — спросила она.
Керс пожал плечами. Он и сам-то этого не знал. Может, до конца зимы, может, и дольше.
— Я Агот, — гордо заявила рыжая. — Я хотеть дружить с тобой, златоглазый.
— Ты что, влюбилась? — подначил её Альмод.
Она бросила на него обиженный взгляд и пулей вылетела из юрты. Керс смущённо шмыгнул носом — неловко как-то получилось.
— Названая дочь Орма, — пояснил Альмод, глядя ей вслед. — Шельма малая. Способная танаиш, двигать разное может, не прикасаясь. Шаман удочерил, когда её мать от лихорадки померла.
Только сейчас до Керса дошло, что он впервые видел осквернённую, выросшую на свободе. Никто не шарахался от неё, не клеймил, все обращались к ней, как к обычному человеку. Теперь понятно, почему Севир без раздумий принял уруттанцев в Исайлуме. Достойный народ!
— А у тебя дети есть? — Керс с любопытством посмотрел на вождя.
— Нет пока. Ещё не встретил ту самую. А у тебя?
— Шутишь?! Нам нельзя семьи заводить.
— Ты что, с женщинами никогда не был?
Керс чуть не поперхнулся:
— Был, конечно. Но до детей как-то не дошло. И хорошо, всё равно бы отобрали.
— И то верно. Мать знает, когда дарить потомство. Агот вон как ловко к шаману пристроила.
— А что этот шаман умеет делать? — слишком уж часто Альмод его упоминает.
— Он умеет видеть, — вождь посмотрел на Керса как на дурачка, будто ему пришлось объяснять какую-то совсем очевидную вещь.
— А не староват ли он для осквернённого?
— А кто сказал, что он танаиш? Нет, друг, с ним говорит сама Мать.
— Это ваша богиня, что ли? Как у свободных?
— Богиня? Нет, богов нельзя ни увидеть, ни потрогать, а Мать везде. Она настоящая, живая.
— Не знаю, сколько там у вас матерей, — Керс выбрал кусок мяса посочнее, — а у нас она одна на всех. И она терпеливо дожидается тех, кто заслужил её внимание, а не каких-то там избранных.
Альмод презрительно фыркнул:
— Настоящая мать любит всех своих детей одинаково. А ваша просто жестокая сука.
— Какая жизнь, такая и мать, — усмехнулся Керс.
Снаружи захрустел снег, кто-то приблизился к юрте и остановился.
— Вот ты где, — Бродяга заглянул внутрь и кивнул, приветствуя хозяина.
— Проходи, чего встал, — вождь поднял кружку. — Выпьешь с нами?
Ординарий, не заставляя себя долго упрашивать, налил арака и махом осушил кружку до дна:
— Эх, хорошее пойло! Купальню нам приготовили. Пойдём, малец, а то воняешь на весь Исайлум. По запаху тебя выследил.
— Купальня — это хорошо, — довольно потёр руки Альмод. — Пойду-ка я с вами. Сейчас только девок кликну, чтоб веселее было.
Купальней назывался бревенчатый дом, разделённый на две части — женскую и мужскую. В отличие от терсентума, здесь почему-то принято мыться по отдельности. Внутри было жарче, чем в Пустошах летом. Посередине помещения стояла гигантская ёмкость, отдалённо напоминающая огромное деревянное корыто. У стены — длинный стол с широкими скамьями. Похоже, застолья в этом месте не редкость.
От горячей воды Керс сразу разомлел. Не вылезая из ванны, так эту штуку обозвал Бродяга, он неторопливо потягивал синий дым под рассказы о жизни уруттанцев, о службе в Легионе, о разных редких тварях.
Альмод травил всякие байки о степном хозяине, которого якобы можно увидеть по ночам вдалеке. Чёрный всадник на чёрном коне, хранитель бескрайних раздолий Урутта.
Бродяга в свою очередь рассказывал об Арене. Как сражался перед свободными, как живут обычные гладиаторы, не успевшие ещё прославиться и стать фаворитами публики. Когда речь зашла о Пустошах, Альмод помрачнел. Уже прилично охмелевший, он заговорил о каком-то Калайхаре:
— Чёрное это место. Орм сказал, дышит оно, будто живое.
Керс всё никак не мог смекнуть, о чём речь, но, кажется, Бродяга понял, что за Калайхар такой.
— Не знаю, живое оно или нет, — поёжился тот, — но у меня от него волосы дыбом на загривке поднялись, когда мы мимо проезжали. Может, и почудилось, но будто дымка над ним висела какая-то. Всё колыхалась и искрила. Жуть.
Так вот они о чём! Сиджилум… Да, стрёмное местечко! И дымка там точно была, своими глазами видел.
— Нет, не почудилось, — заверил Керс. — Вроде, такая невзрачная насыпь, метра два-три высотой, а как глянешь — леденеет всё внутри.
— Значит, Орм правду сказал, — задумчиво проговорил Альмод.
— Не знаю, может, этот твой шаман и прав, но и без его премудростей понятно, что лучше там не ошиваться, — Бродяга отломил кусок лепёшки и потянулся за мясом. — Я вообще думаю, это от скверны всё. Там же знаков понатыкано на каждом шагу.
— Скверну не видно, — возразил Керс, — а та хрень, что в воздухе была, явно не иллюзия. Глюки одинаковыми у всех не бывают, по поганкам знаю.
Вождь что-то собирался ещё добавить, но внутрь с весёлым хохотом забежали четыре обнажённые девушки и, щебеча что-то на своём, расселись за столом. Все как на подбор стройные, молоденькие, с упругими попками.
— Красавицы, да? — Альмод хитро подмигнул Керсу. — Мы много воинов потеряли, Серебряному Когтю свежая кровь не помешает.
Одна из девушек, торопливо пригубив из кружки, забралась к Керсу в ванну и устроилась напротив него.
— Ты тот танаиш, да?
— Не понимаю, о ком ты, — он пожал плечами. — Если ты о том, кто сегодня на уши поднял весь посёлок, так это не я.
— На уши? Нет, я об Алайндкхалле.
Керс устало потёр лицо:
— Не, тоже не я.
И почему ей это так важно? Поди разбери этих женщин, тем более свободных, пусть даже уруттанок.
Красотка разочарованно фыркнула и, сделав вид, что увлеклась беседой с подругой, вскоре вернулась к остальным за стол.
От горячей воды и выпивки мышцы расслабились, веки потяжелели, и Керс прикрыл глаза, наслаждаясь приятной сонливостью. Голоса и смех теперь доносились приглушённо, как будто издалека. Он представил Твин, какой её запомнил: хрупкой, по-мальчишески угловатой, с озорным блеском в глазах…
— А ты мне нравиться! — вдруг раздалось над ухом, и рядом плюхнулась черноволосая уруттанка.
Керс равнодушно посмотрел на неё и снова закрыл глаза. Красивая, но не хотелось. Нет, не так. Хотелось, но не её… После той ночи он не мог смотреть даже на Глим, будто в голове что-то перемкнуло, и интерес ко всем, кроме одной, пропал. Подарив поцелуй, Твин забрала с собой его спокойствие.
Уруттанка намёка не поняла. Забравшись на Керса сверху, она провела ладошкой по его груди и потянулась к губам. Целовала девчонка страстно, игриво, покусывая, напирая. Пальчиками впилась ему в плечи, задвигала бёдрами, доводя до готовности. И, не сумев утихомирить своё желание, Керс поддался соблазну, представив вместо черноволосой ту, чей образ не покидал его ни на минуту.