Частная собственность является неприкосновенной до тех пор, пока действия её владельца не противоречат положениям закона. Неприкосновенность может быть отменена только при наличии неоспоримых доказательств причастности владельца к преступлению.
Заветы потомкам, 04.012
Максиан всегда восхищался Залом Советов, вполне справедливо считавшимся едва ли не первым чудом Регнума. Именно здесь принимались делегации из соседних городов, обсуждались дела государственной важности и проводились самые значимые торжества.
Высокий свод украшали впечатляющие сцены Великой Войны. Гигантский огненный столб на фоне крошечных городов вздымался к неподвижным белым облакам. Справа — стальное дуло танка, нацеленное на женщину с младенцем; слева — безликое войско, ощетинившееся стволами штурмовых винтовок. Всё это — послание потомкам, чтобы не забывали, к чему приводят технологии в совокупности с гордыней и алчностью.
Не менее впечатляюще выглядели и стены, служившие картой всего Прибрежья: с его лесами, степями и тремя основными городами — Регнумом, Опертамом и Южным Мысом. Каждая линия, каждая пометка были обстоятельно продуманы и тщательно сверены.
Мелкие города и деревни отмечались знаками, раскрывающими основной промысел местных жителей. Коровья или овечья головы говорили о разведении скота, колос — фермеры выращивают злаковые, ремесленные инструменты — поселение славится плотниками или кузнецами.
Были и другие метки, менее безобидные: «Будь настороже, путник, — сообщали скрещённые топоры, — здесь можно остаться без кошелька и даже проститься с жизнью».
Оскаленным черепом отмечались поселения дикарей — бельмо на глазу королевства. Уруттанцы, как они себя называли, упорно сражались за каждый клочок земли. Сколько бы королевские войска ни сжигали их лачуги, те упрямо возвращались вновь и вновь, будто им мёдом намазано.
Впрочем, объяснение их настойчивости весьма банально. После Великой Войны «чистые» земли стали самым ценным ресурсом человечества. Даже дикари, чья кровь давно смешалась со скверной, не смогли бы выжить в местах, которые на карте были отмечены древним знаком невидимой опасности: три жёлтых лепестка, замкнутые в круге.
Мало кто из ныне живущих помнит истинное значение этого символа, но о чём он предупреждает, знает каждый мальчишка в королевстве. Путник, повстречав такой знак, обходил проклятое место за километры, а по возвращении домой спешил в Храм Песен и жертвовал всё, что мог, умоляя богов уберечь его семью от скверны.
Стену с картой разделяли пилястры с электрическими лампами — остатки древних технологий, от которых люди так и не смогли до конца отказаться. Свет они давали слабый, тусклый, современные электрогенераторы не отличались мощностью и тем паче надёжностью.
Бывало, весь каструм и вовсе оставался без электричества до тех пор, пока мастера не устранят поломку, а это могло затянуться и на неделю. Поэтому в дополнение к лампам чуть ниже висели керосиновые светильники. Но днём зал не нуждался в освещении: высокие окна пропускали достаточно света даже в пасмурную погоду.
Кроме самого Максиана за громоздким мраморным столом сидели ещё пятеро. Торец стола, как и полагалось, занимал король.
Руки Юстиниана украшали массивные перстни. На замшевом жилете поблёскивали золотые пуговицы. Высокий воротник касался самого подбородка, то и дело цепляя любовно причёсанную бороду. Рукава атласной рубахи король небрежно закатал почти до самого локтя. Бесцветные брови нахмурены: на этот раз генерал Силван, возглавляющий королевскую армию, явился с плохими вестями.
— Два посёлка близ Регнума и пять у Южного Мыса. Дикари разграбили всё подчистую! Если не вмешаться, Прибрежье снова рискует остаться без урожая. Они что проклятые во́роны, сметают всё на своём пути.
— И что вы предлагаете, Силван? — Юстиниан задумчиво поправил бороду.
Силвана уважали во всём королевстве. Слава былых побед пусть и поблёкла, но с его опытом считались даже враги. Несмотря на преклонный возраст, он оставался крепким закалённым в боях солдатом и проводил почти всё время в гарнизоне, называя его своим единственным домом.
— Нужно отправить к Мысу пару сотен стрелков с кавалерией, пусть отстреляют ублюдков и сожгут их хибары дотла.
— Разве это остановит грабежи? — поинтересовался Корнут.
— Не остановит, но пыл поубавит, — пояснил Силван. — Кому охота зимовать под открытым небом?
— Если отправить половину войска, тогда Регнум останется без защиты, — проговорил король. — Можем ли мы позволить себе так рисковать накануне Во́роновой Осени?
— Не беспокойтесь, Ваше Величество, — кисло улыбнулся Силван, — больше месяца поход всё равно не продлится. К тому же с нашими воронами прекрасно справится и пара десятков стрелков. В крайнем случае подключим терсентум.
— Ваша взяла, генерал, займитесь этим.
— Так точно, Ваше Величество.
— Раз уж мы заговорили о грабежах, — Аркарус, королевский казначей, сердито сверкнул глазами, — последнее время сопротивление сильно досаждает караванам на Теневом тракте. На прошлой неделе наглецы снова напали на торговцев, а несколько месяцев назад выкрали десяток осквернённых.
— Всё это мы уже слышали, — отмахнулся Силван. — Ущерб от них едва ли стоит королевского внимания. Дюжина алых львов — и головы недоносков украсят Площадь Позора не позже следующего четверга.
— Эти, как вы их любезно назвали, недоноски, умудряются избегать даже тщательно организованных облав, — сухо заметил Корнут. — За два года полиции так и не удалось выяснить, откуда тянется змеиный хвост, зато успели собрать впечатляющую коллекцию серебряных стрел. Вы, Силван, настолько привыкли созерцать свои былые заслуги, что совершенно не замечаете, что творится у вас под носом.
Тонкие губы генерала побелели от ярости. Он уже было открыл рот, намереваясь поставить выскочку на место, но Юстиниан небрежным жестом пресёк перебранку:
— Продолжайте, Корнут.
Канселариус бросил надменный взгляд на военачальника:
— Меня давно беспокоит этот сброд. Подумать только, как беглые рабы, которые и грамоте-то не обучены, могут быть так хорошо организованы!
Максиан с трудом сдержал улыбку. Весь этот разговор слишком похож на плохо разыгрываемый спектакль. Юстиниан что-то задумал, и Корнут явно подпевает ему.
— Что вы этим хотите сказать? — Максиан опустил локти на столешницу и сцепил пальцы в замок.
— Смею предположить, изрядного ума для такого недостаточно. Ходят слухи, что за ними стоит кто-то с неплохими связями, — первый советник едва заметно улыбнулся и многозначительно посмотрел на Максиана. — Может быть, даже кто-то из высших сановников.
«Вот оно что! Ну что ж, сыграем в твою игру, Корнут, только правила придётся изменить. Не так уж ты умён, как думаешь».
— Надеюсь, ваши подозрения имеют под собой серьёзные основания, — насмешливо заметил Максиан. — Иначе вы рискуете прослыть сплетником, господин канселариус. А это недопустимо при вашем положении.
— Принцепс прав, — согласился Юстиниан. — Нужны факты, а не досужие домыслы.
— Понимаю, Ваше Величество, — Корнут поднял ладони. — Как я и сказал, это всего лишь предположения. Твёрдых доказательств пока нет, но если допустить, что это правда, тогда складывается совсем иная картина.
Максиан внимательно наблюдал за королём. Тот деланно хмурился, всем видом выказывая сомнения в словах канселариуса. Усыпляют бдительность, не иначе. Юстиниан, конечно, всё ещё прислушивается к его советам, но Корнут давно запустил свои скользкие щупальца в монаршью голову.
— Говорите прямо, уважаемый, — возмущённо бросил сенешаль. Толстые щёки управляющего замком колыхались при каждом слове, губы недовольно кривились. — Не всем понятны ваши намёки.
— Речь идёт о возможном заговоре.
— Главное слово здесь — «возможном», — перебил Максиан. Вся эта подковёрная возня начинала жутко раздражать. — Кому какое дело до вашей паранойи, господин первый советник!
Уголки губ Корнута нервно дрогнули:
— Мой долг, как вам известно, просчитывать всевозможные варианты. Даже если со стороны они кажутся абсурдными.
— За это я вас и ценю, — кивнул Юстиниан. — И если допустить, что вы правы, то дела обстоят хуже некуда. Как доказать причастность кого-то из знати, если полиция не может даже обыск провести без одобрения Сената?
Теперь всё встало на свои места. Старая песня о полномочиях полиции. Похоже, Юстиниан так и не отказался от этой идеи. Он уже давно жалуется на недостаток власти короны. Хотя полиция и в его юрисдикции, но за Сенатом последнее слово во многих вопросах, и это задевает королевское самолюбие.
— Вы утрируете, Ваше Величество, — возразил Максиан. — Сенат довольно быстро реагирует на подобные запросы.
— Вы прекрасно знаете, какими вескими должны быть причины, чтобы получить санкцию, — ощетинился Корнут. — Это потеря драгоценного времени и очевидная фора для преступников. Стоит ли тогда удивляться беспомощности полиции?
— Точнее, беспомощности короны, — проворчал Юстиниан. — У Сената слишком много власти. Даже вы, Максиан, будучи принцепсом, ничего не решаете самостоятельно. Какой тогда толк от вашей позиции?
— К этому обязывают Заветы, — напомнил он. — И только благодаря им Прибрежье уже три века остаётся единым государством.
— Да-да, мы все хорошо знакомы с Заветами, — Корнут раздражённо закатил глаза. — Но не забывайте, Максиан, у них есть и слабые стороны. Что будет, если гнилая идея сопротивленцев поселится в головах осквернённых, и те вдруг решат, что заслуживают прав наравне со свободными?
Это был удар ниже пояса, и предназначался он не ему. Корнут знает все слабые места советников и умело дёргает за ниточки, когда дело касается его интересов. Бывший рядовой служитель Храма Песен, он каким-то чудом оказался наставником Юстиниана ещё во время правления Урсуса. Религиозность принца стала первой струной, на которой тогда умело сыграл молодой духовник. Прирождённый манипулятор, ничего не скажешь.
Слова канселариуса достигли цели. По лицам присутствующих проскользнул тщательно скрываемый страх. Даже Силван нервно заёрзал на своём стуле. Страх перед осквернёнными — универсальный рычаг давления. Понятное дело: кому захочется, чтобы эти уродливые существа, которым под силу стереть в порошок любого на своём пути, свободно разгуливали среди людей?
— Вы зашли слишком далеко, Корнут, — Максиан сурово посмотрел на канселариуса. — Восстанию не бывать. Легион уже век вполне успешно справляется со своей задачей и ни разу не дал повода сомневаться в своих методах. Не знай я вас столько лет, я бы подумал, что вы умышленно мутите воду.
— Не будьте так категоричны, Максиан. Порой самые безумные предположения оказываются верными, — возразил король. — Вы, конечно, рациональный человек, но иногда вам не хватает широты взгляда. Всё, о чём твердит Корнут, сводится к тому, что власть короны слишком ограничена, и я давно уже подумываю над законом, который позволит полиции действовать более эффективно.
Максиан покачал головой:
— Я уже говорил, что Сенат не одобрит подобное, и даже я не способен повлиять на их решение.
— Вы так рьяно спорите, принцепс, что создаётся впечатление, будто вы чего-то боитесь, — съязвил сенешаль.
— Например, мой дорогой друг? — наигранно вскинул брови Максиан.
— Не знаю, может, того, что обнаружится в тёмных закутках вашего дома? Вам ведь виднее.
— Вы не перестаёте меня удивлять своей проницательностью, — Максиан рассмеялся. — Но не забудьте припрятать казённое, если вдруг полиция постучится и в вашу дверь.
Сенешаль презрительно фыркнул, но продолжать перепалку не стал.
— Помнится, вы что-то подобное говорили и о сделке с Конфедерацией. И тем не менее Сенат тогда её одобрил, — напомнил король.
— Союз с Конфедерацией никак не противоречит законам государства, Ваше Величество.
— А я убеждён, вы сможете найти способ повлиять на их решение, — Юстиниан своим тоном дал понять, что спор окончен. — Корнут, не пора ли вам посетить терсентум. Кажется, скоро начнутся торги?
— Через месяц, Ваше Величество, — уточнил тот. — Сразу же после закрытия сезона.
— Превосходно. Хотелось бы весной отправить на Арену что-нибудь свеженькое.
Максиан скрипнул зубами. Казалось бы, давно пора привыкнуть, что к рабам относятся, как к кускам мяса на прилавке, но его всё равно коробило от подобного.
— Скольких вы хотели бы приобрести на этот раз?
— Пять-шесть, не более, — поразмыслив, отозвался Юстиниан. — Чёртовы скорпионы стоят целое состояние. Пора подумать о дополнительных выплатах с Легиона, чтобы покрывать хоть часть потерь в результате боёв. Эти выродки мрут же как мухи.
— Отличная мысль, — закивал казначей, почувствовав себя в своей стихии. — Я проверю отчёты и смогу предложить вам несколько опций.
— Хорошо, займитесь этим, — небрежно отмахнулся король. — На сегодня достаточно, господа.
***
Ровена сидела у окна и равнодушно наблюдала, как небо окрашивается алым. Цвет ярости, цвет беды, цвет ненависти. Такого цвета были сейчас её мысли и, наверное, даже душа.
Она посмотрела на отцовский портрет, который всё это время держала в руках. Теперь папино лицо почему-то казалось печальным, в глазах укор и разочарование, словно он ожидал от неё чего-то другого.
— Скажи мне, что делать? — прошептала она портрету. — Убить его?
Оставить это чудовище на страницах истории несчастным праведником, павшим от руки обезумевшей осквернённой племянницы? Запятнать имя отца? Нет, ни за что! Он заслуживает только долгой и мучительной смерти. В позоре и забвении.
Как же так? У неё ведь было всё, чего только можно пожелать. Рождённой в величии и роскоши, ей позволялось многое, только не использовать свой дар, ни даже заикаться о нём.
Будучи ребёнком, она не понимала, почему отец так злился, когда в порыве озорства вынуждала его вдруг спеть забавную песенку или громко рассмеяться без причины. После подобной выходки отец не разговаривал с ней часами, и это было худшим наказанием, ведь она не могла провести ни одного вечера без очередной истории о древнем мире, прекрасном и полном чудес.
Однажды Ровена заставила старую няню плясать так долго, что та не могла подняться с постели на следующее утро. Всю неделю папа даже не смотрел в её сторону, только приходил по вечерам и холодно желал приятных снов. На все мольбы прочесть хотя бы маленькую сказку он просто молча покидал спальню.
Какое-то время спустя отец взял её с собой в Опертам. И там в один день, вместо привычной прогулки по саду, няня отвела её к карете и оставила с Севиром. Обычно весёлый, тот угрюмо молчал, изредка бросая на Ровену сочувственные взгляды. В ответ на вопросы, хмурясь, он просил подождать и нетерпеливо оглядывался на парадные двери. Наконец появился отец и, даже не взглянув в её сторону, молча забрался в экипаж.
По городу ехали долго. Карета скрипела и пошатывалась, папа негромко спорил с Севиром, отчего-то злился, что-то доказывал. Из всего сказанного Ровена поняла, что отцовскому другу не нравится место, куда её везут. Она помнила, как испугалась, подумав, что её оставят плохим людям, которые забирают всех «неправильных» детей.
«Ты не любишь меня! — сквозь слёзы упрекала она отца. — Ты хочешь избавиться от меня!»
Папа долго успокаивал её, утирал слёзы со щёк и повторял, что скорее умрёт, чем отдаст её кому-либо. Истерика прекратилась, но Ровена ещё долго недоверчиво поглядывала на него, пока тот пытался объяснить, куда они едут и зачем.
Отец не солгал: никому отдавать её он не собирался. Но то, что Ровена увидела в тот день, навсегда отпечаталось в её памяти. С ног до головы облачённые в чёрное дети, некоторые даже младше её самой, вперемешку со старшими, под злые крики надзирателя и пощёлкивания кнута бегали по огромной площадке. Другие раз за разом с истовым упорством повторяли одни и те же движения. Третьи, поодаль от остальных, валялись в пыли и яростно молотили друг друга кулаками.
На вопрос, почему детей заставляют это делать, папа сказал, что их учат сражаться. Что до конца жизни им суждено служить другим, и, если она не хочет оказаться среди них, ей придётся научиться скрывать свой дар и никому никогда о нём не рассказывать.
Тысячи слов не подействовали бы на Ровену так, как этот урок. Подрастая, она не уставала удивляться мудрости отца и каждый день мысленно благодарила его за всё, что он успел для неё сделать.
Когда его не стало, мир перевернулся, и она столкнулась с иной реальностью, где уже не была центром, вокруг которого крутилось мироздание. Теперь она обыкновенная сирота, пусть даже из королевской семьи, а её место давно заняли дочери нового правителя.
— Нет, но почему это всё происходит со мной!? — Ровена всхлипнула и разрыдалась. Громко, отчаянно, выплёскивая обиду и гнев на несправедливость, на собственное бессилие. — Умоляю, скажи, что мне делать? Дай мне хоть какой-то знак!
В ответ снова молчаливый упрёк зелёных глаз. Он погиб из-за неё. Это она во всём виновата.
В дверь громко постучали, не так, как это делает Восемьдесят Третья или Морок, нет, кто-то другой. Ровена в спешке спрятала портрет под подушкой и принялась вытирать слёзы.
— Ровена, открывай! — прогремел голос дяди.
О боги, что ему нужно?! Она метнулась к двери и в растерянности застыла. В комнату вошёл король, а за ним незнакомая женщина в белоснежном халате с серебристым кейсом в руках.
— Простите, дядя, — залепетала Ровена при виде нахмуренного в негодовании лица. — Не ожидала…
— Чем ты тут занималась? — перебил он, осматривая спальню.
— Просто читала. Наверное, слишком увлеклась, — попыталась оправдаться она, понимая, как глупо это выглядит со стороны.
Дядя многозначительно посмотрел на неё и надменно бросил незнакомке:
— Приступайте.
Женщина плотно прикрыла дверь и, повернувшись к Ровене, указала на кровать:
— Будьте так любезны, дорогая, прилягте у края.
Ровена испуганно посмотрела на короля, который уже опустился в кресло и с нескрываемым нетерпением наблюдал за происходящим.
— Выполняй, — произнёс он тоном, не терпящим возражений, и, сжавшись, она побрела к кровати.
Что он собирается с ней делать? Кто эта женщина и для чего всё это нужно?
«Всемогущая Терра, защити меня! — мысленно взмолилась Ровена. — Не дай меня в обиду!»
Усевшись на краешек и затаив дыхание, она наблюдала за незнакомкой. Та открыла кейс, достала какую-то склянку:
— Прошу вас, юная госпожа, — и небрежно прыснула на руки резко пахнущей жидкостью, — снимите нижнее бельё.
— Но… — Ровена снова посмотрела на дядю.
По плотно сжатым губам она поняла — лучше делать что велено, и, неуклюже избавившись от туфель, дрожащими руками приподняла юбку.
— Не бойтесь, моя дорогая, больно не будет, — слащаво заверила женщина. — Всего лишь маленький осмотр. Всё займёт не более минуты. Вам даже платье не потребуется снимать.
Щёки Ровены запылали от стыда, когда та резким движением раздвинула её ноги. Взгляд дяди ощущался всей кожей, её знобило от ужаса и омерзения, но всё ещё было непонятно, что ему нужно и зачем он привёл медичку.
Ровена вздрогнула, когда пальцы женщины коснулись её сокровенного, и, глотая слёзы, прикрыла рот ладонью. Хуже унижения она и представить себе не могла. Её разглядывали, проверяли, щупали, как товар перед покупкой.
— Всё в порядке, Ваше Величество, — сообщила наконец доктор. — Она невинна.
— В полном смысле этого слова? — уточнил он.
— Там повреждений тоже не обнаружено.
— Хорошо.
— Можете одеться, моя дорогая, — женщина отошла в сторону, и Ровена, едва сдерживая слёзы, оправила юбку.
В сторону дяди даже смотреть не могла. Не из-за стыда — ненависть и ярость нестерпимо полыхали в ней. В висках возникло знакомое покалывание, и она едва не поддалась соблазну приказать этим двоим покинуть её спальню через окно.
«Нельзя раскрываться! Не сейчас, — уговаривала она себя. — Пока мне ничто не угрожает. Он не посмеет притронуться ко мне при свидетелях».
— Оставьте нас, — приказал король и, дождавшись, когда за доктором захлопнется дверь, приблизился к Ровене. — До меня дошли слухи, что ты на днях приходила к Максиану и пробыла с ним почти два часа. Что, скажи на милость, ты там делала?
Ровена застыла, боясь пошевельнуться. Сердце грохотало так сильно, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди, ноги сделались ватными от страха.
Если бы ему было что-то известно, он бы не медика привёл, а палача. Похоже, решил, что между ней и Максианом что-то было. Что за нелепость!
— Отвечай! — грубо схватив её за подбородок, он заглянул в глаза. — И не смей мне лгать, Ровена.
— Я спрашивала о Заветах, — выпалила она первое, что пришло на ум. — Учитель задал написать изложение, а мне было многое непонятно.
— И это всё понадобилось делать на ночь глядя?
— Простите, у меня и в мыслях ничего плохого не было, — Ровена сглотнула ком в горле, но слёзы предательски катились из глаз.
— Ещё раз узнаю, что ты приходила к нему, особенно так поздно, — процедил король, — и я не выпущу тебя отсюда, пока сам… не решу, что с тобой делать. Я понятно выразился?
— Понятно, дядя.
В последний раз приблизив своё лицо и жадно втянув ноздрями воздух, Юстиниан развернулся и вышел из спальни.
Так вот какова её участь: стать игрушкой в руках короля, в руках родного дяди. Настанет день, и он сделает это. Он будет насиловать её, издеваться над ней, пока не надоест, а потом продаст какому-нибудь старому извращенцу.
Ровена опустилась на пол и взвыла от бессилия. Как долго ей придётся жить под одной крышей с этим убийцей с измазанными по локоть в братней крови руками?
— Я проклинаю тебя, слышишь? Тебя и всю твою семью! Твоих детей и внуков! Весь твой поганый род до скончания времён! — прокричала она.
Плевать, если кто услышит. Пусть схватят и казнят, пусть избавят её от унизительного существования в тени этой гнусной твари. По крайней мере не придётся сидеть с ним за одним столом и притворяться, что ничего не происходит.
Ей уготована жалкая жизнь очередной жертвы этого мира. Ничтожное зёрнышко, перемолотое в жерновах тщеславия.
Чем её жизнь лучше жизни осквернённых? Те хотя бы могут позволить себе быть самими собой, а не как она, трусливо скрываться и молиться богам, чтобы одной ночью вдруг не открылась дверь, и в комнату не вошёл он; чтобы не обнаружилась правда, заставляя её вздрагивать от каждого шороха в ожидании палача. А это неизбежно.
И какой у неё выбор? Сжать зубы и терпеть до самой смерти? Даже если дядя не тронет её, а просто продаст, как породистую кобылу, какому-нибудь нашпигованному золотом знатному, что это изменит?
Они сыграют свадьбу и будут жить «счастливо» ровно до тех пор, пока не появится младенец-осквернённый, которого тут же вырвут из её рук и отдадут Легиону. И так будет с каждым её ребёнком, пока не выяснится настоящая причина. А после — унизительная казнь на Площади Позора.
Ровена горько усмехнулась, представляя, как её дитя клеймят очередным номером, а её собственная голова украшает самый высокий кол на Площади. Люди будут презрительно сплёвывать при одном упоминании её отца. О нём будут говорить как о малодушном самодуре, который покрывал осквернённую дочь, попирая законы государства.
Хороша же перспектива, нечего сказать! Впрочем, выход есть.
Как во сне, Ровена медленно поднялась и подошла к окну. Всего один шаг. Быстрая смерть, почти мгновенная. Она ведь любит смотреть на море, так почему бы не стать его частью?
Створки со скрипом распахнулись. Безграничная гладь манила, шум прибоя убаюкивал, тёплый ветер ласково трепал волосы.
Сама того не замечая, она оказалась на подоконнике. Всего лишь маленький шажок, и всё закончится. Исчезнет ненавистный дядя, исчезнет скверна, исчезнет она сама. Быть может, там, после смерти, она встретит своих папу с мамой, быть может, там… она наконец будет счастлива?
Ровена вдруг почувствовала долгожданную лёгкость и умиротворение, захотелось окунуться в них с головой, забыть всё и навсегда и стать, наконец, по-настоящему свободной.
Дверь с грохотом распахнулась. Ровена закрыла глаза и приготовилась шагнуть. Чьи-то руки схватили за платье и потянули назад. Не удержавшись, она рухнула на пол вместе со своим спасителем.
— Госпожа, что вы творите?! — глаза Восемьдесят Третьей расширились в изумлении.
— Зачем ты пришла? Ты всё испортила! — так и продолжая лежать на каменном полу, Ровена прикрыла лицо руками.
— Всё в порядке? — послышался голос Морока.
— Дверь закрой! — рявкнула легата. — Снаружи!
Она помогла Ровене подняться и, усадив её на кровать, опустилась рядом на пол:
— Не знаю, что у вас там стряслось, но это не повод сигать с такой высоты.
— Ты ничего не понимаешь!
— Может, и не понимаю, госпожа, но точно знаю, что на одну причину умереть всегда найдутся две, чтобы жить дальше.
— У меня не нашлось, — Ровена сползла с кровати и села рядом. — Это единственный выход.
— Нет, это просто слабость, — фыркнула легата. — Боритесь, госпожа! Рвите врагов зубами до последнего вздоха. Даже если вы проиграете, победа уже не покажется им такой лёгкой и сладкой.
— А если враг непобедим? Если он способен втоптать тебя в пыль? Не лучше ли тогда сохранить свою честь?
— Честь вы сохраните, когда, умирая, будете до последнего вгрызаться в глотку своего врага!
— Боюсь, мои зубы не так остры.
— Не узнаете, пока не проверите, — глаза Восемьдесят Третьей лукаво блеснули.
Ровена задумчиво взглянула на свою собеседницу. Она-то уж точно знает, о чём говорит. Выжить в Легионе способен далеко не каждый, и никто из них там не оказывается по своей воле.
Забавно, вот они сидят вдвоём — принцесса и невольница. Но так ли уж велика разница между ними? Да если бы не отец, и ей бы носить эту ужасную маску на лице и кланяться в пол каждому свободному.
Разве это справедливо? Чем осквернённые всё это заслужили? Только тем, что это написано в каком-то там кодексе? Не будь его, дядя никогда б не посмел и пальцем её тронуть, не погиб бы отец, не было бы столько поломанных судеб.
Ей вдруг стало обидно, но почему-то ещё и стыдно за себя, за свою слабость, за то, что опустила руки, даже не попытавшись хоть что-то сделать. Восемьдесят Третья права! Можно уйти тихо, как тень, а можно хорошенько встряхнуть это осиное гнездо, уже не боясь быть изжаленной.