Весной, когда ветер стал таким ласковым, что любые неприятные сюрпризы уже казались невозможными, к нам приехал папа, на голубом «корвэйре» с откидным верхом. Без папы нам жилось замечательно, так говорила мама. Дело было так. Я качалась на качелях, обдумывая, что бы такое сфотографировать, и вдруг на дороге раздалось рычание мотора. Когда этот «корвэйр» притормозил, я даже не сразу сообразила, что за рулем папа. И он был не один.
Выскочил из машины в кожаной куртке, в ковбойской шляпе, при усах. Я кинулась его обнимать. Папа чмокнул меня в щеку, губы у него были холодные, а усы щекотались. Он во весь рот улыбался и обшаривал глазами двор.
— А где мой малыш Энди? Где Мика?
Ответить я не успела, потому что папа взбежал по ступенькам крыльца и постучался. Я сразу забыла, как бесилась на Рождество из-за того, что он не приехал.
Женщина осталась в машине. Она стащила с головы зеленый шарфик, рыжевато-русые волосы тут же растрепал вдруг взбрыкнувший ветер. Увидев меня, она улыбнулась, зубы у нее были с щербинкой. Она сняла темные очки, глаза под ними оказались того же цвета, что шарфик. Лицо такое, будто она сама доброта и искренность, прямо никаких темных тайн за душой. Но я-то знала, что тайны есть у всех и у нее точно тоже были.
— Ты, наверное, Вирджиния Кейт, — сказала тетенька.
Я вытаращила глаза.
— Я знаю все про тебя и твоих братьев. — Она посмотрела на заднее сиденье, потом снова на меня. — Я купила вам подарки. Ты любишь книжки? Мике я привезла книгу про живопись, тебе «Черного Красавчика»[13], а Энди раскраску и краски.
Я подошла ближе и глянула на заднее сиденье.
Женщина протянула мне упаковку жвачки «Джуси фрут». Руки у нее были не лучше моих. Руки, которые имеют обыкновение копаться в земле, залезать внутрь всяких коробочек, в дупла на деревьях, обустраивать могилки для мертвых птичек. Жвачку я не взяла, и женщина опустила руку.
— Ну, хорошо. Вот здесь вы все и живете.
Я кивнула, вороша ногой траву.
— А я Ребекка.
Сзади подошел Мика, встал рядом и очень громко произнес:
— Мама сказала, что папа нашел себе шлюху. Это про вас?
Женщина распрямила плечи.
— Давай подождем твоего папу, пусть он ответит на твой вопрос.
Мика наклонился к окошку машины:
— А что оно означает?
— Прости, дорогой?
— Что означает слово «шлюха»?
— Полагаю, оно означает, что твоя мама сейчас не очень счастлива с твоим папой.
— Мама сказала, что вы разрушительница семьи.
Я ущипнула Мику за руку, чтобы заткнулся наконец.
— Понятно. — Ребекка протянула ему пачку жвачки.
Мика изъял три пластинки, распаковал и, слепив их вместе, сунул в рот, все разом.
Вышел из дому папа и двинулся к нам, по-петушиному вскидывая ноги.
— Ну что, Ребекка, я вижу, ты уже познакомилась с мисс Вирджинией Кейт и с мистером Микой.
— Да, мы очень мило побеседовали.
— Букашечка, Мика, это ваша мачеха. — Он положил руку на ее плечо. — Моя новая жена.
Мне стало нечем дышать, такое уже было однажды, когда оборвалась веревка у качелей и я с лету ударилась спиной об землю. Мика, резко развернувшись, выплюнул жвачку папе под ноги.
Папины пальцы быстро-быстро постукивали по плечу его новой жены.
Я повернулась к Мике, но он уже убежал.
Папа что-то шепнул Ребекке на ухо, потом она ему, потом он вернулся в дом.
Я бросила Ребекку и осторожно подобралась к окну.
Мама бушевала.
— …Вали отсюда, дерьмо поганое, убирайся вместе со своей шлюхой, которую ты привез в шикарной тачке. Это мамочка купила своему масенькому новую бибику, да?
— Прекрати говорить о Ребекке в таком тоне. Это раз. А во-вторых, тебя не касается, что делает или не делает моя мать.
— Ну да, не касается, кто бы сомневался.
— Я приехал сюда не цапаться с тобой, а повидаться с детьми.
— Мистер Гордец. А кто тайком завел другую жену, не сказав мне и детям?
— Я хотел сообщить им самолично. И тебе.
— Почему ты так, Фред? Почему? Я любила тебя.
Стало очень тихо. Я слышала собственное дыхание. Что думал обо всем этом папа? Может, он сейчас скажет, что тоже ее любил? Я с надеждой ждала. Папа вернется, скажет той, в машине, чтобы простила его, у него уже есть семья в Западной Вирджинии.
— А ты храбрая, Кэти.
Сердце мое ухнуло в пятки.
— А что ты хотел? У меня на руках наши дети и заботы об этом доме.
— Позволь тебе напомнить, что не все наши дети у тебя на руках.
— Ублюдок!
Кто-то громко заплакал, и отец спросил:
— Энди, что ты делаешь под столом?
— Марш в свою комнату, Энди, сейчас же, — приказала мама.
Я услышала, как Энди, топая, убегает и сквозь слезы кричит:
— Энди сам убегит! Я очень грустный!
Папа снова заговорил:
— …приехал повидать детей, а не ссориться с тобой.
— Ха! Долго же ты собирался.
— Надо было обустроиться.
— Обустроиться? Ну ты и говнюк.
— Я обязан был твердо встать на ноги, подумать о будущем детей.
— Раз так… мистер Говношекспир, покажите, какой вы отец. Забери с собой Мику.
В голове моей зажужжали шершни.
— Забрать Мику?
— Да.
— У меня теперь жена. Она пока не ко всему привыкла.
— Выбирать тебе, Фред.
— Да погоди же ты. Дай поговорить с Ребеккой.
— Это ведь и твои дети. И остаются ими, даже если ты решил целиком сменить семью, а свою бросить.
— Ты не очень-то логична.
— А ты? Говоришь, что хочешь быть хорошим отцом. Одна трепотня. Ля-ля-траляля.
— Ладно. Считай, что договорились. Мика поедет с нами. Довольна?
— Еще бы. Я была так счастлива, когда ты уехал, а теперь вот и Мика. Отгрызайте от меня по кусочку, пока всю не сгложете.
— Только не строй из себя мученицу.
— Твоя новая с визгом умчится туда, откуда ты ее взял, сразу, как только ты предъявишь ей сына.
— «Ослам привычна тяжесть».[14]
— Пошел ты на фиг со своим долбанутым Шекспиром.
Раздался тяжелый топот папиных ботинок.
Мама позвала Мику, потом открыла заднюю дверь и снова громко его позвала. Голова моя раскалывалась, виски будто сдавило обручем. Я вбежала в дом. В спальне братьев Мики не было. Я залезла в шкаф, свет из скважины для ключа был слишком ярким. Я закрыла глаза. И верхом на Фионадале стала подниматься на свою любимую гору. Кто-то позвал меня по имени. Я понеслась галопом, копыта стучали все громче. И снова прозвучало мое имя. Я прижалась лицом к атласной потной шее. На землю меня вернул скрип двери черного хода и надрывный вопль Мики:
— Ви! Ви! Скорее!
Я опрометью бросилась к черному ходу, брат был уже во дворе, с огромным зеленым чемоданом. Мика подошел к клену, отломил веточку и сунул ее в карман. Он переоделся в чистые джинсы и клетчатую рубашку, пуговицы были аккуратно застегнуты. Оглянулся, нашел взглядом меня. В черных глазах мерцала тревога. А я вдруг увидела, каким красавцем станет мой старший брат, когда вырастет. Мы вместе обогнули дом и вышли на газон перед крыльцом. Подошел откуда-то сбоку Энди и остановился перед нами. У меня перехватило горло.
— Почему ты уезаешь? — спросил Энди.
— Так надо, — только и сказал Мика.
Я обняла его и не отпускала. Он не отталкивал меня и не обзывал приставалой. Поверх его плеча я глянула на Ребекку и решила, что должна ее возненавидеть. Папа, наклонившись, что-то ей говорил, а она смотрела на нас, только на нас. Лицо у нее было грустным, но меня это не трогало. Подошел папа, взял чемодан. Энди обвил руками папины ноги.
— Папа, ты тока не убегай, не нада-а.
Я теснее прижалась к Мике. Представила, как на нас смотрит из окошка миссис Мендель и сердце ее разрывается на части. Еще бы, тут вон что творится…
Я увидела перепуганные глаза Мики, никогда еще не видела своего брата в такой панике. Ладони его были мокрыми от пота. Папа опустил чемодан на землю и стал отрывать от себя Энди, уговаривая:
— Сынок, прости, папе пора уезжать, прости.
Энди побежал прочь, изо всех силенок, взрыхляя ногами прошлогодние листья. Папа растащил нас с Микой и, крепко обхватив его за руку, повел. Мой сильный, рослый брат упирался, но папа был выше и сильнее и заставил его подойти к машине.
Потом папа вернулся за чемоданом Мики. Подошел, приподнял пальцем мой подбородок.
— Прости, Букашечка. Я страшно виноват.
Я с размаху его стукнула. Папа схватился за живот.
— Букашка моя, нет…
Даже не взглянув на него, я подбежала к машине.
Но Мика выставил вперед ладонь и помотал головой. Я почувствовала себя глупенькой, перепуганной насмерть малявкой.
— Скажи Бастеру, что мне пришлось уехать, — распорядился он.
Он забрался на заднее сиденье и уставился прямо перед собой. А я все смотрела и смотрела на своего брата, мысленно укоряя его за то, что так легко поддался. За то, что бросает меня и Энди на маму. Папа положил чемодан рядом с Микой и снова повернулся ко мне. Я сделала вид, что не заметила слез у него на глазах. Мама так и не вышла из дома. Мне хотелось возненавидеть и ее.
Папа сел за руль, завел мотор и подал назад. Мика взглянул на меня и поднял вверх большой палец. По глазам брата я поняла, что он уже далеко отсюда. Я помахала ему ставшей вдруг чужой рукой. Чужими были ноги, скрытые по щиколотку травой. Все тело стало не моим. Когда машина отъехала, я вспомнила, что эта женщина так и не отдала мне книжку. И еще я вспомнила тот день, когда кричала Мике, что он никогда-никогда не уедет.
Мика уехал. И я забрала себе его альбом для рисования, повесила на стенку под пасхальной открыткой. Мама велела не кукситься, хватит уже, от этого становилось еще хуже.
Чуть позже я услышала ее разговор с Мусей-Бусей.
— Одного увезли, можешь радоваться. — Она постукивала ногтями по столу. — Да, сделка есть сделка, черт возьми. Деваться мне было некуда, и ты теперь терзаешь меня, как стервятник, дорвавшийся до падали. — И снова стук-стук-стук ногтями. — Что ж, надеюсь, теперь ты довольна, бессердечная сука. Погоди, они вернутся ко мне. Вот увидишь. — Стук-стук-стук. — Так и знай. — Мама швырнула трубку.
Ночью я слышала, как плачет в своей комнате мама, и Энди тоже — в своей.
В голове моей носились рои шершней, заглушая зловещим жужжанием эти рыдания.
Уже ставшая классикой детская книга английской писательницы Анны Сьюэлл (1820–1878). Это история вороного коня, как бы рассказанная им самим.
«Укрощение строптивой», акт I, сц. 1 (пер. П. Мелковой).