— Вот именно. Командиры предвидели и надеются…
— Надеются? На что?
— Что гитлеровцам удастся наконец остановить движение русских.
— А что творят оккупанты на родине!
— Дорогой! Пока Андерс вместе с англичанами и американцами доберется до Польши…
Далекий гул орудий эхом прокатился над болотами. Он доносился откуда-то с востока и все время нарастал.
Прислушивались с беспокойством и надеждой — с беспокойством, чтобы только не началось сейчас, когда они затерялись среди болот, и с надеждой, что, возможно, в нескольких километрах к западу проходит фронт… Однако далекий грохот умолк. Замерло его дрожащее эхо. Партизаны двинулись дальше, начались разговоры.
— Хорошо, что удалось вырваться из шацких лесов.
— О, там бы нас швабы всех до одного…
— Идем, чтобы бороться!
— Бороться надо. Но кто и как нас за это поблагодарит?
— Говорят об аграрной реформе.
— Дадут землю партизанам?
— Говорят также, что это большевики выдумали, чтобы посеять вражду в польском народе.
— Думаешь, наш граф отдаст землю?
— Эх, горе! Война еще продолжается, а ведь пули не выбирают…
— Ты прав. Самое главное — это тот берег Припяти…
Немного утихли. Вскоре громкий разговор раздался где-то впереди колонны. Остановились. Командир отряда забеспокоился.
— Что там делается во главе колонны? Подхорунжий Лешек, прошу проверить, и быстро!
— Слушаюсь, пан капитан!
Высокий мужчина исчезает в тени колонны, обходит сонных людей, спотыкается о корни и ноги лежащих партизан. Где-то впереди слышит проклятия, ругательства. Подходит туда.
— А черт тебя побери! Растяпа… Как ты мог уронить в болото станину пулемета?
— Сам не знаю, как меня сломило… Пан поручник! Я в самом деле…
— Под суд маменькиного сынка! — раздался рядом голос, полный негодования.
— Молчать! В советниках не нуждаюсь, — взбесился поручник Чеслав.
— Пан поручник! Это не повторится. Клянусь! — Партизан бьет рукой по груди мокрого пиджака.
— Не повторится, — передразнивает кто-то.
— Я действительно уже едва…
— Заткнись, разиня. А это должно блестеть. Знаешь как? Понял?
— Да! Сейчас почищу. — Парень снимает пиджак и проводит им по загрязненной стали.
— Я займусь тобой на том берегу… Эй, там! Вы двое, продолжайте нести, а этот пусть помогает. — Поручник устало вытирает лоб платком.
— Поручник Чеслав, старик обеспокоен этой задержкой, — подхорунжий тронул командира роты за рукав мундира.
— Это ты, Лешек? Все в порядке. Видел? И с такими надо прорываться через фронт… Вперед! Соблюдать тишину… Вперед! — Похлопав подхорунжего по плечу, он скрылся.
Тронулись. Сотни ног опять топчут гнилой камыш, кочки мха, которые вдавливаются как губка и проваливаются под человеком.
— Хорошо, что артиллерия перестала нас беспокоить, — донесся до подхорунжего обрывок разговора. Он приостановился, чтобы пропустить идущих.
— Не беспокоят, — усмехнулся подхорунжий, — не беспокоят.
…Ему вспомнилось гитлеровское орудие, которое хлопало, когда они скрылись среди камышей. Один из снарядов разорвался перед майором Ивановым, а его самого обрызгало с ног до головы зловонной тиной. Досталось и другим, идущим рядом, но никого не ранило. Однако майора это разозлило. Он выслал нескольких разведчиков расправиться с гитлеровскими пушками, сеющими панику.
Лешек попросил у Гарды позволения присоединиться к разведчикам. Вшестером они подкрались к орудию, у которого расположились пять гитлеровцев. Двое несли снаряды. Гитлеровцы сдались в плен без сопротивления. Орудие партизаны сбросили в болото. Майор похвалил за хорошее выполнение задачи. Однако в первую же ночь пленные немцы куда-то исчезли. Как было на самом деле, никто не выяснял. «Возможно, блуждают где-то среди болот», — думал подхорунжий, вспоминая этот случай. Он знал местность Волыни, это была его родная сторона. Здесь он родился, провел детские годы, приезжал сюда на каникулы. Бродил по этим пустынным местам. Отец — директор сельской школы — был доволен, что сын любит природу. Он хотел, чтобы тот унаследовал его профессию, поселился на родной стороне и стал учителем, работником просвещения, которое здесь было так необходимо. Неизвестно, как сложилась бы судьба Лешека, если бы не дядя — кадровый офицер. Поручник Ян Жалиньский произвел впечатление на молодого человека своим мундиром и рядом крестов и медалей, полученных за участие в сражениях. И Лешек пошел в офицерское училище. После сентябрьской катастрофы возвратился сюда…
Далекий грохот разрезал чистое тихое небо и протяжным эхом прокатился над землей. Вскоре вновь раздались орудийные выстрелы. Вспышки разрывов озаряли горизонт. Партизаны очнулись. Враг опять напомнил о себе.
— Скорее, ребята! — Команда пробежала по колонне, едва различимой в предрассветном мраке.
— Скорее, ребята, скорее…
Подхорунжий смотрел на людей, у которых легкие работали словно меха, лоб покрылся потом. На их истрепанные мундиры слоями накладывалась болотная грязь.
Командиры подгоняли. Для сострадания не было ни места, ни времени. Подходили к фронту.
До Припяти было уже близко. Перед рассветом должны дойти. А если не успеют? Тогда останутся во фронтовой полосе, растерзанные артиллерийскими снарядами и бомбами, втиснутые в трясину. Припять — это спасение. Во что бы то ни стало нужно перебраться на ее восточный берег. Вчера туда ушли разведчики и саперы. Первые — чтобы известить о приближении польско-советской партизанской группировки, вторые — чтобы подготовить проходы в заграждениях противника.
— Командиры! Подтянуть людей, рассвет приближается, — поторапливал обеспокоенный Гарда. Как опытный командир, он старался предусмотреть наихудшее.
Тем временем полковник Ринге получил некоторые данные, касающиеся численности людей, вооружения и запасов продовольствия группировки Гарды и Иванова.
Однако он не знал, в каком месте трясины находятся партизаны и каким путем они из нее выйдут. Самолеты-разведчики ничего не заметили. Пешие разведчики, которых он выслал, не вернулись. Полковник не знал, что они нашли свою могилу среди тростника и водных зарослей волынской топи, вовремя замеченные походным охранением партизанской группировки. Начальник разведки группы армий «Северная Украина» все больше беспокоился. Поводом к этому было не только то, что фельдмаршал Модель ждет известий. Беспокойство этого ослепленного геббельсовской пропагандой офицера вермахта вызывало другое: аковцы прорываются к большевикам! Идут вместе с советскими партизанами… Полковник ждал донесений.
Между тем партизаны уже приближались к цели. Они походили скорее на шатающиеся скелеты, чем на людей.
Последние звезды исчезли с небосвода. Холодный утренний ветерок сдувал с болот туман. На востоке, как отблеск далекого пожара, обозначилась рыжая, угрюмая полоса хвойного леса.