— Эти тоже захотят, чтоб мы присягали…
— Холера! Голова переполнена этими беседами, а мне кажется, что я ничуть не поумнел.
— Тебе ведь Зоей не хватает… У нее головка…
— А ну их! Что здесь делать…
Среди партизанской братии продолжались горячие споры, дискуссии и полемика. От решения этих вопросов зависела их дальнейшая жизнь. Откровенничали, спорили, советовались — громко и шепотом. Ничего удивительного в этом не было. Они в основном были людьми простыми, честными, горячими патриотами и верующими католиками. Приносили присягу. Многие из них присягали еще в рядах регулярной армии. Когда родина позвала — пошли по ее зову в огонь и дым, на смерть. Сражались мужественно, самоотверженно. Потом вступили в ряды подпольной организации. В лесах опять присягали.
С каждым годом увеличивалось причиненное народу зло, и они жаждали возмездия и расплаты за все… Присягали, веря в то, что их поведут справедливыми путями. В словах присяги, говорящих о родине, упоминалось о верности правительству, которое существовало где-то на чужбине, руководило ими и за них решало. Они не знали, что станут пешками в реакционной политике. Только в лагере под Киверцами они узнали о существовании Крайовой Рады Народовой, созданной польским народом, которая должна была повести его в бой за независимость и социальное освобождение. Здесь партизаны узнали и о Польской рабочей партии — авангардной силе народа в борьбе за равенство и справедливость, за права трудящихся. Цель и лозунги КРН и ППР были ясны и понятны, казались великими и захватывающими, особенно таким, как партизаны. Но они присягали! Никто их от этой присяги не освобождал. До сих пор они всегда были лояльными в отношении эмигрантского правительства и командования Армии Крайовой. Разве они могли без колебаний порвать с ними и перейти на сторону коммунистов?
«…Большинство из нас, молодых парней и девчат, не были политически грамотными. Вступление в ряды польского партизанского движения было для нас чем-то вполне очевидным. Мы сражались с немцами и украинскими националистами, стремясь к освобождению родины и окончанию войны. Верили, что войну будем заканчивать как победители на немецкой территории, как тогда говорилось — «в Берлине». Тогда мы ничего не знали о существовании Крайовой Рады Народовой. Значительная часть молодых офицеров также не знала даже в общих чертах о положении в польском подполье. На территории сосредоточения 27-й дивизии Армии Крайовой, между Ковелём и Владимиром, зимой и весной 1944 года действовали только советские партизанские отряды. Следовательно, здесь не было конфронтации политических взглядов и позиций, что, например, имело место в Люблинском, Келецком и Жешувском воеводствах и других районах, где плечом к плечу действовали Армия Крайова, крестьянские батальоны. Армия Людова и другие подпольные организации. Широкая политическая работа в рядах 27-й дивизии Армии Крайовой не проводилась, в бойцах воспитывалась лояльность к эмигрантскому правительству и командованию Армии Крайовой…» — пишет Завиша, бывший партизан 23-го пехотного полка этой дивизии, ныне офицер Войска Польского и научный сотрудник Военно-политической академии.
Не было оснований для того, чтобы судить иначе. Где и когда молодые, да и более старшие по возрасту мужчины из сел и городков могли получить политическую подготовку? Это было тогда доступно немногим, образованным, а не тем, закаленным в труде или в боях с гитлеровцами. И партизан, бывших бедняков, мучил вопрос: какую занять позицию, чтобы не быть осужденным богом и близкими?
Для бойцов из отряда Гарды (а таких отрядов было тогда много) настало время выбора. Он должен был быть удачным, одобренным родными и потомками, не противоречащим их вере. Знали, речь идет о будущем: надо было выбирать между Польшей давних предков и Польшей с новым общественным, политическим и даже географическим обликом. И это последнее им было труднее всего понять… На востоке границей этой новой Польши должен стать Буг. А где-то на западе их ждут исконно польские плодородные земли. Но все это казалось непонятным, таинственным, далеким.
В тот момент, когда наконец нужно было сделать выбор, перед ними, тремя партизанами из отряда Гарды и двумя красноармейцами, поставили эту боевую задачу: отыскать остальные отряды майора Жеготы.
К передовой их подвезли на автомашине. А дальше они двинулись сами…
Ночь была мрачная, какие редко бывают в первой половине июня: дождь и резкий ветер обметывали землю, взъерошивали воды Турьи, шумели в прибрежных камышах. Ракеты, выпускаемые гитлеровцами, взвивались вверх и, смываемые сильными порывами ветра, исчезали в темноте. Глухо звучали выстрелы дежурных советских и немецких огневых средств, словно кто-то стучал палкой по глиняным горшкам. Этот грохот еще больше усиливал кошмар ночи.
Небольшая лодка скользила по реке. Бойцы усиленно работали веслами. К счастью, ветер дул в спину разведчикам и гнал лодку к берегу, на котором начинались укрепления немецкой обороны.
Спрятав в камышах лодку, они побрели по воде и сквозь густые заросли пробрались к берегу. Он выглядел таинственным и грозным.
Шли гуськом. Вел Сережа. Не впервой проходил он этот участок немецкого фронта. Несколько дней назад вместе с Алешей и двумя разведчиками ходили за «языком». Тогда они возвращались со связанным гитлеровцем. Знали об этом подвиге и три польских разведчика, поэтому чувствовали себя увереннее, хотя и понимали, что их поджидало много неожиданностей.
Земля совсем раскисла. Сапоги увязали в грязи. Ветер приглушал шаги.
Разведчики шли около вражеских блиндажей, перепрыгивая через траншеи. В одной натолкнулись на двух гитлеровцев, плотно закутанных в прорезиненные плащи. Оба мягко сползли на наполненное водой дно траншеи…
Постепенно они удалялись от передовой. Гроза продолжала бушевать, и дождь шел без перерыва. Природа была благосклонна к разведчикам. Наверняка не многие часовые бодрствовали в эту ночь на своих постах. Как знать, может это отсутствие дисциплины кое-кому спасло жизнь?
— Линия фашистской обороны осталась позади, — сообщил Сережа. — Скоро войдем в топкие болота и камыши…
— Дорога будет хуже, чем через окопы, — добавил разведчик Алеша.
— Хуже? Почему ты думаешь, что хуже? — спросил Жбик.
Остановились, чтобы немного отдохнуть. Одежда совсем промокла, в сапогах хлюпала вода. Дождь не переставал, только порывы ветра стали послабее.
— Хуже, — повторил Алеша. — Здесь, по крайней мере, нет комаров. Ты со мной согласишься, когда войдем в камыши…
— Но там не будет немецких огневых точек, а здесь на каждом шагу можно встретиться со смертью, — не сдавался Жбик.
— Эх, друг, — включился в разговор Сережа, — знаешь, что говорят об этой трясине гитлеровцы? «Это местность, по которой только черт гуляет либо ведьмы катаются на метле…» Они этих болот боятся больше смерти…
— В этом мы скоро убедимся. Идем, — приказал подхорунжий. — Скоро будет светать.
Они скрылись в камышах. А потом шли по прогнившим кочкам, продирались через карликовые кусты, пробирались через трясину и болото, иногда выходили в заросли, которые были высотой не более взрослого человека. Наконец увидели полоску настоящего леса. Она проступила на фоне низкорослого кустарника. Ольховник сплетался с ивняком. Удивительно выглядели эти сплетения не то корней, не то ветвей. Разведчики продвигались, ориентируясь по компасу. Очень труден был этот поход: они проклинали все на свете, но шли, только бы подальше от линии фронта. Все были утомлены, но довольны. Самое худшее было позади. В походе подкреплялись сухой колбасой. Из полевых сумок доставали сухари, которые, несмотря на такую погоду, не намокли. У каждого была фляжка со спиртом. Отпивали по глотку, задыхаясь, но разогревал он превосходно.
К утру дождь перестал, тучи поплыли к западу. На небо выкатился огромный огненный шар. Промокшая одежда испаряла влагу и становилась легче.
— Эй, Алеша! Где же твои комары? — смеялся Жбик. — Очевидно, утонули?
— Подожди, только потеплеет — и они заедят тебя.
— Хорошо, что нам не продырявили кожу, когда мы шли через немецкие укрепления… Комары, Алеша, не страшны…
Время от времени где-то сбоку раздавался глухой рокот моторов. Это летели немецкие самолеты.
— Высматривают, все еще обшаривают, даже эти болота… Мало им, видно, крови, — цедил сквозь зубы Рысь. Он весь был в грязи, со лба стекали капли пота.
— Выискивают, говоришь? — Младший сержант Сережа остановился, всматриваясь в небо. Лицо его почернело, глаза покраснели от бессонной ночи. — Понимаешь, — медленно сказал он, — они хотят истребить нас всех до одного… Это люди, которым с детства прививалась ненависть ко всему славянскому…
— Столько наших погибло в шацких лесах и во время этой адской переправы, — вставил Жбик.
— Эх, это капля в море крови, которую выпустила из наших народов эта гитлеровская сволочь…
Где-то сзади раздался шум моторов. Они припали к кустам. Подсохшая одежда опять пропитывалась влагой от мокрой земли и гнилого мха. Два «юнкерса» пролетели совсем низко. Послышалось резкое подвывание винтов, которое медленно утихало.
— Колотят их ваши летчики, но еще мало… Летают над болотами, высматривают одиночных людей. — Рысь оперся о куст, вытянул уставшие ноги в мокрых истрепанных сапогах.
— Надо двигаться!.. — торопил подхорунжий. Он стряхнул с брюк мокрые листья, куски грязи, поправил офицерский ремень — единственное, что у него осталось от всего партизанского обмундирования. Это была память о дяде и, хотя он был порядком потрепан, для него был дороже тех, которые выдали в лагере.
Приближался вечер. Передовые линии немецкой обороны остались далеко позади. Это заметно подняло у разведчиков настроение. Они остановились в небольшой рощице. Вынули консервы, сухари, глотнули (разок-другой из фляжек… Посыпались шутки, особенно много их было у Сергея.
У подхорунжего не было желания шутить. Он направился под развесистый куст, сел, опершись спиной о ветви. Чувствуя, что его одолевает сонливость, он вынул из сумки номер газеты «Мы победим».
Это была газета 1-й армии Войска Польского. Он взял ее с собой сознательно. Хотел показать ее тем, кого они идут разыскивать. Развернул страницу. Несмотря на то что он знал содержание статьи, он с удовольствием начал ее перечитывать. И опять почувствовал на глазах капельки влажного тумана. Какими же теплыми, душевными были эти слова:
«…Недавно мы имели возможность встретиться с воинами одного из отрядов Армии Крайовой, которые пробились через линию фронта на нашу сторону. Бойцы эти — настоящее золото. Бьется в них горячее польское сердце, уверенно и умело владеют они оружием».
На его усталом лице появилась улыбка. Ему вспомнились сражения под Холадыном, Соколовой, Водзиновом, Заслинками, Замлынем и Чмыкосом… Много было мест сражения с гитлеровцами, где «умело действовали воины винтовкой». Но только ли винтовкой? А во время боя под Штунем?
…Батальон гитлеровской горнострелковой бригады удерживал небольшой лесок севернее Штуня. Командир дивизии приказал поручнику Соколу выбить оттуда гитлеровцев. Утром 4 апреля рота поручника Мотыля поднялась и пошла врукопашную. Более 80 человек из горнострелкового батальона навсегда остались лежать на лесной траве, 30 сдались в плен. На поле боя осталось 7 ручных пулеметов, 1 станковый, 4 миномета, 60 винтовок, более десятка повозок с боеприпасами и продовольствием, полевая кухня, в которой дымился суп. Собственные потери составили 8 убитых и 6 раненых. В этом бою партизаны отбили также 6 пленных советских солдат.
Или, например, операция под Стенжажицами в конце марта, когда старший сержант Тур с саперным взводом в 35 человек разоружил гитлеровское подразделение, направлявшееся к поселку Мосур, где оно должно было разыскать сброшенных советских парашютистов. Без сопротивления были взяты в плен 2 офицера и 70 солдат вместе со всем вооружением и техникой, в частности радиостанция с тягачом-вездеходом, мотоциклы, ящики с боеприпасами и гранатами.
«…Они полны признания советскому солдату, с радостным изумлением встречают они нашу армию, о которой не имели представления»,
«Но не совсем так было, — думал подхорунжий, — кое-что мы знали о советских людях, о Берлинге, о красных, идущих на поводу у большевиков, чтобы создавать в Польше колхозы, громить костелы, а из жен сделать общих наложниц… Однако о том, что 1-я польская армия сражается за свободную и суверенную отчизну, за Польшу социальной справедливости для всех ее граждан, — этого не говорили. Лишь в лагере под Киверцами всем словно открыли глаза. Здесь мы увидели, какой в действительности является эта армия Берлинга».
«…Воины 27-й дивизии Армии Крайовой без малого полгода сражались вместе с советскими партизанами, вместе с подразделениями Советской Армии, невзирая на пропаганду некоторых санационных органов, проповедовавших враждебность к восточному соседу, не считаясь с известными инструкциями взаимодействовать с Советской Армией только для видимости. Этого требуют жизненные и национальные интересы польского государства…»