Ненавижу этот ее насмешливый тон.
– Просто не могли больше быть вместе.
– Ничего, – Аня смотрела так снисходительно-взросло, что я поежился, – они все одинаковые. Новую найдешь.
– Они, конечно, все разные, – сигарета кончилась слишком быстро, и я сразу прикурил другую, – но все это не то, что мне нужно.
– А сам-то ты знаешь, что тебе нужно?
– Наверное, нет. Но я порой чувствую, – продолжать разговор на эту тему не было желания. Разве объяснишь людям, что, несмотря на возраст, количество связей в твоем жизненном багаже, общее недоверие к жизни, я всегда был и остаюсь романтиком, пусть циничным, но романтиком. – А как у тебя с мужем? Вы развелись или сошлись?
– Мы и не думали расходиться.
– Но живете-то вы порознь.
– С его родителями жить невозможно. Такое впечатление, что они не видят происходящего вокруг. Знаешь, люди, которые считают, что правы только они. А свою правду эти старые придурки вычитали в маразматических книгах. Ничего настоящего. Сплошное кривлянье и показуха, а на деле…
– На деле? – про взаимоотношения «родители-молодые» слушать было неинтересно, но зато это не касалось меня.
Аня, наоборот оказалась воодушевлена моим вниманием. Я даже внутренне порадовался, что хоть это смог дать ей.
– Обыкновенные мещане. Сидят на своем добре и глядят, как бы кто у них ничего не стянул. И сына своего великовозрастного таким же добром, вещью им принадлежащей считают.
– А ты не мещанка?
Аня не ответила. Конечно, она не мещанка. Она молодая и уверенная. Ходит в фитнесс-клуб, водит машину, знает два языка. Это снаружи. Если копнуть глубже, туда, куда ни один рентген не доберется, вы увидите маленькую девочку, бережно прижимающую к груди ворох комплексов. И главный из них – как раз осознание собственного мещанства. Осознание того, что уже сейчас, в двадцать четыре, она просто обычная, среднестатистическая женщина, постепенно превращающаяся в обыкновенную среднестатистическую же тетку. Но это слишком глубоко, слишком выстрадано, чтобы признаться кому-то, даже самой себе. Аня молчала.
Я великодушно отступил:
– Петя ведь купил квартиру?
– Ну да. Мы сделали там ремонт. Но, знаешь, она в одном доме с квартирой его родителей. И вообще, там у них ужасный район. Одни алкаши.
– Где их нет. Хорошо – не наркоманы, – на этих моих словах дверь нашей квартиры открылась и появился папа.
– Ты, кстати, поаккуратней с этим. Сам знаешь, чем все может закончиться. Не хочешь же повторения? – сестра пытливо посмотрела мне в глаза.
– Я не на опиатах, – мне удалось сказать это, пока папа закуривал неизменное Marlboro и подходил к нам.
На нем был привычный наряд: темно-синий халат, привезенный из Эмиратов еще лет десять тому назад. Халат роскошный, с огромным капюшоном и отворотами на рукавах. Удивительно, но он практически не состарился. Годы только добавили ему благородства. Хотя, возможно, это мои собственные загоны. Отец очень любит этот халат и дома, если нет гостей, ходит в нем. А я всегда завидовал людям, имеющим привязанности к чему-то, каким-либо вещам. Про себя я никогда не мог сказать подобного. Это касается всего, чем я обладаю. Сделанный два года назад в моей маленькой квартире минималистский дизайн уже действует на нервы, и я периодически размышляю, не вернуться ли к истокам и не попробовать ли себя в модерне. Приобретенный год назад SLK тоже надоел, и я периодически приглядываюсь к колесящим московские улицы «поршам». Целый гардероб из новых коллекций Roberto Cavalli и Dolce&Gabbanna не прикалывает, как прежде. Телевизор Sony дает стимул мечтать о Bang&Olufssen, а полная подборка Aphex Twin о новом диске Speedy J. Я отдаю себе отчет, что все это не мои желания. Просто, как любой смертный, я поддаюсь гипнозу. Все мы зомби, которыми правят жрецы вуду. Этих жрецов зовут все так же: British American Tobacco и Panasonic, Motorola и Ford motors, EMI Records, и даже Private Video. Раньше они просто исследовали нас, изучали, как кроликов. Теперь они продвинулись дальше. Они уже не довольствуются ролью стороннего наблюдателя. Жизнь стала интерактивной. Корпорации формируют наши вкусы. Они указывают нам одежду, которую следует носить, женщин, которых можно любить, еду, которую надо поглощать, места, где стоит бывать. И все, естественно, в строгом соответствии с тем социальным статусом, что ты занимаешь. Корпорации управляют нами через TV и радио, газеты и журналы, все эти Gentlemen's Quarterly, Men's Health, Elle, Cosmo и так далее.
– Так все же, как дела на работе? – то ли сказал, то ли вздохнул отец. Но он же родитель, обязан спрашивать меня, даже если ему и неприятно.
– Нормально.
– Это я уже слышал. Почему ты никогда не рассказываешь?
– А почему вас всех больше всего волнует моя работа? Почему бы не спросить, как у меня на душе? Как у меня с личной жизнью?
– Ну, и как у тебя с личной жизнью? – папа вздохнул снова.
Меня все чаще одолевают сомнения. Глобальные и порой чрезвычайно мучительные. Кто я на самом деле? Правильный ли путь я выбрал и нужно ли мне туда, куда так планомерно двигаюсь все это время? Еще пять лет назад я даже не задумывался над такими вопросами. Для меня их просто не существовало. Я знал своего бога – Деньги, и просто хотел быть с ним. Обладать! Этот лейтмотив побуждал меня мыслить, передвигаться, разговаривать. «Иметь! Иметь! Иметь!» – молоточками стучало в моей голове. Я никогда не оборачивался. Я даже ни на минуту не приостанавливался, чтобы подумать, правильно ли то, что делаю. Мыслительные процессы были только орудием, средством, для того чтобы заработать, поднять, поиметь денег. Обладать! Получать! Выгадать! Отдать самый мизер, просто потому, что иначе не бывает, всегда приходится чем-то жертвовать. И я жертвовал, честное слово! Тем, что мне казалось бесполезным и ненужным. Хламом. Рухлядью, Верой в людей, например. Честностью, добротой, какой-то наивностью, свойственной молодости. Да самой молодостью, чего там! Вот смотрю на себя, своих партнеров по бизнесу и конкурентов одного со мной возраста. Все мы продали свою молодость, кто-то выгодно, кто-то бездарно. Ее просто не было, лично я не помню. И сейчас, когда мне тридцать, я успел ощутить себя стариком, впавшим в детство. Стариком, который так и не был взрослым. Мне кажется, все, что заработал, заслужил, воздвиг за эти годы, такое хрупкое! Все, чем я обладаю, ненастоящее. Деньги… Какая-то эфемерная субстанция. Сейчас они есть, лежат в тайнике моей небольшой, но такой модной квартиры. Заслуживаю ли я их? Смотрю на деньги, пересчитываю и чувствую себя вором. Но разве я не заработал их честно? Вставая шесть лет подряд в шесть утра изо дня в день, без выходных и отпусков. Возвращаясь с работы за полночь. Расплачиваясь за них здоровьем, гастритом, панкреатитом, нервными срывами. Молодостью, опять же. Молодостью…
Да мне уже тридцать! Тридцать, тридцать, тридцать, тридцать, тридцать! А скоро тридцать один. И это то же самое, как для какого-нибудь янки полтинник. Я все уже повидал. Я циник, и мне скучно жить. Мне не интересно. Я живу по инерции, потому что когда-то давно задал сам себе такую программу. Обладать! Поиметь всех и вся! Доказать этому миру, на что я способен. Скучно, неинтересно и бессмысленно.
Может, из-за этого с годами все больше и больше я ощущаю свою порочность, мне кажется, мой разум постоянно требует измененного состояния. Я получаю его разными способами, наркотиками и выпивкой, ложью и обманом, грязным, стыдным, дешевым сексом. Что-то толкает меня, двигает мной в те редкие вечера, когда я предоставлен сам себе, не набит под завязку кокаиновой пылью вперемешку с метамфитамином, не налит до краев вискарем. Я еду по ночной Москве медленно-медленно, прижимаясь к обочине дороги, вглядываясь в невыразительные лица дешевых уличных шлюх. Я ищу ту единственную, что удостоится чести высосать меня до дна, предоставить в полное мое распоряжение все свои укромные уголки, дырки, мягкости и округлости, вплоть до волосков на лобке и капелек пота в подмышках. Я не ищу красавиц, холодных и знающих цену. Мой объект – старые, отъебанные легионами лохов, потрепанные жизнью, потерявшие в нее веру проститутки, с дряблой кожей на некогда упругих задницах и запуганным взглядом. Еще мне нравятся совсем молодые, почти девочки, только вышедшие на улицу, быть может, выгнанные родителями, обманутые первым мужчиной. Я останавливаю SLK и приглашаю сесть, не спрашивая о цене. Оп-па! Иная – роскошная, блестящая жизнь, словно витрина магазина Christian Dior, слегка приоткрывает полог и тайком, с черного входа, но все же пускает их внутрь. Проститутки робко и как-то по-девичьи неловко примащиваются на кожаном сиденье «Рекаро». Я ласково глажу их по затянутым в дешевые, местами порванные блядские черные чулки коленкам. Ограничиться ли минетом, прямо в машине, за рулем, во время езды со скоростью 120–140 км в час? Чаще я везу шлюху к себе домой. Иногда я беру сразу двоих, старую и молодую, втайне представляя, что это мать и дочь. Они неуютно ежатся среди дизайнерской мебели моей студии под ярким светом галогеновых ламп. Я прошу их раздеться, они просят притушить свет. Я наливаю им выпить, чаще всего какое-то жуткое полусладкое пойло, а сам пью Chablis. Дело не в жадности, дело в их детском, неразвитом вкусе. Маленьким девочкам нравится все сладкое, мне даже член хочется покрыть для них карамелью. Они снова просят выключить свет. «Зачем? Я люблю, когда хорошо видно». В стереосистеме далеким фоном вздыхает какая-нибудь старая музыка, давно позабытый lounge, несуществующий саундтрек к порнофильмам восьмидесятых. А один раз я дошел до того, что включил Фрэнка Синатру, честное слово! Я сажусь в прозрачное кресло, немного похожее на трон. Женщины раздеваются, стыдливо отворачиваясь, даже самые разбитные стихают под неуютным взглядом моих пустых серых глаз. Я заставляю их встать передо мной на колени, я думаю о тех древних языческих временах, когда женщины в Египте молились однорукому и одноногому богу, ответственному за деторождение, если мужчины были в военных походах, поклоняясь его вздыбленному фаллосу. Я вынимаю свой член. «Сосать», – только и говорю я. Обычно первой за дело берется более опытная, вторая лишь слегка языком касается моих яиц, я приказываю им поменяться и сам с силой надвигаю молодую глупую голову на свой эрегированный хуй. Поначалу они отказываются ласкать друг друга, но я показываю свой лучший фокус – пару зеленых бумажек из портмоне Valentino, и они послушно выполняют все мои приказания. Я трахаю их по очереди, то молодую, то старую, а в момент, когда собираюсь кончать, вынимаю свой член и подношу его близко-близко к их губам, изливаясь на губы, щеки, лоб, стараясь попасть в испуганные глаза.
В иные дни я еду по самым мрачным и сомнительным клубам столицы. Я захожу в «Центральную станцию», спускаюсь в подвал «Казармы». Посещаю тайные собрания «Красного и Черного». На мне чаще всего светло-голубой Lewis 501, черная футболка без рукавов, украшения белого золота: браслеты, серьги, кольца. Я подхожу к бару с независимым видом, заказываю себе двойной виски, привлекая внимание здорового небритого кавказца, справа от меня. Выпиваю и, подмигивая соседу, перехожу в Лабиринт Страсти. Я не оглядываюсь, но точно знаю, что зверек следует за мной. В дальней темной комнатке Лабиринта воздух пропитан потом и спермой, слышны едва различимые вздохи и стоны, ритмичные хлопки плоти о плоть. Я двигаюсь медленно, чьи-то грубые и в то же время нежные руки ощупывают меня с ног до головы, гладят по заднице, хватают за хуй, я упираюсь в стенку, а вместе с тем в чей-то толстый стоящий член. Руки встреченного мной самца бережно, но в то же время неодолимо обнимают меня за шею и давят, заставляя склоняться все ниже и ниже, до тех пор, пока хуй не упирается мне в лицо, прямо в губы. Я целую этот ужасный грубый, словно сделанный из каучука, агрегат, провожу языком по стволу от самых яиц до уздечки и беру член в рот. Руки давят сильнее и сильнее, заставляя член проникать все глубже и глубже в мою глотку, я даже содрогаюсь от приступа тошноты. Кто-то подходит сзади, кладет руки мне на спину, обнимает меня, задирает футболку, гладит по груди и спине, быстрые крепкие пальцы спускаются ниже, расстегивают пояс на джинсах, дотрагиваются до моего члена. Я оборачиваюсь лишь на миг, но и его хватает, чтобы узнать кавказца, соседа по барной стойке. Он снимает с меня джинсы и смоченными слюной пальцами проникает в мое отверстие. Я продолжаю сосать. Кто-то еще подходит справа и слева. Кладет руки на мое тело, но кавказец сзади – единоличник, и с грязным матом он отпихивает подошедших. Его член, облаченный в тесный презерватив с усиками, медленно, но очень уверенно входит в меня. Его руки впиваются в мои ягодицы. Мне больно и в то же время приятно, на какое-то мгновение мне становится страшно, я дергаюсь в попытке сбежать, но тот, чей член находится у меня во рту, лишь только сильнее стискивает пальцы у меня на затылке и еще более сильно вгоняет в меня свой хуй.
– А ну не дергайся, сучка, – злобно шепчет мне на ухо кавказец и шлепает меня по заднице. Я покорно замираю, член кавказца продирается через сфинктер и входит весь до самого основания. Я двигаюсь ритмично, повторяя движения тех, кто ебет меня. Кавказец держит мою задницу столь сильно, что я уверен, на ней останутся синяки. Время от времени он шлепает меня и говорит что-то вроде: «Давай, давай, дырка!» Через какое-то время я понимаю, по тому, как напрягся и дрожит член, который я сосу, что еще минута, еще несколько фрикций, и он кончит. Я хотел бы вынуть его изо рта, но мой невидимый любовник не позволяет мне сделать это и неожиданно дает мне звонкую пощечину.
– Я хочу спустить тебе в рот, тварь, чтобы ты проглотил мое семя.
И в этот же самый момент он кончает, и вязкая струя его спермы ударяет мне в горло, в заднюю стенку. Чтобы не захлебнутся, я вынужден глотать солено-сладкую жидкость. Кавказец, возбужденный до предела увиденным зрелищем, еще несколько раз ударяет меня, его движения становятся все более быстрыми, он входит в меня так глубоко, что мне кажется, разорвет меня пополам. Внезапно я чувствую, как теплая сперма наполняет резервуар его презерватива. Тот, что стоял у стенки, внимает свой член из моего рта, гладит по голове и шепчет: «Чудесный ротик». Кавказец, снимая презерватив, говорит: «Отличная дырка». Я предоставлен самому себе. Ощущения заполненности себя, своего тела агрессивными захватчиками, какой то содомитско-сыновьей покорности сменяются ленивой негой получившей свое самки. Но это одиночество ненадолго. Те другие, что пыхтели вокруг от возбуждения, внимательно наблюдая за всем действом моего грехопадения, смелеют и подходят ближе, вот уже очередной упругий член упирается в мои губы, и чьи-то грубые пальцы скользят в раздолбанную дыру между моих ягодиц.
Ближе к утру я снова сталкиваюсь с тем кавказцем. В узком коридоре у туалетов он зажимает какого-то малолетку. Когда я прохожу мимо, он отрывается от своей жертвы, улыбается мне, кивая, и говорит:
– Хочешь еще палочку, детка?
В ответ я бью его со всей силы в переносицу. Что-то хрустит, кровь из разбитого носа брызжет на его белую рубашку. Скорчившись от боли, кавказец сгибается, прикрывая лицо. Я бью его еще раз, снова по носу, и он падает на пол, визжа от боли. Малолетка испуганно жмется к стенке, а я бью своего случайного любовника, на этот раз ногой. Сначала в живот, потом опять по лицу. По ребрам, опять по лицу. Кровь хлещет во все стороны, мои голубые джинсы испачканы ею, на полу, стенах – кровавые потеки.
– Пидар, – говорю я, – это я тебя выебал, я тебя поимел, ясно?
Интересно, бывают ли мгновения, когда я абсолютно чист? Я имею в виду не только действия, состояния или ощущения, но и сами мысли. Не те даже прямолинейные размышления, сопровождающие жизнедеятельность, а сам фон, мысли, висящие на заднике, картинки, нечеткими слайдами мелькающие в подсознании. Наркотики и алкоголь, дрочка, телки и педерастия, обман, жажда денег и власти… Мне кажется, все это было со мной всегда, с самого раннего детства, в той или иной мере, если не в реальности, то в подсознании точно. Так бываю ли я чист, в конце концов?!
Наверное, все же бываю.
В те моменты, когда ненавижу.
Я сплю рывками, короткими периодами по два – три часа. Внезапно просыпаюсь, включаю ночник. Спать хочется, но это просто невозможно. Стоит только закрыть глаза, и меня охватывает нервная дрожь, я слышу чьи-то голоса, обрывки ничего не значащих фраз, фоновый грохот музыки. Я ощущаю беспокойство, хотя причин для него, казалось бы, нет. Я сажусь на кровати. Пью Vitell. Бессмысленно листаю глянцевое издание, тупо разглядывая красочные лоскуты рекламы. Встаю, медленно, словно столетний старик, бреду в туалет. Сую под язык валидол. Иногда мне кажется, что я проснулся от телефонного звонка. Я хватаюсь за трубку и напряженно вслушиваюсь в пустоту. Увы, давно никто не звонил мне среди ночи. Мой мобильный разрывается только в светлое время суток. Все вызовы, сообщения на автоответчике, SMS наглухо забиты информацией об освобождающихся рекламных поверхностях, предложениями встретиться для обсуждения крайне выгодных сделок, отчетами Аркатова, истериками Казака, невнятным бубнежем Жени. Ближе к вечеру звонят знакомые, предлагающие что-нибудь замутить, плохо идентифицируемые девушки, барыги: «Первый – супер – лучшее качество – ты такого не пробовал». После двенадцати телефон молчит. Мне тридцать лет, а я все жду, что раздастся звонок и чей-то голос, незнакомый и немного хриплый, но такой нежный, что слезы наворачиваются на глаза, только услышишь, прошепчет: «Люблю!»
Я – тупая провинциальная шлюха. Меня ебут менты и электромонтеры, водители грузовиков и телевизионные мастера, а я все грежу о миллионере из фильма «Красотка».
Иногда мне снятся сны. Цветные и реалистичные, словно кино. Они повторяются. Они превращаются в сериалы. Мой любимый сон очень короткий. Лето, жара, по светло-голубым небесам плывут прозрачные маленькие облачка. Любовь разлита в воздухе. Не та весенняя охочесть, что заставляет самцов терять голову только лишь из-за шуршания проходящей мимо юбки, а глубокая, всеобъемлющая, немного усталая, словно жара, любовь. Я, одетый в джинсы и футболку, опоясанный пулеметными лентами, бегу по смотровой площадке на Воробьевых горах. В моих руках омоновский автомат «Бизон». Рядом бежит любимая. Прекрасная и странная, она одновременно знакома и неизвестна мне. Мы только что совершили жуткое злодеяние, обернувшееся большим количеством человеческих жертв. Что произошло, не важно, понятно лишь, что это было необходимо, как часть борьбы, очередная попытка расшевелить зомбированных, вывести из гипнотического транса, дать почувствовать индивидуальность и свободу. Мы оба знаем, что с точки зрения обывательской истории поступили плохо, отвратительно. С другой стороны, как говорил Мао: «Нам следует проникнуться решимостью, не бояться жертв, идти на преодоление любых трудностей для завоевания победы». Об этом нельзя будет рассказать никому, это останется между нами. Это то, что свяжет нас навеки. Я счастлив. Ничто не разлучит нас. Слышны сирены, выстрелы и лай собак. Погоня вот-вот настигнет нас. Я знаю, мы скоро погибнем. Вместе. Я счастлив.
Чаще сны обрывочны и являют собой только красочные картинки, своего рода кинохронику. Я вижу войны. Огонь повсюду. Токио, Чикаго, Москва, Пекин. Люди, срывающие с себя галстуки, громящие супермаркеты, церкви и мечети, уничтожающие рекламные плакаты Coca Cola и Pepsi, врывающиеся во дворцы правительств, офисы крупнейших корпораций, банковские конторы, биржи и комитеты. Я знаю, это не политическая революция. Единственная цель – уничтожение экономических и технологических базисов существующего мира. Я вижу пожары. Огонь, как всегда, очищает. Я просыпаюсь с мыслями о том, что «моя личная история ведет от непонимания к прозрению, от идеализма к материализму, от веры в высшие существа к атеизму». К вечеру я вспоминаю, что это тоже говорил Мао.
А иногда я не вижу сны, но чувствую их, как медиумы ощущают присутствие потусторонних сил, скрытых от человеческого взора. Неясные образы, обрывки фраз, знаки, мерцающие во тьме. И вечный вопрос «почему?». Это самое неприятное. Что же это за блядское «почему?». Наутро я всегда разбит и плохо выгляжу, будто много пил накануне. Я капаю в стакан с Vittel'eм корвалол, запивая им пару таблеток феназепама. Лучше уж спать глубоко, будто бы умирая на ночь.
Недели не успевают начинаться, а выходные тут как тут. Роботы любят выходные. Роботы ждут уикэнда. Это – часть их программы. Лично я уикэнды ненавижу. Раньше, так давно, что кажется, это совсем не моя история, выходные подразумевали отдых после напряженных будней, дружеские выпивоны, тусовки по клубам, романтические свидания. Когда-то я еще умел быть романтичным… Все изменялось медленно и незаметно, исподволь. Сначала я смог позволить себе не ходить на работу, изредка появляясь в офисе на совещаниях, да посещая наиболее важные встречи. Ожидание выходных как маленького праздника исчезло. Выпивка из развлечения постепенно обратилась в очередную попытку вырваться из капкана скуки, от чего стала до невозможности скучна. Неожиданно не стало друзей, впрочем, их, настоящих, наверное, никогда и не было. Клубы надоели так, что даже думать о них было тошно. В довершение ко всему любое романтическое свидание последних двух лет оканчивалось полным разочарованием той или иной степени. Я ненавижу выходные. Хотя, скорее всего, я ненавижу и будни.
В какой-то очередной, немыслимо затянувшийся и измотавший меня вконец уикэнд я убивал время, проводя его в поездках по магазинам и праздном сидении в кофейнях. Впрочем, этим я был занят последние пару недель. Совершенно естественно, что я, посетив огромное количество бутиков, ровным счетом ничего не купил, а крепчайшее эспрессо только еще более испортило мой настрой. Периодически звонили знакомые, в большинстве своем женщины. Главный вопрос дня, как обычно: «Что ты собираешься делать? Сходим куда-нибудь?» К сожалению, у меня не было никакого желания видеть ни одну из них. Может, причина в том, что давно уже хочется, чтобы рядом была любимая, единственная. Тогда уже абсолютно все равно – в клубы ли, в ресторан ли или вовсе зависнуть дома перед TV и смотреть под пиво старое голливудское дерьмо.
В тот момент, когда я уже окончательно решил отключить мобильный и действительно засесть перед видаком, мне позвонил Матусян.
– Ну, здравствуй, – думаю, что у смертельно больных голоса звучали жизнерадостней, чем у меня в тот день.