— А вообще, не берите в голову, — сказал он. — Боги любят играть на нескольких досках сразу, со множеством разнообразных фигур.
— И тут, друзья мои, возникает вопрос, кто они? — вновь перехватил инициативу Ривси. — Собственно с него и следовало начинать, ещё в Альпорте. Ведь всякая эсхатология упирается в конфликт космогонии. Чтобы понять конец света, нужно знать подробности его рождения.
— Браво! — гость медленно хлопнул в ладоши.
— Космогония, это сказки о происхождении мира, что ли? — уточнил Оборн. — Насколько я помню, в наших краях популярна история про небесную утку нагадившую в море и тем давшую начало жизни.
— Большинство таких концепций ни что иное, как умозрительные спекуляции, — согласился с ним Ривси. — Они созданы людьми. А находясь внутри системы невозможно описать её зарождение. Что возвращает нас к дорогому гостю, имеющему способность взглянуть на мир, так сказать, с расстояния.
Дамматрик в очередной раз восхитился умением Ривси вести разговор и плести интригу. Даже клиент улыбнулся, признавая отличную игру колдуна.
— Ну что ж… — пробормотал он. — Если попытаться, опираясь на вашу терминологию… но с другой стороны… Всё не так просто. Я не знаком с местной космогонией. Но могу рассказать кое-что об общем устройстве мироздания.
— Отлично, — сказал Оборн. — Мы не против послушать.
— Делать-то все равно нечего, — поддержала его Ильметра.
— Если сильно упрощать, то существует Великое Множество, — Вайхель замялся, подбирая слова. — Полиуниверсум. Штука эта довольно сложная и можно сказать непознаваемая в принципе. Но в ней, как клецки в курином бульоне, пребывают более простые структуры — отдельные миры, вроде вашего. Миры эти не зарождаются сами собой, их создают. Это своего рода искусство богов, если называть этим примитивным понятием сущности, способные к сотворению. Не единственное, надо отметить, искусство, но одно из самых престижных.
Вайхель подождал, пока сказанное уложится в головах собеседников.
— Каждый мир представляет собой определённую ценность. Он наполнен силой, которая вызревает в нём веками. Можно определить её в ваших терминах, как совокупность запасов магической энергии, хотя это будет не совсем точно. Так вот, эта сила способна при высвобождении породить нового бога или послужить росту могущества того, кто сможет наложить на неё лапу. И высвобождается она как раз при гибели мира.
— Ох, — вздохнул Ривси.
Остальные, не будучи опытными в магических делах, не сразу прониклись масштабом грядущей катастрофы и призом, что стоял на кону.
— Поэтому всякий мир — есть лакомый кусок для любой могущественной сущности, — продолжил Вайхель. — Разумеется создатели защищают его от алчущих. Во-первых, мир не так просто обнаружить, а во-вторых, в него почти невозможно незаметно проникнуть и тем более начать самостоятельную эсхатологическую игру. Чужая магия обнаружит себя "эфирным возмущением", как я уже не раз говорил.
Дамматрик подумал, что Вайхель как раз подходит под описание которое сам же только что дал. Но не стал углубляться в размышления. На этом пути открывались слишком глубокие бездны.
— Это первая из возможных причин. Вторая может иметь в основе конфликт между создателями — классическая эсхатология, так сказать. Или, если создатель был один — его внутренними противоречиями, антагонизмом в широком спектре от шизофрении до логических изъянов в парадигме. Здесь всё гораздо сложнее.
Он обвел собеседников взглядом и кивнул, решив, что они достаточно образованы, чтобы понять его речь.
— Обычно стороны закладывают страховку против узурпации. Но если они вдруг схлестнутся, то миру станет туго в любом случае, кто бы из них не одержал верх. Мало никому не покажется.
И, наконец, проблема третьего рода может быть заложена несовершенством мира, какой-нибудь фатальной ошибкой, оплошностью при конструировании. Совершенного мира ещё никто никогда не создал. Всегда есть избыток первичного материала, или его недостаток, есть протечки, лабиринты, карманы. Отлаживая в процессе систему, ставя на неё заплатки, высшие сущности вынуждены сотрудничать с людьми. В результате этого общения возникает мифология, содержащая, в том числе и эсхатологические маркеры. Вот их вам и предстоит обнаружить.
Глава 16 Ожог. Крепость Шмель
Сержант по прозвищу Ожог вдыхал, словно пил маленькими глотками морозный воздух и не без удовольствия наблюдал, как Мышонок на вытоптанном в снегу пятачке, управляется с новобранцем Жабой. Лихой он парень и умелый, этот Мышонок. Жаль будет расстаться с таким бойцом. А ведь, скорее всего, придётся. Служить Мышонку оставалось меньше года и, судя по частым разговорам с товарищами, ветеран желал выйти в отставку в тот самый день, как только истекут предписанные контрактом пятнадцать лет службы. После чего, опять же исходя из многочисленных разговоров, Мышонок собирался осесть в каком-нибудь городке, обзавестись корчмой или гостиницей, жениться, и провести немаленький остаток жизни за хлопотами по хозяйству, воспитанием детишек и приятными воспоминаниями об армейских буднях.
Большинство солдат мечтают ровно о том же самом. Кого не послушаешь, всякий видит себя за стойкой с рушником на плече и многозначительным взглядом, намекающим посетителям на добрые старые времена. Воплотись в жизнь мечты хотя бы половины из ветеранов, в государстве проходу бы не стало от кабаков. Но пусть кабаков и наплодилось изрядно по трактам и гарнизонам, проходы все же имелись. А самое печальное заключалось в том, что за стойкой редко встретишь ветерана. На самом деле мало у кого из них обнаруживались способности к этому ремеслу. Многим приходится довольствоваться скромной работой извозчика, промышлять мелкой торговлей, охотой; иные, не выдержав гражданской жизни, возвращались в армию.
Но почему бы и не помечтать на досуге?
Под смех и подначки зрителей, Мышонок заставил новобранца споткнуться. Насмешки не были злыми, они являлись частью игры, частью обучения. Бойца ничто не должно отвлекать и, боги упаси, выводить из себя. Жаба справился с волнением и даже воспользовался всеобщим ожиданием нервного срыва для ложной, якобы безумной атаки. Мышонок купился на хитрость и, решив проучить горячего, но неопытного соперника, бросился в молниеносную контратаку, но тут же чуть не пропустил точно рассчитанный удар.
— У-у-у, — загудели зрители, подбадривая новобранца и подначивая уже ветерана.
Фаворитов на таких поединках не признавали, и теперь Мышонку приходилось успокаивать нервы, а получалось это у него не то, чтобы очень. Всё же не его стезя армия.
Ожог — другое дело. Он об отставке даже не помышлял. Вся его сознательная жизнь была связана с армией, больше того, связана именно с этой волонтёрской ротой, ротой Ковыля, известной по официальным документам как "Когти Трагара", а в народе и среди друзей под ласковым прозвищем "коготки". Ротой, где он вновь обрёл и дом и семью, утраченную в раннем детстве, где он научился читать и писать, нашёл друзей и почувствовал себя человеком. Нужным человеком. А кому нужным, не столь уж важно.
Родителей он потерял в девять лет. Мальчишкой, но мальчишкой, который уже всё понимал. Пять долгих лет сиротства остались в его памяти как кошмар. Потеря взрослых членов семьи вовсе не освободила мальчонку от податей и тягот, возложенных на их небогатый двор. Сборщиков не волновало, что двор этот превратился в кладбище, так как средств на погребение у мальчишки не имелось тоже. Люди тогда вымирали от голода и болезней целыми селениями, государство пришло в упадок, а налоги от этого становились только выше.
В четырнадцать он завербовался учеником в роту коготков. Тщедушного паренька, явившегося к вербовщику, словно истаявшее приведение, поначалу хотели отправить "обратно в гроб", но он настоял. Схватил с жаровни уголья, на которых господин вербовщик изволил подогревать себе кофе, и сжал в кулаке. Слёзы, скопленные за пять лет, потекли сами собой. Он оплакивал и мать, и отца, и двух братьев, и разорённое хозяйство, и собственную судьбу; но лицо сохранило твёрдость. Вербовщик одобрительно крякнул, а парнишка получил место в отряде и нынешнее прозвище.
В армейскую жизнь Ожог втянулся сразу. Не физически — положенные семь потов он сливал на общих основаниях — но, что гораздо важнее, втянулся психологически. Если обычный новобранец только на второй год службы начинал понимать, что истязания не являются прихотью сержанта, или тем более его патологической тягой к насилию, а обусловлены лишь заботой о выживании бойца и роты, а также выполнении ими задачи, он, Ожог, принял правила игры в первый же день службы. Безропотно. Сознательно. Возможно, именно это и открыло ему дорогу к сержантским нашивкам.
Не то чтобы дорога эта вышла ровной и прямой. Целый год всё его жалование составляла бесплатная кормёжка, а чистка нужников и котлов дополняла армейские будни, и только ещё через год он стал полноценным воином, купив на скопленное жалование у старого ветерана меч и доспехи. В волонтёрских ротах личное оружие приобреталось каждым самостоятельно. Ибо лучшим считалось то оружие, которым лучше всего владеешь.
Три года назад Ожог получил звание сержанта и первый взвод "коготков" под команду. Сейчас ему двадцать семь. Для солдата не возраст. Дальнейшая карьера виделась ему точно санный путь на заснеженной тундре в безветренную погоду.
Пройдёт ещё год-другой, и он получит шанс сдать экзамен на лейтенанта и занять офицерскую должность. Заместителя ротного мастера, адъютанта, вербовщика, или интенданта. Офицерское звание подразумевает переход на иную ступень в воинской иерархии государства, а всякая иная иерархия в Хоту просто не имела значения. К офицерскому значку многое прилагается. Хорошее содержание, возможность оставаясь на службе купить собственный дом или полдома. При желании он сможет обзавестись семьёй. Настоящей. В невестах недостатка не будет.
Сержант даже улыбнулся, представив каменный домик на Оружейной улице в Крапиве. Пять сотен шагов до крепости, до ротных казарм. Идиллия. Мечта, но такая, которую можно сперва вдоволь помечтать, а потом и воплотить. Хорошая мечта, правильная. Не какие-нибудь полеты в облаках.
А дальше? А вот дальше развилка. Выбор. Наверное, самый большой во всей его прошедшей и предстоящей накатанной жизни с тех пор, как он попал в армию.
Может быть, какой-нибудь ротный подаст в отставку по старости, или, что случается редко, получит дворянский чин и будет отозван в гвардию, или назначен подполковником в городской полк. Возможно, погибнет или получит ранение не совместимое с дальнейшим прохождением службы. Тогда у сержанта (тогда уже лейтенанта, конечно) появится возможность занять вакантное место.
Лучше конечно в собственной роте (дай боги долгих лет нынешнему командиру). Тогда он останется в привычной обстановке, со старыми приятелями — сержантами и ветеранами, на которых сможет положиться, с бойцами, которых знает как себя самого. В чужой же роте придется доказывать свое право не только на экзамене, но и перед подчиненными. Но сперва, конечно, предстоит экзамен.
Семь мастеров лучших рот будут испытывать претендентов на должность командира. Претендентов будет много, а испытания сложные и опасные. Каждый десятый гибнет или выходит из них калекой, из уцелевших лишь один получает вожделенный серебряный знак. Так говорят. Возможно нарочно пугают претендентов. Тех, кто не прошел испытания Ожог видел не раз. Они возвращаются на прежнее место службы под ухмылки да издёвки товарищей, с печатью неудачника, без права на повторные испытания в ближайшие десять лет. Впрочем, и по истечении длинного срока неудачнику мало что светит. Люди, неспособные оценивать свои силы, не годятся в ротные мастера.
Есть, однако, и другая возможность. Прослужив не менее шести лет в заместителях, подать прошение на получение чина ротного мастера без вакантного места. Пройти тот же самый экзамен, и если государю будет угодно, получить лицензию на право формирования собственной роты. Важное отличие в том, что среди экзаменаторов обязательно будет и нынешний ротный. А их брат не особо горит желанием расставаться со способными командирами.
Формировать собственную роту куда сложнее. В новобранцах нехватки не будет, а вот ветеранов, опытных сержантов и прочих начальников найти будет ох как непросто. Из других подразделений их не переманишь, в деревне или городе не завербуешь. Нет там безработных военных. Разве кто из отставников согласится вернуться к прежнему ремеслу. Но такие предпочитают старых друзей. Вербовку иностранцев Государь не приветствовал, делая исключение лишь для чародеев, которых воспринимал не столько воинами, сколько родом оружия. Единственная возможность переманить кого-то из ополченцев, но даже их придётся натаскивать годами, прежде чем рота станет боеспособным подразделением.
Мороки не приведи боги, зато и почёт небывалый. Тот, кто формирует новую роту, вписывает своё имя в историю. Роты на иностранный манер брали звучные имена. "Головорезы Ожога" — чем плохо? Разве что прозовут головастиками.
Испытаний он не особенно боялся. В волонтёрских ротах сержантов принято натаскивать так, чтобы каждый из них смог случись чего заменить любого из старших офицеров, включая и самого ротмистра. Поэтому каждый день он читал книги по тактике, истории войн, изучал вопросы тылового обеспечения, осадную и оборонительную инженерию, строительство крепостей. И конечно тренировал тело. Он бился в спарринге с каждым из своих подчинённых по очереди, заодно натаскивая и их. Служба давала массу возможностей для подобных занятий.
Ожог отстранил новобранца, забрал у него меч и кивнул Мышонку. Некогда тот обучал его основам ремесла, хотя и пришёл в роту на год раньше, но пришёл, уже имея за плечами опыт службы в ополчении. А теперь воин вряд ли выиграет у сержанта один бой из пяти. Всё же не тот настрой у горожан, что пришли в армию скопить деньжат или избежать наказания. Большая часть сержантов и офицеров выходцы из крестьян, людей закаленных изнуряющим трудом и голодными временами. И хотя возвращение к унылой жизни землепашца им больше не угрожало, отчаяние прошлого служило хорошим стимулятором карьерного роста.
Служба на северной границе по царящему здесь спокойствию мало чем отличалась от отдыха на квартирах в Крапиве. Пожалуй, на взгляд сержанта, даже имела некоторые преимущества. Здесь на удалённых от большого начальства блокпостах было меньше тупой муштры, излишней субординации, зато парням хватало настоящей полевой практики. Разведывательные вылазки в тундру, тактические игры на рубежах обороны, занятия по ориентированию, тренировки и учёба со всевозможными видами оружия, собранного в местных арсеналах — всё это позволяло натаскать новобранцев подтянуть бойцов без риска реального столкновения.
Северные форты неплохо годились для тренировки войск в суровых условиях, но в напряжении людей не держали. Достойного врага здесь отыскать трудно. Бойницы были обращены к полярной пустыне — тундре и заснеженным горам, где кроме бродячих народов и северных горцев тохчи-ма обитали только белые тигры и их основная пища — снежные верблюды. Когда-то давно племя тохчи-ма согнали с верховий Змеиной. Поэтому от них исходила основная опасность на севере, шаманы их славились коварным волшебством. Но и против тохчи-ма войско могло быть лишь вспомогательным инструментом. Шаманы насылали порчу на вельмож и командиров, остальные только прикрывали их колдовство.
К тому же ладичи с тохчи-ма давно замирились, на их нынешние владения не покушались, а поэтому, положа руку на сердце, солдаты считали службу на северных башнях разновидностью отдыха. Так что сержанту стоило некоторого труда разубедить бойцов в этом заблуждении.
— Точило со второго пикета! — крикнул кто-то из бойцов.
Схватка остановилась, круг зрителей разомкнулся, пропуская к начальству вестового. Точило запыхался от быстрого бега. Всего-то пять вёрст до казармы от второго пикета, а дышит, словно от самой Крапивы бежал. Вообще-то у них имелась конюшня, а в ней сытые и отдохнувшие лошади из Крапивы, но отцы-командиры предпочитали держать людей в форме. И посылка верхового гонца с пустяками, к коим относилось всё, исключая боевую тревогу, могла стоить старшему бойцу пикета хорошего нагоняя.