— Если подумать, зачем вам на остров? — спросил Тайхар и сам же ответил. — Вряд ли вас интересуют морские котики или тюлени, или допустим, птицы. Северные дикари там не появляются, не с кем торговать, некого обращать в свою веру. Только мой странный груз и его непонятное назначение могли привлечь внимание людей вроде вас. Ведь так? Поэтому, дл начала, вы расскажете мне всё, что знаете об этом деле. Об острове, о зачарованных детях, о целях их перевозки. Ведь что-то вы уже знаете, верно? Иначе не явились бы в Килу.
— Что ж, наш путь открыт для вас и знания не являются тайной, — довольно запутанно ответил Сторкап. — Мы готовы поделиться информацией. Однако нам не хотелось бы говорить об этом здесь, в таверне.
— До отплытия ещё будет время поговорить, — сказал Тайхар. — Следующий рейс послезавтра. Вы голодны? Здесь неплохо готовят.
— Спасибо, мы поели в дороге.
Капитан достал из потайного кармашка ключ и положил на стол.
— Можете остановиться в моём доме на улице Костров. Спросите малую башню старых Мельничных ворот, вам покажут. В ней я и обитаю. До вечера я управлюсь с делами, тогда и поговорим. Но ужинать лучше здесь — у меня нет ничего, кроме сорпского мальта и сыра к нему.
— Вам не стоит беспокоиться о нашем ужине, — Сторкап наклонил голову. — Но приглашение мы с благодарностью принимаем.
— Так или иначе, вечером вы расскажете мне всё, что знаете об этом деле. А теперь позвольте мне завершить завтрак. А заодно и обед.
Старший взял ключ. Все трое поднялись и молча вышли из комнаты. Тайхар с минуту поразмышлял над внезапной оказией, а потом вернулся к еде и вину.
***
В Киле капитана Тайхара чурались так, как в иных местах Киеры старались избегать городского палача, шагающего на исполнение приговора в своей мрачной одежде и колпаке с прорезями для глаз. Но тайну личности палача власти обычно хранили, поэтому после работы он переодевался и становился одним из горожан, а вот капитана знали в лицо. Люди, завидев его, сторонились, отводили взгляд, многие заранее переходили на противоположенную сторону улицы, или даже сворачивали в сторону, если считали улицу недостаточно широкой. Лавочники продавали товар не торгуясь, стараясь побыстрее избавиться от неприятного покупателя.
Это было не смертельно, однако, неприятно. Даже загрубевшая за годы отчасти добровольного отчасти вынужденного изгнания личность Тайхара не могла полностью игнорировать атмосферу всеобщего презрения. Особенно если учесть, что не так давно всякий встречный кланялся ему, если не с уважением, то с подобострастием.
На Ярмарочной улице, которая в Киле служила вместо торговой площади, избегать капитана у обывателей не получалось. В толчее непросто увидеть чужое лицо заранее, чтобы свернуть. Пробираясь сквозь толпу Тайхар то и дело ловил случайные взгляды, в которых начальный испуг сменялся злобой или презрением. Если капитан и не принял данность сердцем, то разумом уже привык и к тому, и к другому. Впрочем, если бы не конкретная цель, он бы и не подумал соваться сюда.
На углу Ярмарочной и улицы Угольных копей, на коврике, вышитом необычным угловатым узором, сидел, скрестив ноги, мудрец по прозвищу Кожа. Его лицо представляло собой сплошной рубец от ожога. Словно голову бедолаги когда-то сунули в пылающий горн или в чан с кипящим маслом. Один его глаз видел плохо через узкую щель, второй не видел совсем. Тот, кто впервые встречался с Кожей принимал поначалу его лицо за восковую маску, вроде той, в какой играют злых духов бродячие актеры, но затем приглядевшись пристальнее столбенел от ужаса. Однако таковых становилось все меньше. Время шло, город был невелик, мало-помалу люди привыкали к ужасному виду и даже бросали убогому монетку-другую.
Кожа просил подаяния, но просил так изящно, что не шёл ни в какое сравнение с прочими нищими и калеками. Каждому жертвователю он воздавал словом. Ободряющим или остерегающим, весёлым или мрачным, но всегда приходящимся к месту и ко времени. По сути, он получал не милостыню, а плату за изрекаемую мудрость.
Никто и никогда не видел Кожу где-либо кроме этого угла. Как будто он никогда не покидал своего плешивого коврика. Но Тайхар, ведя с Кожей кое-какие дела — два изгоя не могли не найти друг друга — знал, что тот отлучается. Более того, он знал, что отлучки эти, бывало, отзывались непредвиденными смертями какого-нибудь негодяя или чудодейственным спасением невинного.
Тайхар бросил в выдолбленную тыкву монетку и произнёс:
— Здравствуй, Кожа. Позволишь угостить тебя вином?
— Добрый день, капитан, — ответил тот слегка искаженным уродством голосом. — Спасибо за щедрое предложение, но за вином нужно идти до корчмы, а моё тело не предназначено для столь дальнего путешествия. Лучше угости меня пивом, что продают в развоз уличные торговцы.
Тайхар тут же подозвал одного из них. Торговец, узнав капитана, нехотя приблизился. Отказаться совсем он не мог из цеховой чести, но и нежелания обслуживать изгоя не скрывал.
— Пива мудрецу! — произнес Тайхар и бросил монетку в чашу.
Торговец наполнил из крана и вложил в руки клиента оловянную кружку на длинной цепочке. Кожа поднёс кружку к щели, заменяющей ему рот, и в несколько затяжных глотков осушил её. Разносчик забрал кружку и, не дожидаясь возможного повторения заказа, поспешил укатить свою тележку подальше.
— Что делать, капитан, люди боятся того, чего не понимают.
— Я тоже не понимаю.
— Ты ведь тоже боишься.
Тайхар вздохнул, но спорить с мудрецом не стал. Всё равно такого не переспоришь, да и незачем.
— Мне нужно поставить оберегающие чары для дома, — сказал он.
— Ждешь гостей?
— Сегодня меня нашли одни странные люди. Не думаю, что это те, кого я опасаюсь. Но если нашли одни, значит могут найти и другие.
В полой тыкве звякнула ещё одна монета. Кожа отвлёкся, чтобы поблагодарить прохожего.
— Ты найдёшь, что ищешь, добрый человек, но радости в находке не обретёшь.
Однако на сей раз благодетель даже не остановился, чтобы выслушать мудреца до конца. Капитан проводил взглядом широкую спину воина и пожалел, что не разглядел его лица.
— Странный какой человек, — заметил Тайхар.
— Нездешний, — охарактеризовал прохожего Кожа. — С защитой помогу. Оставь мне ключ от дома, когда уйдешь в рейс, я сделаю всё что нужно. Но ты хотел спросить у меня ещё о чём-то, капитан? Спрашивай.
— Эти трое, что сегодня обратились ко мне…
— В них было что-то необычное?
— Почти всё.
Тайхар в двух словах описал, как выглядели его гости, утаив от кожи только их необычную просьбу.
— Багровые плащи с грязными разводами? — переспросил Кожа. — А не было ли под плащами мечей и не услышал ли ты звон кольчуги?
— Всё верно, — согласился Тайхар. — Так и было.
— Думаю, ты встретил монахов Ордена Пути.
— Никогда не слышал о таком. Но у них на плащах были фибулы в виде литийского иероглифа "путь"
— Да, они не занимаются проповедями. Не стремятся заполучить неофитов или пожертвования. Потому мало кто знает о них.
— В чём смысл их службы?
— Орден пути исповедует культ единого бога.
— Орагана? — уточнил капитан. — Моя матушка придерживалась его. Она никогда не ела свинины, и усердно молилась по каким-то своим дням.
— Нет, культ Орагана стар, как мир, а Орден пути считает себя последователем нового учения, впрочем во многом основанного на прежних догматах. По сути и те и другие верят в одного и того же бога, но разнятся относительно личности Посланника. Последователи Орагана или, скажем члены Церкви единого бога считают Посланника лжепророком, обычным мошенником, коих возникает множество во времена потрясений. Другое дело экзегеты Орден пути. Они считают древние догматы неточными, потерявшими суть в процессе бесконечных пересказов, переводов и обновлений списков. А Посланник, по их мнению, за тем и пришёл, чтобы уточнить одно и объяснить другое.
Как и все мужчины их рода, Тайхар придерживался веры в богов Палаора, одного из трёх божественных семейств, признанных в Империи. Но придерживался скорее в силу традиции. Он соблюдал религиозные каноны в той же степени и с тем же равнодушием, что и прочие церемонии, к коим обязывало происхождение. Его душу, сознание вера не затрагивала никак. Он никогда не обращался к богам в молитвах с просьбами и никогда не благодарил их за то, что сделали другие или он сам. Даже случай он не относил к божественной категории. Не удивительно, что чужие верования капитан уважал не больше тех, что с детства навязали ему.
— Насколько они опасны? — спросил он.