Часовой у наглухо припертых железных ворот, в правом крыле дворца, видимо, опознав комендантский автомобиль, подошел на вызов, дружелюбно похлопал по крылу машины, но пропустить внутрь, за решетку, отказался наотрез: инструкция не дозволяет.
— Ты что — со вчерашнего дня на службе? — строго сказал, слезая, рыжебородый. — Устава не знаешь! Вызови караульного начальника. Ты какого полка?
Солдат моргнул испуганно. Никак черт начальство нанес. Тулуп неказистый, он по тулупу определил — оттого и заговорил попросту, не по-служебному, — тем более сейчас свобода, а погоны, гляди, оказались полковничьи. И борода как у черта-дьявола — рыжая.
— Сводно-гвардейского, ваше высокородие. Десятой роты.
Он торопливо дал тревожный звонок. И тотчас почти с крыльца, из-под арки, поеживаясь от сразу охватившего февральского мокротного холодка, сбежал в новеньких лаковых сапогах, в щегольской легкой шинельке прапорщик.
Вышел за калитку, откозырнул с должной к штаб-офицеру почтительностью. Но при первых словах рыжебородого лицо дрогнуло и вытянулось.
— Пропустить? Виноват, господин полковник, абсолютно невозможно: командующий округом генерал Корнилов воспретил категорически, кроме как по личному его приказанию. И долг службы…
— Я имею задание государственной важности, — оборвал рыжебородый. Не здесь же на морозе мне объяснять вам, что и зачем… А насчет долга службы — простите, прапорщик, — не мне у вас, а вам у меня учиться.
Он толкнул калитку и шагнул через железный порог, мимо офицера. Семь ступеней крыльца, заледенелых. Часовой раскрыл перед полковником дверь. Комната казарменного типа, на лавках солдаты: наружный караул.
— Встать! Смирно!
Догнавший рыжебородого прапорщик пробормотал:
— Сюда, в эту дверь, господин полковник.
Вторая комната — дежурная офицерская, очевидно. Койка у стены, стол, два телефона, устав караульной службы на видном месте. Полковник достал из кармана сложенную бумажку, протянул прапорщику.
Мандат. На бланке Исполнительного комитета Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. 9 марта 1917 года.
"По получении сего… немедленно отправиться в Царское Село и принять всю гражданскую и военную власть для выполнения порученного вам особо важного государственного акта".
Подписи — председателя Исполнительного комитета Чхеидзе и секретаря. Но печать — странная какая-то, как будто бы самодельная, и номера исходящего нет… И нет визы не только генерала Корнилова, но хотя бы Временного правительства. Да и быть не может, если… "принять власть"… Это же значит: "власть Совета" против власти правительства. Арестовать?.. Револьвер — в кармане, рукояткой наружу… Вырвать? Не даст.
— Ознакомились? — сказал рыжебородый и взял из рук прапорщика бланк. — Потрудитесь провести меня во внутренний караул.
— Сейчас, — быстро, с готовностью ответил, радуясь блеснувшей удачной мысли, дежурный. — Но я сам не могу отлучиться… Разрешите вызвать дворцового коменданта. Одна минута. По внутреннему телефону.
Комендант, ротмистр лейб-гвардии уланского ее величества полка, фон-Коцебу, появился, действительно, уже через несколько минут, неправдоподобно — для кавалериста — коротконогий и круглый, усатый, подфабренный, вихляющий задом под фалдочками кургузого вицмундира.
Прапорщик доложил, заикаясь и делая знаки глазами. Коцебу, похмыкивая носом, прочел документ, смерил рыжебородого злым и опасливым взглядом.
— Кто вы такой? Вы ж не полковник: никогда не поверю, чтобы штаб-офицер российской армии мог принимать приказания от… банды, присвоившей себе звание какого-то там… Совета. Во внутренний? Ничего подобного: в арестантское помещение. Караул!
За дверью звякнули винтовки подымающихся солдат. Дверь распахнулась. Штыки. Рыжебородый шагнул вперед навстречу.
— Именем Совета рабочих и солдатских депутатов: вы арестованы, ротмистр.
Ротмистр оглянулся притухшим, затаившимся взглядом на остановившихся у двери солдат. Казалось, они колеблются. Кого из двух?
Коцебу решил сам. Он пожевал губами и, дернув ожирелым плечом, процедил сквозь зубы:
— Насилие? Что ж… Тем тяжелее вы за это ответите. Идемте… если вы полагаете, что господа офицеры внутреннего караула захотят с вами трактовать.
С плеч на плечи: прапорщик перекрестился и усмехнулся вслед уходившим. С плеч на плечи. Вывернется, и Коцебу.
По крутой, но широкой лестнице вниз, темными переходами, потом подземным коридором, просторным, как улица, сводчатым, облицованным каменными, квадратными, рыже-серыми, тяжелыми плитами; мимо запертых железными ржавыми засовами или накрест забитых дверей, около которых кой-где, в полусумраке, серели застылые фигуры часовых. Две пары шпор взванивали вперебой под низкими тяжелыми сводами: рыжебородый и комендант шли не в ногу.
Наконец послышался гомон, гул голосов, — коридор вывел в широкую, огромной показавшуюся казарму, по-тюремному скупо освещенную слабыми лампочками, еле желтевшими под серыми каменными дугами потолка. Густою толпою — солдаты. Рыжебородый остановился.
— Какой полк?
Ближайший солдат ответил неохотно:
— Второй стрелковый.
Глаза рыжебородого рассмеялись. Он поднял руку.
— Товарищи!
На слово, на знак сразу всколыхнулась казарма. И сразу сгрудились вкруг рыжебородого тесные солдатские ряды.
— Боевой братский привет от революционных полков и рабочих Петрограда. Я прислан к вам — как полномочный комиссар Совета рабочих и солдатских депутатов — передать, что от вас, стрелки, зависит не допустить черной измены, затеянной царскими холопами. Революция в опасности. Слушать мою команду. В ружье!