Забродин встал с чурбака, бросил сеть и долго смотрел им вслед, прикрываясь ладонью от закатного солнца. Воронов, не оглядываясь, чувствовал на себе этот пристальный взгляд и шел с таким ощущением, будто его раздели до пояса и льют ему на спину холодную воду.
От Нахаловки на стройку шла извилистая каменистая дорога в ухабах и рытвинах. Но Катя свернула на тропинку в сторону моря.
- Куда же вы? - спросил Воронов.
- Я в город по дороге не хожу: пыльно, а я, видите - в новых туфлях. Она внезапно рассмеялась. - У вас такой вид, будто вы босиком остались. Пойдемте! Здесь не колется. - Она протянула руку.
Воронов взял ее и крепко пожал:
- Пойдемте!
Тропинка нырнула в густые заросли лещины. Воронов шел впереди, отводя от лица мягкие податливые ветки с молодыми липкими листочками. Пахло нежным с горчинкой запахом распустившихся листьев и парным сыроватым духом раздобревшей весенней земли.
- Вы, должно быть, Михаила искали? - спросил Воронов, стараясь этим разговором смутить свою не в меру смелую спутницу.
- Нет.
- Гм. Хороший он парень.
- Жидковат.
Воронов засмеялся и все с большим любопытством смотрел на Катю.
- Это не беда. Возмужает.
- Не в том смысле. Характером жидок. Клонится, как березка на ветру... То к Лукашину, то к Синельникову. А может быть, и к вам потянется, если вы окажетесь достаточно устойчивым. Если сами не погнетесь.
- Ого! Что же здесь, погода бурная?
- Всякое бывает.
- Вы говорите так, словно в управлении работаете.
- А я там и работала... старшим нормировщиком.
- А теперь?
- У Михаила сварщицей.
- Отчего же в прорабстве оказались?
- Видите ли, рука у меня слишком тяжелая. Носила я наряды на подпись к главному. И однажды ему захотелось поцеловаться. Ну я и отпечатала ему поцелуи из пяти пальцев на щеке. Пришлось переучиваться на сварщицу.
Они вышли на прибрежный откос, спустились к морю и пошли неторопко по галечной отмели вдоль самого приплеска.
- Откуда вы приехали? - спросил Воронов.
- Из Красноярска, от тетки сбежала.
- А где же родители?
- Мать умерла, отец в войну погиб.
- А что же тетка?
- Добрая душа. Все хотела меня устроить, как она говорит, по торговой части. А мне вот море нравится... - Катя усмехнулась. - Только с берега.
Она вдруг тоненько, заливисто запела:
Волны знают, волны говорят: вернется...
И оборвала песню на высокой ноте:
- Глупо все это. Никто ничего не знает. - Посмотрела на Воронова. - У вас нет одышки?
Воронов оглушительно захохотал:
- Зачем это вам понадобилась одышка?
- Так. Может, придется бежать от вас.
- Ну, брат, от меня не сбежишь.
- Я это и раньше заметила.
- Что?
- Что вы самоуверенный.
- А вы мне нравитесь.
- Целоваться не будете?
Воронов прислонил ладонь к щеке и покачал головой.
- Тогда пойдемте вон за ту скалу. Там бухточка есть маленькая. В ней по вечерам дельфины рыбу ловят.
Вход в бухточку преграждал высокий и острый выступ скалы; черный и гладкий, лоснящийся от воды, гранитный гребень, словно лемех, разваливал набегавшие на него волны. Они сердито шипели, отступая, пузырились крупной рыхлой пеной, таявшей на галечной отмели, и снова набегали, покрывая блестящую гальку, и лезли по черным бокам неподатливого утеса.
- Ого! Тут, брат, не прыгнешь. Давайте перенесу. - Воронов потянулся к Кате; он был в сапогах.
- Посторонитесь! - Катя отвела руку Воронова и отошла на несколько шагов от скалы.
- Раз, два, три... - Она считала волны и отшатывалась при каждом шумном ударе. - Оп-ля! - Катя рванулась по мокрой галечной отмели вслед за отползавшими пенистыми бурунами и в одно мгновенье оказалась за скалой.
Воронов побежал за ней, но следующая волна настигла его на полпути, упруго ударила в ноги, обдавая холодными брызгами. Он зашатался, потеряв равновесие, и еле устоял на ногах.