– Вовсе нет. Я привел самое удобоваримое и наглядное… - Деминтас вздохнул. - В качестве носителей здоровой и нездоровой информации могут выступать самые разные субстанции - от еды и питья до одежды и авторучек. Интересная книга, прочитанная трижды или четырежды, доставляет большее наслаждение, ибо несет на себе торсионный заряд восторга предыдущих читателей.
– А иконы, литье, другие предметы искусства?
Деминтас многозначительно шевельнул бровями.
– Все то же самое. Эффект любого кумира кроется в том же торсионном шлейфе, что подпитывается энергией поклонников. Мы воспринимаем не образ, а ореол. Человек умирает, его нет, но мы и тогда поклоняемся праху. На самом же деле - не праху, а торсионному призраку, что живет до тех пор, пока жив хоть один фанат и последователь кумира. В общем, с какого конца ни зайди, тема - благодатнейшая! С лихвой хватило бы на весь грядущий век. Но, увы, не успели. Даже торсионные двигатели, которыми намеревались оборудовать все поднятые на мосты локомотивы, в конце концов так и оставили на земле. Не решились рисковать, а доводить до ума опытные образцы было уже некогда. Трубы Иерихона протрубили отбой, и с тех самых пор… С тех самых пор, милые мои, занимать меня стала одна-единственная тема - тема смерти!
Егор поневоле припомнил свою недавнюю игру с револьвером и опустил глаза.
– Вы превратились в пессимиста?
– Ничего подобного! Просто я собрался с духом и вознамерился взглянуть на наш развеселый дуб сверху. Или снизу, - это уж как пожелаете. Надоело, знаете ли, ходить вокруг да около точно пушкинскому коту! Дайте мне точку опоры, говаривал Архимед, - вот и я жажду подобной точки, тем более, что точка такая имеется. Смерть! Да, да! Именно смерть - та площадка, с которой многое можно увидеть и понять. Надо только взойти на нее. Хотя бы умозрительно. И тогда изменится все разом. Даже болезни! Потому как и они - наша исконная неизбежность, то, во что нужно всматриваться с уважением и вниманием. Не лечить и выкорчевывать, а воспринимать, как стимул и помощь в постижении мира.
– Уважение к болезням?
– Верно! Болезнь - кара и наказание, болезнь - опыт и подсказка. Нечто нашептывает нам на ухо, и все, что от нас требуется, это насторожиться и прислушаться. Чего, казалось бы, проще! Но нет, мы глотаем антибиотики, режем опухоли, сбиваем температуру, не понимая того, что в иных случаях болезнь - дар, которого мы просто пока не в состоянии оценить. Готовность к торсионному перебросу в иное состояние. Сытый голодного не разумеет, как здоровый больного. Один лишь шажочек в этом загадочном направлении, всего один! - и занавес начнет подыматься! Потому что мертвые знают то, что недоступно живым… - глаза Деминтаса горели лихорадочным огнем. - Не ждите того дня, когда прекратятся ваши страдания, ибо это будет днем вашей смерти, - говаривал Теннесси Уильямс. Красиво? - да! Но верно ли? День смерти - великий день! Ради него мы живем и мучимся несколько десятилетий, ему посвящаем всю свою жизнь. Толстой очень точно приблизился к описанию смерти на примере Болконского. Это и впрямь час, когда земное отступает в сторону, становится чужим. Глупец оказывается один на один с самим собой, мудрец напротив прозревает, краем уха и краем глаза видя и слыша приближение того извечного и великого, что ждет нас всех за чертой последнего вздоха. Ибо там все! И свет, и знание, и любовь. Сколько раз мы являемся в этот мир? Что такое наше видимое тело, и существует ли что-либо помимо него? Что вечно, а что умирает через девять и через сорок дней? И умирает ли вообще? Может, попросту улетает? Сначала от тела, а потом от планеты? Не зря ведь люди вспоминают под гипнозом о прошлых веках, о времени, проведенном в леопардовой или волчьей шкуре, о прохладе морских глубин, о высотах, в которых они порхали с легкостью лесных пичуг…
– Лес! - вздохнул Горлик. - Знали бы вы, господа, как я тоскую, к примеру, о лесе. Шелестящая листва, звон мошкары, солнце! Вдвоем с сестрой мы убегали доить березы. Напивались сока до такой степени, что животы барабанами раздувало. Черт подери! Почему все так закончилось?
– Потому что детство, Горлик, всегда проходит. Это одна из земных аксиом! - Деминтас был недоволен, что его перебили. - Времечко, когда деревья были большими, а яблоки казались величиной с глобус. Детство подобно той же воде. Было - и нет, утекло. Иные пропускают его меж пальцев, другие выпивают в пару глотков.
– Наверное, я его выпил, - с печалью вымолвил Горлик. - Потому что помню все до денечка. Оно где-то тут - над желудком…
На какое-то время за столом повисло молчание. Собеседники осмысливали сказанное, пробовали слова на вкус. Каждый погрузился в свое. Горлик убегал мыслями к березовому соку, Егор отчего-то вспоминал свои детские прыжки с подскоком. Мальчишеское тело легко преодолевало земную гравитацию, требовало вычурных движений, словно и впрямь одна из прошлых жизней была заполнена конским галопом. Отдыхая на даче у бабушки, Егор любил бегать по лесным склонам, взлетая иногда на немыслимую высоту. Мгновения стремительного переноса по воздуху впечатались в память накрепко.
– Словом… - Деминтас оглядел собеседников мутным взором. - Здоровое тело - это только здоровое тело и ничего больше! Оно может радовать дух, но с тем же успехом может угнетать и расслаблять. Последнее, кстати, случается значительно чаще.
– Вы против здоровья?
– Вовсе нет. Безусловно, тело - вещь приятная во многих отношениях, однако второстепенность его очевидна. - Деминтас отхлебнул из бокала и отчаянно поморщился. Он словно специально отравлял себя, дабы стимулировать высвобождение от яда потоком откровенных и потому особо жалящих слов. - Очевидна, если в шеренге приоритетов мы поставим смерть на свое законное первое место.
– Первое? По-моему, это чересчур, - подал голос Горлик. - Я понимаю, чудовищная загадка, величие темного покрова и все такое, но коли уж мы явлены этому свету, зачем думать о смерти? Надо, наверное, как-то жить.
– Давайте! - легко согласился Деминтас. - Только сразу возникает вопрос: для чего жить? Для какого такого мифического результата?
– Как это для какого?
– Вы ни разу не задумывались о смысле жизни?
– Отчего же? Разумеется, задумывался! Все-таки я писатель, в некотором роде был попросту обязан…
Глаза Деминтаса полыхнули парой орудийных выстрелов. На мгновение он напомнил Егору кобру с раздувшимся капюшоном.
– Так для чего же мы живем, голубчик?
– Ну… Вероятно, для восприятия красоты, для того, чтобы помогать ближним, делать их чище, мудрее.
– Кто же спорит! - Деминтас скривился. - Но для чего все это?
– Что для чего?
– Я спрашиваю, для чего помогать и зачем восхищаться? В чем ваш конкретный смысл?
– Ммм… Честно говоря, так вот сразу я не готов. - Горлик бросил взгляд на Егора, и последний, помешкав, протянул коллеге руку помощи.
– Вы хотите сказать, что все наши лучшие деяния - только ступеньки перед пъедесталом? Своего рода - разминка перед главным?
– Точно! - Деминтас кивнул. - И этот пъедестал, господа, - наше главное событие жизни. Ее терновый венец и чарующий финиш! Уйти более лучшим, чем ты пришел, или, как уверял братец Шиллер: когда явился ты на Божий свет, ты плакал, но другие ликовали; живи же так, чтоб уходя из мира, другие плакали, а ты спокоен был.
– Сафо говорил иначе: "Если бы смерть была благом - боги не были бы бессмертны."
– Сафо был варваром, хотя и умным. Тот же Плутарх утверждал другое. Дескать, медицина заставляет нас умирать продолжительнее и мучительнее. Красиво, да? И это уже про меня, понимаете? В мой огород камушек! - Деминтас яростно ткнул себя в грудь. - Я-то помню, как нас учили лечить. По трупам шагали! Ставим, к примеру, укольчик бедному орангутангу и выжигаем из гипоталамуса осморецепторы. Занятная процедура, правда? Сто очкастых рыл собирается вокруг и смотрит. Потому что действительно есть, на что полюбоваться. Знаете, как ведет себя после такой операции собрат-обезьянин? А ведет он себя преинтереснейше! Он не ощущает ни голода, ни жажды, не пьет и не ест, хотя, разумеется, нуждается в этом. А мы кропаем в блокнотики и говорим: ага, понятно! Дескать, вот он, падла, научный анализ! Знания через чужую боль и кровь.
– Что ты, к примеру, хочешь этим сказать?
– Ничего, - Деминтас покачал головой. - Только то, что медицина и впрямь заставляет нас умирать продолжительнее и мучительнее. Сказано, что называется, не в бровь, а в глаз!
– Любите цитаты?
– Как раз нет. Но если не слушают тебя, отчего не привести в пример какого-нибудь Софокла с Гераклитом. Торсионные призраки тем и сильны, что их уже нет. И, увы, мало кого интересует, что зачастую для изречения тех или иных истин вполне достает собственного ума.
– Вы действительно так полагаете?
Деминтас остро взглянул в глаза Егору и неожиданно рассмеялся.
– Пожалуй, я рад, что вы такой, какой вы есть.
– Хотите сказать, что я не дурак?
– Выражаясь проще - да. Видите ли, общение с дураками расслабляет. Возникает ложное ощущение собственной значимости, а я этого не люблю. Поэтому рад любому умному собеседнику. В настоящее время - вам.
– Еще бы! У Егора три литературных премии, - горячо заговорил Горлик. - Пятнадцать книг и серия журнальных публикаций.
– Пятнадцать книг? Это, верно, килограммов десять? Что ж, впечатляет… - продолжая улыбаться, Деминтас протянул руку к непочатой бутылке, сковырнув пробку, аккуратно разлил вино.
– Ну-с, мсье Егор. За ваши публикации и книги, которые никто и никогда уже не прочтет. Кстати, за ваши, Горлик, тоже!
Егор согласно кивнул, Горлик тоненько хихикнул. Спевка, судя по всему, состоялась. За куплетом наступала очередь припева.
Дважды налетали разрозненные стаи мышей, но от них отмахивались, как от докучливой мошкары. Только ворчуну сержанту маленькие коготки располосовали ухо и оцарапали щеку, в остальном обошлось без потерь. Фонари все-таки пришлось включить. В целях безопасности. До позиций пуритов было далековато, а вот волны бушевали совсем рядышком. Полковник справедливо рассудил, что добровольцев переться в полной темноте по притопленным сферам можно и не найти. Правда, обнаружился другой коварный минус: в свете фонарей в прозрачной глубине под ногами тотчас замелькали мощные черные тела. То ли мелькали они там постоянно, то ли хищников привлекло сияние ламп. Так или иначе, но людишки попятились.
– Мать честная! Сколько их там!
– Да уж… Не хотел бы я подскользнуться.
– Типун тебе на язык!..