– Раз ты здесь, значит – наши. Мы же вернулись на отчие земли.
– Но сперва надо покончить с Гитлером.
– Покончим, до Берлина уже недалеко. Сначала побываем там, потом вернемся. Тут жить можно.
– Прежде надо покончить с одним делом, – степенно рассуждали они, словно говорили о полевых работах, о том, как унаваживать землю, о пахоте. Надо – так надо, они не станут мешкать, но настоящая жизнь у них – впереди. Они тосковали по тому дню, когда смогут наконец отправиться в луга с косой.
– Дай закурить, – попросил Багинский.
– На, тебе не жалко! – Его собеседник наскреб на дне кармана горстку бурого самосада. – Только выбери мусор, а то дым не тот… Вот, возьми еще щепотку.
Между тем со вторым взводом прибыл поручик Качмарек. Он шел впереди, а на лошади восседал, уперев босую ногу в стремя и держа в левой руке ботинок, Фрончак. Поводья только мешали ему.
– Ночлег обеспечен? – поинтересовался Качмарек, позевывая и потягиваясь. – Я бы поспал.
– Все готово, – улыбаясь, похвастался веснушчатый Бачох, как всегда приветливый, готовый услужить.
– Сено или солома?
– Нет, настоящая перина и подушка. Свежие, как в брачную ночь.
– Ну, тогда все в порядке. – Поручик сунул руку в планшет и вытащил пачку писем. – Раздай ребятам. Так где же располагаться?
– Вон в том голубеньком домике.
Бачох с беспокойством перебирал письма, чувствуя на себе угрюмый взгляд Наруга. Он внимательно читал фамилии: вдруг весточка для друга, может, кто-то из его родни.
Ведомые каким-то инстинктом, сбежались солдаты. Они теребили Бачоха за рукав, стремясь прочесть фамилии на конвертах.
– Ну ты, давай… Я сам быстрее найду! – просили они.
Бачоху пришлось взобраться на повозку, из которой выпрягли лошадей, и, словно с амвона, выкрикивать фамилии:
– Сосна Игнаций?
– Игнаций или Томаш?
– Ты что, оглох? Я же ясно говорю: Игнаций.
– Багинский!
– Я здесь, – выхватил тот письмо и отошел в сторону, чтобы внимательно прочесть вслух невыразительно написанный адрес на конверте.
– Дзеньтёлэк!
– Давай! Я здесь!
– Багинский, кто тебе пишет? Из дому? – допытывался Острейко.
– Да, из дому. Не мешай, я хочу сам…
– Ковальский! – выкрикнул Бачох и сразу же вспомнил, что тот пал в боях за порт в Колобжеге.
– Ковальский убит! – вздыхали солдаты. – А баба его все пишет и пишет, она еще ничего не знает…
– А над ним уже травка успела вырасти. Жаль мужика.
Приковылял сюда и Фрончак в расшнурованном ботинке.
– А мне ничего не было? Меня он не называл?
– Папаша, ваше письмецо адресовали к уланам, потому что вы свой зад на лошадке любите катать! – подтрунивали солдаты над старым воякой.
– Да ваша жена и писать-то не умеет!
– Посмотри-ка на него, какой ученый нашелся! – обиделся Фрончак. – Подожди, сучий сын, вот у меня нога заживет, я тебе покажу!
– Больше никому нет! Все! – Бачох соскочил с повозки.
Солдаты расходились, неудовлетворенные, каждый жаждал известий из дому, самых будничных известий: началась ли пахота, как с озимыми, кто на деревне женится, разрешено ли в казенном лесу спилить несколько сосен для починки крыши, и правда ли, что землю будут делить и уже никому, кто хочет работать, не придется бедствовать.
– Боже! – басом прохрипел Багинский и скорчился, словно кто-то двинул ему кулаком под ложечку. – Нет, неправда…
– Постой, – подскочил к нему Острейко, взяв из его безвольных пальцев скомканное письмо, и принялся громко читать, а Багинский с застывшим лицом слушал, как бы надеясь, что мог ошибиться.
– «… сегодня уже четвертый день, как мы схоронили нашего любимого сынка, Сташека, которого убили бандиты…» Постой! Багинский говорил, он – в милиции служит… Еще фотографию показывал. Парню всего девятнадцать лет!
– Багинский, что с вами? – Подошедший Наруг тронул за плечо охваченного горем солдата. – Плохие новости?…
– Сына у меня убили! – Багинский словно хотел выкрикнуть свою боль. – Понимаешь, сына! Что мне теперь делать?
– У меня тоже никого не осталось, – пытался утешить его Наруг.
– Да, но твоих убили немцы! А моего? Свои, соседи по деревне, которые ушли в лес.
– Ничего не поделаешь. – Капрал погладил его по спине, которая согнулась под непосильным бременем. – Даст бог, вернемся, накажем виновных. А теперь надо кончать войну.
Солдаты стояли, как оглушенные. Это не умещалось в их сознании. Из газет они знали, что в лесах еще хозяйничают политические банкроты, ставленники лондонского правительства. Но чтобы убить сына солдата, который на фронте сражается с немцами?! Это взывало к отмщению!
– Сейчас будет готов завтрак! – вернул всех к действительности сержант Валясек. – Ешьте, мойте ноги и на боковую; ночью снова выступаем…
Есе с неохотой разошлись. Только добросердечный Бачох подсел к Багинскому, который, спрятав лицо в ладонях, делал вид, что дремлет. Бачох не знал, чем ему помочь. Он отвинтил крышку фляги, в которой приберегал на черный день немного водки, и робко протянул Багинскому.
Но тот потряс головой.
Теплый ветер шевелил волосы на его белом, как свежеочищенное крутое яйцо, лысеющем темени.