– Ничего не поделаешь! Придется разгружаться! – Солдаты отскакивали в стороны, тяжело дыша.
Но русский рванул край брезента и приоткрыл внутренность фургона – там белели забинтованные головы и загипсованные ноги. В лицо солдатам ударил больничный смрад.
– Да вы что, спятили? Там же раненые!
Картина эта подхлестнула солдат, они рванулись к машине, десятки рук вцепились в борта, и она медленно выкатилась из ямы. «Наконец-то вытащили», – подумал Залевский, хотя он ничего не видел, кроме множества облепленных грязью ног.
– Ну, сдвинулась! – Солдаты вытирали руки о траву.
– Порядком, однако, намолотило ребят!
– Крепко еще немец держится! – вздыхали они, закуривая.
– Крепко, если наша помощь потребовалась, – певуче пошутил Острейко. – Но стоит немцам увидеть, кто явился, как они сразу же бросятся врассыпную!
– Особенно если ты пугнешь их своей отвислой губой!..
Войтек подошел к водителю, тот как раз вылез из-под машины: проверял рессоры.
– Вы откуда, товарищи?
– Мы с переправы на Одре. Taм тяжелые бои… Все госпиталя переполнены. Спасибо вам!
Шофер тяжело влез в кабину и захлопнул дверцу.
Словно воз с высокой копной сена, покатил грузовик в призрачном лунном свете. Струйки больничных запахов растворялись в холодном аромате цветущих заливных лугов.
Предупрежденные водители огибали предательскую рытвину. Они дружески приветствовали солдат, с шиком крутя одной рукой баранку, а другой небрежно помахивая проходящей мимо колонне.
– Спасибо, солдатушки!
– Спасибо, поляки!
Головы, опущенные под тяжестью касок, поднимались, усталые лица, блестевшие от пота, невольно озарялись улыбкой.
И снова они втягивались в размеренный ритм марша. Казалось, через лес ползет длинная темная гусеница. Тарахтели машины, постукивали копыта лошадей, мягко катилась на резиновых шинах любимая повозка сержанта Валясека, с медными фонарями, взятая в одной юнкерской усадьбе.
– Ты слышал? – тронул Залевский локтем грузного Фрончака, который, как усталая кляча, с трудом переставлял ноги. – Не спи! Они говорили, с Одры возвращаются. Значит, мы заполним брешь…
– Терпеть не могу воды, – прохрипел тот, сплюнув. – Я ведь не утка.
Гул артиллерийской канонады стих. Деревья тихо шелестели, будто сквозь сон. Разведрота уменьшалась, уходя вперед и растворяясь во мраке соснового леса. Доносились затихающие, ритмичные звуки шагов, отдалявшиеся и все менее различимые.
Солдаты прошли и скрылись.
Небо прояснилось, и луна, как таящая глыба льда, растворилась в светлой лазури. Взвод продвигался в голове колонны. Он выполнял задачу походного охранения, ибо поступил сигнал, что какие-то немцы – остатки разбитых частей, пробиваясь к своим в сторону фронта, стреляли из леса по проезжающим грузовикам.
Разведчики двигались теперь по обеим сторонам дороги. По знаку сержанта Валясека они рассыпались в широкую цепь, прочесывали купы деревьев, заглядывали в дома, темные, открытые настежь.
Ноги налились свинцом от усталости. Позади была ночь, ночь долгого марша.
С облегчением повалились они на травянистый пригорок возле каких-то строений. Пожалуй, это был старый кирпичный завод – труба вздымалась над ними к светлеющим облакам. Под навесами серой громадой возвышались штабеля подсыхающих необожженных кирпичей. Направо виднелась контора и склад, забитый тачками.
Солдаты лежали, даже не сбросив ранцев, с расстегнутыми воротниками и тяжело дышали.
Толстый Фрась шел, волоча винтовку, почти опирался на нее. Он остановился перед капралом и доложил:
– Ни единой хромой собаки. Хоть шаром покати!
– Ну и слава богу. Меньше хлопот. Галай и Острейко на горку, да смотрите, не спать! А мы тут немного вздремнем.
Он громко зевал, растирая концами пальцев потемневшие веки.
Залевский взял из рук Багинского обшитую сукном немецкую флягу, запрокинул голову и начал жадно пить, несколько капель скатилось у него по подбородку.
– Не пей много, сразу взмокнешь. Лучше прополощи рот и сплюнь: сразу пропадет привкус пыли…
Рядом неожиданно послышалось лошадиное ржание. Из-за кустов выехал поручик Качмарек. Судя по тому, что в стременах набилось много листьев, поручик ехал через лес напрямую. У кобылы с морды сочилась зеленая слюна, видно, она отщипнула веточку.
– Не канительтесь, ребята! – сказал он, наклоняясь с седла. – Осталось всего шесть километров. Потом будет деревня… Да подыщите капитану квартирку получше, чтобы он опять не обнаружил труп под кроватью…
– Будет сделано, пан поручик, – приподнялся Наруг.
– Сидите… Да не засиживайтесь. А деревню надо будет прочесать: береженого бог бережет…
Он пришпорил кобылу и затрусил к дороге. Солдаты провожали его взглядами, пока он не скрылся в тени деревьев.
– Послушай, – Залевский ботинком коснулся ноги Багинского, который успел уже задремать, – что это за тип, ваш капитан?
– Поляк?
– Нет, этот русский.
– А, Поляк! – расхохотался он. – Всеволод Иванович Поляк, – проскандировал он.
– Русский?
– Ну, да. Раз Поляк, значит, в польскую армию. Он из гвардейской дивизии. Мужик он неплохой.
Никто не обратил внимания, как один из солдат вошел в контору. Только широко распахнутая дверь стукнулась ручкой о стену.
– Ну, сыночки, оторвите задницы от земли. Трогаем, – приговаривал капрал Наруг. – Потопала дальше.
Грохнуло настолько неожиданно, что все распластались на земле, зарывшись лицами в траву. Взрывом выбило окно, клубы дыма и толченой штукатурки выплеснулись под навес.
От второго взрыва содрогнулась труба. Она сдвинулась со своего места, словно ее держала рука жонглера, и медленно рассыпалась в облаке красной пыли.