— Куноичи… — я видела, что она пишет слово, которое писала в первый день в Сосновом берегу, кисть скользила по бумаге. — Куноичи — женщина, обученная убивать, Чийомэ-сама.
Она тихо хмыкнула.
— Близко, — из-под стола она достала длинный красный шелк с белым краем — пояс посвященной. — Красный — свадебный цвет. Белый — цвет смерти. Мико замужем за тем, что не может умереть. Куноичи замужем за ее долгом. И смертью, — она протянула мне пояс. Я в ужасе смотрела на него.
Она фыркнула и бросила шелк на пол передо мной.
— Начну с того, что я не вижу тебя, копающуюся в гостевом домике. Это не в твоем стиле, — она склонилась, пронзая меня взглядом. — Во-вторых, я видела твое лицо, когда ты заметила стихотворение. Или ты величайшая лгунья, а я встречала многих лжецов, юная Кано, или ты не была внутри этих комнат ни разу до этого, а их обыскал неуклюжий демон-лис дважды прошлой ночью. Закрой рот, девочка. Ты как лягушка, что ждет мух.
Я закрыла рот, но не смогла опустить взгляд, хотя должна была.
— Подними пояс, Рисуко, — голос леди Чийомэ, как для нее, был теплым.
Я посмотрела на него.
— Надень пояс посвященной, Кано Мурасаки, — сказала Чийомэ-сама.
Пальцы услышали приказ и послушались.
Когда пояс был завязан на моей талии, леди Чийомэ вздохнула и сказала:
— Твой отец…
Я не осмелилась поднять голову.
— Мукаши, мукаши, давным-давно, когда ты была еще дитем, в долине неподалеку прошло великое сражение. Мой муж командовал тяжелой кавалерией Такеда-самы у острова Междуречья. Они давили на Уэсуги и их союзников, выгоняя их из провинции Темного письма. Боролись только отряды, что возглавлял союзник Уэсуги, лорд Ода.
Я подняла голову.
Леди Чийомэ смотрела на меня, но видела что-то другое.
— Твой отец… Кано Казуо столкнулся мечом к мечу с Мочизуки Моритоки на поле боя. Кано Казуо победил, — ее глаза снова видели меня, но в них были слезы. — Хотя мой муж проиграл, Такеда в тот день победили. Уэсуги и их союзники были разбиты, — она всхлипнула и отвела взгляд. — И когда прибыли новости, когда Ки Сан вернулся и сказал мне, я едва могли выйти из этой комнаты. Однажды слуги пришли и сказали мне, что приближается одинокий самурай на коне. Его мечи были привязаны к спине коня, но они беспокоились за мою безопасность. Я сказала открыть ему ворота. Я о своей безопасности не заботилась.
Я ждала, когда она продолжит.
— Это был, конечно, твой отец. Он сказал, что сожалеет о моей потере, и что мой муж погиб с честью. Что ему было почетно сражаться с ним. И то… поле боя не было местом для чести.
Я поняла, что по моим щекам текут слезы.
— Я поговорила с ним немного. Он говорил о тебе, о своей семье. И как, забрав жизнь моего мужа, он почувствовал, что забрал ваши жизни.
Звук вырвался из моего горла. Я и не понимала, что издаю его.
— Я напомнила ему выказывание Будды: «Вся жизнь — печаль. Все живое умирает. Один и тот же лес порождает тигра и лань. Те, кто убивает, и кого убивают, одинаковы».
Мы сидели какое-то время. Старушка и девочка. Она плакала тихо, я — громко. И каждый горевал о потерянном.
31
Поднимая меч
Я вышла из комнаты леди Чийомэ в слезах от воспоминаний, что слепили меня, и я спускалась по лестнице к Братишкам. Тот, что был крупнее, взглянул на меня и повернулся к дверям на улицу и на кухню.
Другой улыбнулся. Из-за широкой спины он вытащил два изделия из бамбука, что немного изгибались, на одном конце у каждого была рукоять.
— Мечи, — прошептала я.
— Для тренировок, — сказал Братишка, кивнув и улыбнувшись. — Ты посвященная, так что пора начинать твою тренировку.
Братишка протянул один из мечей, но я застыла, как камыш зимой.
— Мурасаки-сан?
— Я… не могу. Не могу, — я видела, как он хмурится, так было и когда я пришла утром в комнаты Масугу. Утром? Казалось, это было уже в прошлой жизни. — Мой отец… я…
— Мурасаки-сан, — тихо сказал Братишка. — Госпожа хочет, чтобы ты могла защитить себя. Ты — слуга Чийомэ-сама.
— Я живу, — сказала я, язык не слушался, — пока этого хочет Чийомэ-сама. Но я не могу убивать. Не буду, — я опустилась на колени и коснулась лбом холодного дерева. — Если госпожа хочет, чтобы слугу убили за непослушание, слуга с радостью умрет.
Братишка прошипел:
— Встань. Не… Есть разница в защите себя, Рисуко, и убийстве других.
Я подняла голову, на его лице была тревога.
— Я знаю, что такое куноичи. И знаю, что такой меня хочет видеть леди Чийомэ.
Он скривился и покачал головой, то ли отрицая мои слова, то ли очищая разум.
— Не будь так уверена. Твой отец хотел бы этого. Подними свой меч.
— Братишка, сэр… — лепетала я.
— Учиться защите с бамбуковым мечом — не значит убивать, — он протянул мне меч. — Возьми.
Я подумала об отце. Как он чистил мечи.
Рука дрожала, но я обхватила рукоять.
Рукоять была обернута кожей, подходила ладони, словно была создана для моей руки. Я стояла, расставив ноги, держа перед собой ученический меч. Не думая, я заняла первую позицию танца Миэко-сенсей. Упражнений с мечом, что Ото-сан проводил во дворе каждое утро до того дня, когда его вызвал лорд Имагава. Я смотрела на крепко связанные полоски бамбука, видела мысленно вместо этого меча стальную катану отца.
Перед глазами все вспыхнуло.
— Молодец, Рисуко, — сказал Братишка. — Ты приняла первую позицию. Хорошо. Начнем.
И он провел меня через все упражнение — танец — и, как всегда, я знала каждое движение до того, как предыдущее заканчивалось. Разве мы с Усако не повторяли за Ото-саном по утрам, сжимая ветки сосны или бамбуковые палки, пока он взмахивал мечом?