Деревянный дом, что с торца был наглухо затянут узловатыми усами дикого плюща, ярко выделялся из общей массы окружающей архитектуры. Двойные двери, треугольная крыша, фундамент из ломаного камня, и множество окон, опоясывающие огромный бревенчатый квадрат. Над длинным козырьком красовалась табличка ручной работы. Буквы были высечены стамеской в цельном куске дерева и сообщали нам название заведения — “Щепка”.
Я решил подойти ближе, осмотреться.
Одна из дверей отворилась, выпуская наружу бухое тело. Мужик скользнул по лестнице вниз, а последние две ступени проскользил на жопе, как на санях. Спина изогнулась, ноги выпрямились, а руки скрючило, словно его застиг инсульт. Скучавшие под тенью козырька бухарики подхватили подмышки подкатившее к ним тело и начали громко угорать!
Нужно срочно отлить! В таких гадюшниках всегда есть туалеты…
К этому моменту мой мочевой пузырь резало так, что я уже готов был обоссать себе штаны. Не удивлюсь, если проходя мимо шатающейся троицы, учую характерный аромат мочи, что свойственен такой породе людей. Сколько не тряси, а пол литра в трусы. И на штаны. И вот мне совсем не хочется благоухать как эти потные проходимцы!
Терплю…
Я подбегаю к деревянной лестнице на шесть ступеней. Хватаюсь за перилу, ветхую, шатающуюся из стороны в сторону как эта троица. Поднимаюсь. Кстати, когда я поднимался по лестнице, один из них пристально на меня смотрел. Даже разинул рот, и уже пытался что-то крикнуть мне вслед, но смог лишь зычно рыгнуть. Потом зашатался, и если бы не его друзья, ебнулся бы на камни. Пиздец там опасное место, можно и голову проломить!
Тяжеленная дверь не сразу мне поддалась. Но на второй раз, когда я точно рассчитал силы, всё прошло по маслу. Только я переступил порог, как на меня накинулся запах кислой мочи и пота. Столь мерзкий запах может говорить только об одном — народ бухает тут давно. Я попал по адресу. Наконец то нормальный бар! Не хватает только витающего над столами густого столба никотина, но это “природное” явление уже редко где встретишь.
Бары нынче детские пошли. Внутри кислород пропитан запахом лаванды и сортирным освежителем воздуха. Но тут другое! Тут по классике золотых двухтысячных, когда к словам интеллигентных людей не то чтобы прислушивались, а их просто посылали нахуй! Люди идут после работы отдохнуть, а не бабский цирк устраивать, распивая французике вина пятилетней выдержки! Только пиво, крепкие самокрутки, и разговоры с мужиками, отвлекающие тебя от самых мерзких тем твоей жалкой жизни.
Несмотря на утро и на солнце, палящее на всю деревню, внутри царил полумрак. Окна на боковых стенах закрыты ставнями, и свет тут еле-еле откидывали догорающие свечи, плачущие на пол возком. Держась на толстых верёвках, с потолка свисали две огромные люстры, напоминающие кресты. На каждом конце по свече, но от них толку никакого — коптят потолок в пустую. Мрачный дизайн, напоминает склеп!
Относительно тихо. Посетителей почти нет. Лишь спор мужской компании был слышен в дальнем углу трактира.
Мочевой пузырь потянул меня вперёд, вдоль пустых столов. Дойдя до середины, я вижу у дальней стены что-то с трудом напоминающее барную стойку, а справа от неё — дверь. Чем глубже я захожу, тем отчётливее слышатся пьяные мужские разговоры ни о чём.
— Давайте, — говорит один из мужиков, вставая из-за стола, — выпь… — тут он смачно икает, — выпьем за Томаса!
— Выпьем! — громко подхватывают сидящие напротив мужики.
Они все привстают. Тянуться друг к другу глиняными кружками, чуть не заваливаясь через лавочку на спины. Чокаются. Запрокидывают головы и заливают глотки.
— Томас был отличным мужиком! — снова говори он, икая через раз. — Он был нам как брат! Слышите… Как брат! А я даже похоронить его не могу!
Он громко бухает кружкой о стол. Опирается на две руки, и, шатаясь, продолжает:
— Но ничего, бляха! НИ-ЧЕ-ГО!
Я продолжаю тихо углубляться, приближаясь к барной стойке. Уже рукой подать! Я уверен, за той дверь туалет! Столь очевидный факт понятен моему мочевому пузырю, от чего становиться еще больнее! Надеюсь, за этой дверью меня будет ждать приличный сральник. Понимаю, что унитаз здесь я не увижу, но когда так припирает — и дырка в полу покажется прекрасным дизайнерским решением!
— Я уверен, — всё никак он не угомонится, — что никакие животные в лесу его не жрали, как нам пытаются это преподнести! Не верю! — и снова икает, уже усевшись на деревянную лавочку. — Руками Томаса можно было любого волка задушить!
И тут все ему поддакивают:
— Да! Любого!
— Он мог с медведем сразиться на равных!
Снова все ему поддакивают:
— Да! Мог!
— У него ручища были вот такие… — он подносит свои ладони к лицу, кладёт одну на другу, делая из них одну большую десятипалую, затем резко подрывается и, сидящему напротив мужику, кладёт её на лицо. — Вот такая огромная у него была ладно! — продолжает распинаться, тряся голову соседа.
Сосед неуклюже отмахивается, неправильно рассчитывает замах, и падает с лавочки на пол.
Мужики разразились хохотам, но быстро заткнулись, услышав громкий удар кулаком о стол.
— Это та дрянная девчонка его погубила! — говорит всё тот же мужикан. — Только она умеет разговаривать с животными!
Пьяные бредни. Обсудить больше нечего? Есть столько приятных тем: бабы, футбол, оружие! Наконец — политика мировых держав!
— Купрос, успокойся, — говорит ему сосед по левую руку, — Ей не зачем было его убивать!
— Бедная животинка от голода обезумела в лесу, — подсказывает ему сосед по правую руку, — ни кто её не направлял!
— Животное хоть что-нибудь да оставит! Голову, кости, кишки! — пытается доказать свою правоту икающий мужик, — А мы только грязное шмотьё нашли! Она! Это она на него натравила своих тварей! Заставила их схватить его и утащить! Закопать под землю!
— Не нагнетай, — отвечает ему сосед напротив, — Так случилось. Девчонка тут не причем! Она нам помогает…
— Она всем жаловалась, что Томас ей не нравится! Мол, он её трогал, принуждал к близости! Бред!
— Вот именно — что это бред! С голодухи лесная тварь его утащила, больше некому!
— Так чего мы сидим? — икота успокоилась. Он резко подрывается из-за стола, окидывает всех взглядом. — Быстро вставайте и бегом в лес, искать тварину!
— Да сиди ты уже! В таком виде тебя даже этот пацан уделает! — и все друг повернули головы в мою сторону.
Поравнявшись с ними, я замер. Пацан? Это он меня имел в виду? Я посмотрел в их сторону.
Ну, вот зачем я это сделал? Надо было идти себе дальше, не обращать внимание!
Один из мужиков, что ровно сидит с краю, кивает на меня подбородком, украшенным мерзкой козлиной бородой.
— Пацан! — возвышаясь над головами своих друзей, кричит мне Купрос — тот, что говорил с икотой.
В свете догорающих свечей я, наконец, могу разглядеть этого заику. Лицо вытянутое, покрытое щетиной. Сальные черные волосы скрывают оттопыренные уши. Он морщит лоб от удивления, кривит губы и, скрипя гнилыми зубами, дерзко произносит:
— Ты куда прёшь? Ты что тут…
— Ссать иду, — отвечаю я спокойно и иду дальше, к двери, до которой мне рукой подать.
И тут этот мужик, что упивался громче всех потерей своего друга, (а может даже и партнёра по жизни), бросает вилку с ножом (хотя больше он похож на кинжал) на тарелку, резко вскакивает с лавки, опрокидывая несколько кружек на пол. Вгрызается в меня своими мутными глазами, скалиться. Думает, раз я мелкий, может меня припугнуть? А вот нет, дядя, нихуя у тебя не выйдет!
— Сопляк, — говори он, — а ты в дырку не провалишься?
— Ну, если она как твоя жопа, то, конечно же, провалюсь!
В пабе повисла тишина.
Через секунду лёгкий смешок поплыл через весь стол к моим ногам.
Трясясь от злости, Купрос попытался выбраться из-за стола, но приятели его остановили, хватая за длинные рукава белой рубахи.
Он смерил меня взглядом. Со злостью посмотрел на своих дружков, не скрывая, что хочет врезать одному из них. Даже замахнулся, но передумал, продолжая пошатываться между столом и лавкой.
Его похмельные глаза как кошка, бегающая за лазерной указкой, метались по моему лицу, пытаясь вкурить — что вообще здесь происходит?!
— Пошёл вон отсюда! — проорал он. — Девчонкам тут не место!
Вот это заявление! Я молча начал аплодировать, охуевая с тупости урода. Решил с ребёнком потягаться? Ну что же, вызов принят, тупой патлатый мудень!
— Тогда я не понимаю, — говоря я, — что ты, черноволосая красавица, забыла в этой помойке? Нравиться сидеть в окружении проссаных бомжей? — и киваю на его дружков.
— Так, шкет, вали уже отсюда, — блеет мужик с козлиной бородой.
— А что, если не уйду?
Как же хочется ссать! Неужели нельзя было сидеть спокойно, выпивать, продолжать обсуждать потерю друга, и не обращать внимание на мимо проходящих! Если они от меня не отъебуться — я нассу кому нить на сандалии! Конечно, это будет выглядеть как полное фиаско, и меня быстро причислят к последним зассанцам, а столь неприятный факт никак не вяжется с неоспоримой победой моего интеллекта! Бухарики должны капитулировать, не приближаясь ко мне. Их рты должны зашиться, а жопы продолжать лежать на лавке…
Бля, начинается…
Мужик с козлиной бородкой начинает смотреть на меня красными глазами, толи от злости, то ли от непрекращающейся ночной пьянки. Изучает. Вместо улыбки, уголки его губ поползли к подбородку, а сами губы сжались как собачий анус.
— Ты… — шипит он как змея, — Как же тебя там…
Опираясь на спины друзей, патлатый прошёл вдоль лавочки, подошёл ко мне.
— Ты же сын Юриса? — уточняет он, чуть кланяясь ко мне. — Точно! Маленький засранец! Я узнал тебя! Знаешь, что странно? Почему твой отец не пришёл помянуть Томаса! А?
— Я почём знаю. Видимо, не захотел пить за жалкого проходимца…
— Да как ты смеешь?! Щенок!
Я отошёл, запустил ладонь в штаны, готовый выхватить свой хоботок и пустить струю ему под ноги. Просто, отстаньте от меня!
— Не бойся, я тебя не трону! А вот твоего отца, давно пора на кол посадить!
— Да что ты пацана пугаешь?! — крикнули ему из-за спины.
— Заткнись! Я уверен, что его батя виноват в пропажах! Вы видели его руки! Лапища!
— Да успокойся ты! — снова ему кричат из-за спины. — У тебя все виноваты!
И тут на меня нашло, может, моча в голову ударила…
— А может, — говорю я, — это ты крадёшь людей и подставляешь им свой тощий зад?
Бар наполнился хохотом, но, когда патлатый повернулся к своим упивающимся смехом друзьям, веселье как топором обрубило. Пот струился по его щекам. Рубаху покрывали влажные пятна — где от пота, где от бухла. Заправив чёлку за ухо, он повернулся ко мне. Состроил кривую рожу. И вот тут ему всего-то навсего нужно было сесть обратно за стол, к своим друзьям, и продолжить ворковать о своём приятеле! Но нет, вместо этого он совершает непоправимое. Вскинув руку, он тычет в меня своим кривым пальцем с обгрызанным ногтем и говорит, проговаривая каждое слово, словно я тупой!
— Ты, выродок Юриса, проваливай отсюда! Иначе отнесу тебя твоему папке, и поговорим с ним по-плохому!
Меня затрясло от гнева. Желание поссать, режущее мочевой пузырь изнутри, испарилось.
Ублюдок, как он смеет!
Ублюдок!
УБЛЮДОК!
— УБЛЮДОК! — кричу я.
— Всё, пацан, ты доигрался!
Он быстро ко мне приблизился. Вскинув руки, обрушил свои лапища на мои плечи. В этот момент я уже замахнулся кулаком, целясь ему в подбородок. Рука скользнула по воздуху мимо его живота, даже не задев потной рубахи. А ручонки то у меня короткие! Вот и приплыли! Со стороны могло показаться, что девятилетний пацан пытается врезать здоровому мужику.
Стоп!
Оно же так и было. Бля! Тупой я пиздюк!
Патлатый с лёгкость оторвал меня от пола. Под смех и свист дружков дотащил меня до входа и, отварив дверь ногой, выкинул меня наружу, как дворнягу!
— ПАДЛА! — крикнул я, плюхаясь жопой на деревянные ступени. Дальше скатился по ним, пересчитывая ягодицами каждую деревяшку. Соскочив с последней, ёбнулся на землю, прямиком на острые камни. Ладони в кровь, коленки в мясо. Всё болит! Но гнев сильнее боли…
Злость бурлит в моём разуме с такой силой, что мне уже не больно приподняться, упираясь истерзанными ладонями о камни. Стиснув зубы, сжав кулаки, я побежал к колодцу. Отвязал ведро, омыл руки, колени. Плеснув на лицо воды, ловлю себя на мысли, что, если сейчас не потушу огонь злости, сжигающий меня изнутри, я сойду сума. Свихнусь! Спать не смогу, зная, что та патлатая мразина спокойно спит в своей кровати, считая себя победителем!
Ну уж нет! Сегодня ты спать спокойно не будешь! Обещаю!
Мне нужно попасть внутрь! Срочно! Я проползу под столами, схвачу тот обоюдоострый кинжал, лежащий возле глиняной тарелки, и всажу его этой патлатой пьяной морде прямо в пах! Посмотрим, как он запоёт, когда из него хлынет горячая струйка бурой мочи.
Не стоило фантазировать на эту тему…
Мой мочевой пузырь вспыхнул с новой силой, словно мой гнев подогрел литры мочи. Жёлтой, вонючей. Сейчас обоссусь! Заглянув в дырку колодца, решил, что не стоит совершать того, что мне сейчас так хочется!
Я нервно оглядываюсь. Ничего не поменялось. Люди продолжают шастать по площади, дети кружат вокруг дуба. На ум приходит одно: мне нужно снова попасть в “Щепку”! До дома не добегу, тем более с полным ведром. Ну почему всё так сложно?!
Ладно, пора действовать! Возле входа в бар никого нет — троица куда-то испарилась. Понятно, что ломиться через главный вход — тупость. Там меня быстро примут и так же быстро проводят наружу, на камни. И тут мы применяем одно золотое правило — не можешь зайти с главного входа — зайди с заднего!
Взяв с собой ведро, я подбежал к пабу. Заглянул за угол — пусто. Под окнами, вдоль стены проходила тропинка. Накрывшись тенью соседнего дома, я двинул вперёд к заднему входу. Проходя вдоль стены, вижу, как там, где расположен внутренний двор “Щепки”, шастают люди. Местные, занятые своими делами. Им похер на меня. Иду дальше. Дойдя до угла, выглядываю из-за него и вижу, что с заднего торца “Щепки” стена глухая! Ни дверей, ни окон! Вот подстава! Заднего входа нет! Жаль, что нет возможности натравить пожарную инспекцию, вот они бы тут такой разъебон устроили…
Как же попасть внутрь? Я почесал репу, посмотрел на ведро. Осматривая боковую стену, я замечаю, что ставни закрыты не плотно. При желании их можно открыть снаружи. Вот только при моём росте, это будет пиздец как сложно.
Вытянув руку, я, конечно же, не достал. Попытка не пытка! Нужно срочно прибавить в росте сантиметров десять! Ладно в штанах это можно сделать легко, но как удлинить ноги… Впрочем, есть ведро!
Вылив воду, ставлю ведро на землю широкой стороной. Так даже выше получается, чем десять сантиметров! Отлично! Встаю, и ОПАЧА, ладонь спокойно дотягивается до ставней. Взявшись за угол, тяну на себя, медленно. Поддаётся. Появилась щель, в которую я сумел просунуть голову бочком. Подонки продолжали крепко выпивать, подкрепляя свою болтовню громким смехом.
Наверно, меня обсуждают, пидоры! Грубо вышвырнули ребёнка на улицу и потешаются над этим! Герои, мать их! Ну, пейте-пейте!
Когда “Щепка” заполняется заливистым смехом, я подпрыгнул, ухватился за подоконник двумя руками и, что есть силы, подтянулся. На адреналине сил было в избытке. Еще хватило на то, чтобы завалиться внутрь. Замереть. Оказаться незамеченным. И самое главное, поняв, что препятствий никаких нет, тихо подползти к барной стойке, благо окно, что подвернулось мне под руку, было напротив.
— Парень, ты оглох что ли?
Сказать, что я напрягся — ничего не сказать. Всё внутри похолодело. Я так и почувствовал поток холодного дыхания, полившегося от пьяной компании в мою сторону.
В МОЮ!
Засекли? Но как? Я полз в тени столов, скребя разбитыми коленями о деревянный пол, а это, поверьте мне, то еще удовольствие! Но я молчал! Не издал ни звука, ни пука!
— Что молчишь? — снова кто-то кричит мне из-за стола.
— Иди, вразуми болвана! — судя по тону, говорит патлатый, — Я не собираюсь говорить этому дохлику по несколько раз, указывая ему на его место!
Слышу, как кто-то встаёт из-за стола.
Скрипит доска.
Скрипят пьянчуги, прогоняя под всеобщее улюлюканье своего приятеля в мою сторону. Последовали шаги, вялые, не уверенные. Вот он подошёл к стойке. Замер. Ударил кулаком о столешницу, под которой я сижу. Тишина, я молчу. И тут он вдруг наваливается всем весом на стойку, заставляя её трещать как сгнивший пол, и начинает дерзить, чавкая на каждом слове:
— Парень, я не понятно выражаюсь?
Мне пиздец…