Больше всего на свете я ненавижу три вещи — застрявший лифт, лопнувшее колесо, и отключение электричества. Последнее — самое болезненное! Как правило, всё происходит так: сидишь себе дома, никого не трогаешь, портки на полу, трусы спущены до колен. И смотришь спокойно порнушку. В мусорном ведре пустая пивная банка, в пепельнице дымит сигарета. За окном ночь.
Сюжет порнухи до ужаса примитивный; грудастая блондинка и её босс — всё очевидно, но именно простота и цепляет зрителя! Зернистая картинка показывает нам крохотный офис; мы видим стол, стулья и диван! Куда уж без него! Блондинка медленно снимает атласную блузку, босс — белую рубашку. Они помогают друг другу избавиться от белья: мы видим офигенно упругие сиськи и твёрдый хер! Всё, больше мы ни на что не смотрим. Как бы не старались декораторы, как бы не изгалялись модельеры — мы смотрим на мокрые тела, охваченные страстью.
Сейчас начнётся! Делаем тягу… раздаётся треск бумаги, поднимается давление. Шишка уже набухла и с минуты на минуту готова лопнуть, извергнув порцию горячей молофьи.
Тебе хочется перемотать на самое интересное — ты берёшь мышку, тянешь ползунок хронометража на середину видоса и бац! Всё нахуй вырубается. В доме отключили свет.
И как дальше быть? У тебя всё готово, фантазия бьёт через край, но чего-то не хватает! Последствия! Ты начинаешь думать — куда спустить, как убрать?!
Забей! Рецепт простой: просто возьми и доведи начатое до конца! Встань и взорви шишку!
Сейчас, когда вырубили свет и оставили меня в сырой темноте, мне некогда думать! Надо действовать, надо взорвать шишку, не думая о последствиях.
Вибрация, что окутывает меня частыми волнами, указывает на стоящего недалеко от меня мужчину. Роже громко кричит. Она сопротивляется! Я различаю звуки борьбы. Нужно торопиться…
Я начинаю тереться. Трусь о тёплые, пропитанные влагой кишки. Трусь о фекалии, натыкаюсь своим мягким тельцем то на орешки, то на еще какую-то хрень, что пацан жрёт без остановки! Трусь и трусь! Да… вот так… хорошо… еще-еще! Главное в кровь не стереться!
Первая партия выходит из меня, но ничего не происходит… Ничего!
Трусь еще! Продолжаю, прикладывая больше усилий!
Давай, парень, просыпайся! Слышишь меня! Вставай! Мозг в отключке, но я точно смогу это исправить. Мой разум главнее. Мой разум сильнее! Я управляю телом!
Я!
Трусь и трусь, выжимаю себя как мокрое полотенце и… и… вот оно! Вместо вибрации, я начинаю различать голоса. Получилось! И первым, кого я услышал, — патлатый мудила из “Щепки”! Вот урод! Выследил нас.
— Ну, не сопротивляйся, — говорит он, — будь хорошей девочкой!
Сейчас я тебе покажу хорошую девочку! Пробую поднять руку — но нихера не выходит. Губы окаменели. Ног не чувствую. Всё что я ощущаю — это тепло. Тепло солнца, бьющее прямо в глаза.
Веки поддались, и я смог открыть один глаз. Второй заплыл синяком; я так и чувствую, как онемела кожа возле виска, словно сделали укол заморозки, и чувствую тёплую кровь, сочащуюся из разбитой брови.
Патлатый держит Роже за запястья, и пытается уложить её на траву, наваливаясь всем весом. Она сопротивляется, кричит, отбивается ногами, но безрезультатно. Только зря тратит силы. Мужик на адреналине — ему её удары как укус комара. Единственное, что поможет — это если Роже врежет ему как следует, — коленом в пах, — но она даже не пытается. Может, боится? Обязательно научу её нескольким приёмам самообороны!
Ублюдок улыбается, продолжает напирать, но уже яростнее и сильнее, и Роже сдаётся. Падает на траву и испуганно смотрит на фигуру человека, медленно стягивающую с себя штаны.
Это уже не смешно! Я пробую пошевелиться, дёрнуть рукой, но ничего не получаете! Ну, давай, Отто! Очнись!
Патлатый швыряет штаны в сторону (трусов на нём нет), встаёт над Рожей и начинает медленно присаживаться.
— Вот, посмотри! — говорит он. — Смотри, что сделала твоя подружка!
Пальцем он указывает на свою мошонку…
Его член обмотан тонкой серой тряпочкой, с которой обильно капает какая-то хуйня прямо Роже на платье. Он берётся двумя пальцами за свисающий краешек тряпочки, и начинает медленно разматывать свою мумию, то есть — свой член! Я не представляю, что сейчас чувствует Роже, но даже до меня доходит запах гнили и гноя! Последние мотки он снимал с воплями; судя по всему, тряпка прилипла к его херу, и ему пришлось её отдирать. Закончив, он сгибает колени, становясь ближе к лицу Роже, и говорит:
— Ну что, теперь ты видишь?
Я тоже увидел этот пиздец…
Вместо хера из его лобка торчал кривой обрубок, покрытый нагноениями и шершавой коростой, словно на кусок варёной свеклы насыпали кокосовой стружкой! Выглядело как изжёванная “Рафаэлка”. Ну такой себе подарочек девушке… На любительницу…
— Не приближайся ко мне! — кричит Роже.
— Да ты не бойся меня, — он хватает её за руки и начинает тянуть её ладони к своему обрубку, — давай, покажи, на что ты способна!
Видя, как Роже сопротивляется, он быстро меняет свой тон, становится добрее…
— Пожалуйста, помоги мне! Ты же видишь, как я мучаюсь!
— Отпусти меня!
— Отпущу, только ты вылечи меня! Пожалуйста!
Тут мне стало искренне жалко мужика. Чисто по мужски. Да и Роже может ему помочь… вроде…
— Я не могу тебе помочь, ничем! Я могу залечить раны, но не отрастить новую конечность! Отпусти меня, — она начинает хныкать, — я не могу тебе помочь…
— Нет, ты сможешь! Ты обязана исправить то, что натворила твоя подружка! Сучка отказала мне и натравила своего лохматого друга! Видишь, что эта тварь наделала! Лечи меня! Иначе…
— Я не умею такое лечить! — Роже начинает неистово дёргаться, махать ногами, пытается высвободить руки, но всё тщетно. — Отпусти меня!
— Ну раз так! — он отшвыривает её руки в стороны, рвёт лямки на платье, и пытается оголить грудь. Наклоняется и проводит своим грязным языком по её щеке.
Ну, гнида! Сейчас-сейчас… Пальцы на моих ногах дёрнулись. Хорошо! Я сжал ягодицы — лучше. Напряг пресс (если это действительно пресс, а не складки обвисшего жира). Сжал кулаки.
Язык патлатого уже скользил по Роженой шее, начал спускаться ниже. Дотянулся до соска, облизал его, и жадно вгрызся губами в грудь.
Я пробую поднять спину — что-то получается, но этого не достаточно. Лишь слегка оторвался от земли и тут же припал обратно.
Эта грязная сволочь запустила руки ей под платья!
— Пожалуйста, — стонет Роже, — отпустите меня!
Нет! Я этого не допущу! Я должен встать! Чем громче плакала Роже, тем я лучше ощущал своё тело. Еще чуть-чуть… И… Вот спина поднялась. Я сижу! Могу поднять руки, поджать под себя ноги. Мне нужно найти тяжёлый предмет (камень или палку) и уебать этого гондона по голове! Прямо в висок, чтоб расколоть череп на три части!
Начинаю рыскать глазами вокруг себя, но вижу лишь траву. Ведро! Где моё ведро? Я еще раз окинул всё взглядом — нет ведра! Но тут я заметил его штаны. Вижу продетый кожаный пояс. И вижу ножны, из которых торчит рукоятка кинжала. Бинго!
Я быстро припадаю к земле и начинаю ползти к штанам. Патлатый на столько увлечён, что даже меня не замечает.
Потерпи, Роже, я скоро, осталось пару метров!
— Да не сопротивляйся ты, — брызжа слюной, он пытается утихомирить Роже, сделать её покладистой, — я быстро! Потом сама себе всё залечишь! — и начинает хихикать как дурачок.
— Зачем вы это делаете?! Я расскажу папе…
Вытащив свои руки из-под платья, он хватает Роже за щиколотки, вгрызается своими пальцами в розовую кожу, да с такой силой и жадностью, что кожа белеет. Затем раздвигает ей ноги. Роже так сильно дёргает ногами, что сандалии улетают в разные стороны, но из лапищ насильника выскользнуть она не смогла.
— Расскажешь-расскажешь! — его нижняя губа отвисла до подбородка, обнажив ряд тонких зубов, покрытых толстым слоем коричневой штукатурки. — Пусть он узнает, какая шаловливая у него дочка! Пусть знает, на что ты способна!
Я как партизан, ползу сквозь траву, боясь быть обнаруженным. Но про меня словно забыли, да и что может сделать ребёнок? Поплакать в углу? Только есть один нюанс — я не ребёнок!
Вот и его штаны. Вот и ремень. Я вытягиваю руку, хватаюсь за рукоятку кинжала. Роже плачет еще громче, от чего у меня появляются новые силы. Адреналин бьёт ключом!
Держа кинжал в руке, я встаю на ноги. Меня штормит, но это не страшно. Я делаю шаг, трава не мешает. Медленно подхожу к патлатому сбоку. Увидев меня, Роже замолчала, перестала дёргаться. Мужик уверовал в свою победу, на чём и погорел.
Облизнув губы, он уже был готов вставить свой огрызок, но в этот момент его скрючила боль.
— А-А-А-А-А-А!!! — заорал он истошно!
На, сука! Получи!
Горячая кровь брызнула мне на лицо, попала на губы. Тысячи крохотных капель окропили платье Роже, её грудь, её объятое страхом лицо.
Первый удар пришёлся между рёбер, чуть-чуть не достав до сердца. Второй удар чиркнул по костям, лезвие зашло глубоко и чуть не застряло, пришлось с силой дёрнуть на себя.
Получи! Еще! На, сука! На! Больше ты никогда не ткнёшь в меня пальцем!
Эйфория тёплыми волнами разливается по моему телу. Я выдохнул так, как выдыхает мужчина, после того как все камни вышли из почек. Так сладостно выдыхают, когда понимают, что больше не придётся делать паузы из-за режущей боли, что возникает, когда острые грани маленького камушка рвут изнутри твой мочеточник. И когда камень вылетает в унитаз с каплями кровавой урины, ты выдыхаешь в двойне, и, наконец, мочишься как человек.
Даже после приёма двух таблеток циклодола не наступает такая эйфория. Каждый удар кинжала ровнялся приёму целой фольгированной упаковки. И вот, я закидываюсь и закидываюсь.
Бью и бью!
В обычной жизни, употребления такого количества таблеток неминуемо приведёт к гибели. Как меня.
Почти.
После того, как я чуть не выбросился из окна, врач мне сказал, что я должен внимательнее читать инструкцию к препаратам.
— Но доктор, мне было плохо! — говорю я.
Уставившись в монитор, врач кликает мышкой.
Один, два, три, — считаю я про себя лопасти вентилятора, обдувающего весь кабинет, — четыре, пять.
Птицы…
Мне снова хочется летать.
— Я сожалею, но мне придётся уменьшить вам дозу, — сообщает мне охуительно радостную весть доктор. Прям спаситель, которого я ждал, целую вечность!
— Но мне станет хуже! — жалуюсь я.
Инвентаризационный номер его монитора: 231009/1
На мышке — той самой, что кликает доктор — тоже есть номер. И на его стуле он тоже есть, на его диване, на его вентиляторе. Куда не плюнь — везде номера. Я уверен, что и у меня есть инвентаризационный номер в его компьютерной программе.
— Вы были на грани самоубийства! — говорит врач, кликая мышкой. — Вы “почти” покончили с собой…
Врачи такие зануды. Пекутся о нашем здоровье, как будто он сам стоял на том подоконнике, и смотрели в бездонную пропасть боли. И, конечно же, он знает, о чём говорит!
— Но “почти” не считается! — говорю я.
— Я выпишу вам новый рецепт. Соблюдайте рекомендации, и всё будет хорошо. И вот еще что! Я хочу вам дать дельный совет: найдите увлечение, в которое вы сможете окунуться с головой…
Инвентаризационные номера такие же бессмысленные, как и его советы. Я прислушался. Нашёл. Окунулся с головой, да так, что таблетки мне больше не нужны.
Эйфория…
Я бил и бил.
Вдох-выдох.
С конца капает на живот.
Бил и бил, а он и не думал затыкаться! Даже не сопротивлялся, дёргался при каждом ударе, и дёргался. Уставился куда-то вдаль и дёргался, наблюдая за тем, как напуганные громким воплем птицы срывались с верхушек деревьев и улетали прочь.
Дергался и дёргался, а я бил и бил!
На его потной рубахе быстро выросло багровое пятно, а по голым ляжкам потекли струйки крови. Крупные капли летят на землю, часть попадает на траву, прижимая её к земле своим весом.
Тут закричала Роже. Я выдернул кинжал, но останавливаться не собирался. Уже замахнулся, но тут патлатый завалился на траву, свернулся калачиком и начал лихорадочно трястись.
— Отто! Ты что наделал?! — кричит Роже, скидывая со своего живота мужские ноги.
Мухи быстро слетелись на горячую кровь. Я наблюдал, как стая жужжащих насекомых садилась своими тонкими лапками на окровавленный кусок ткани и намертво к нему прилипала. Те, что попроворнее и наглее, залетали внутрь ран.
Подул свежий ветерок.
Патлатый продолжал громко стонать. Подошва его сандалий вспахивала землю. Пальцы рук рвали траву. Вроде, я всё правильно сделал! Что не так?
— Тебя спасаю, дуру! — отвечаю я Роже на наитупейший вопрос.
— Ты убьёшь его!
— И что тут такого?! Он плохой! Он чуть тебя не убил!
— Но не убил же!
Она еще и оправдывает его! Начинается, двойные стандарты… Нужно добить ублюдка.
Я хочу наклониться к патлатому, сделать еще пару тройку ударов, но Роже накидывается на меня, валит на землю.
— Не смей! — кричит она на меня.
— Где твоя сила была, когда он на тебя лез!
— Он сильнее тебя!
— Да, ты права, поэтому я и хочу его добить! Иначе он встанет и убьёт нас!
— Он уже не встанет, посмотри, что ты с ним сделал! — придерживая сползающее платье, она посмотрела в сторону мужика, затем на меня. — Да что с тобой происходит?
— Со мной всё в порядке! Я тебя защищал!
— Но не таким же образом!
— Бля, а каким?!
Она спрыгивает с меня словно испуганная кошка. Припадает к этому грязному насильнику, к этому уродцу с обгрызанным хером, к этому патлатому мудаёбу, и начинает водить руками над его боком!
— Ты что, совсем охуела! — кричу я.
Это уже перебор! Она что, решила залечить его раны? Но уж нет, этому не бывать!
Я хочу быстро встать, уверенно, но сил столько нет. Голова еще кружиться. Медленно, опираясь руками о траву, поднимаю своё тело, приседаю на колено. Выпрямляю ноги. Кинжал проёбан, и это очень плохо!
Подхожу к Роже. Грубо хватаю её подмышку и пытаюсь поднять с земли.
— Идём, оставь его!
Она одёргивает мою руку и продолжает кружить ладонями над истерзанной плотью этого вонючего насильника. И я вижу, как раны начинают затягиваться! Медленно, но затягиваются! Кровь уже не течёт…
Если она сейчас его вылечит, и он найдёт силы встать — нам будет пиздец! Не думаю, что он скажет ей спасибо! Вначале меня отхуячит, а потом и ей впердолит. Неужели она этого не понимает? Дура!
Я прыгнул на неё. Завалил на патлатого. Он застонал ещё громче. Почти затянувшиеся раны разошлись, выплеснув наружу свежую кровь.
— Всё, Роже, хватит! — кричу ей в лицо. — Побежали домой!
Наконец, я до неё достучался. Её глаза скользнули по моему лицу, увидели разбитую бровь, заплывший глаз. Мой вид её отрезвил. Рассмотрев меня с ног до головы, она опускает глаза на патлатого. Смотрит, как он корчится от боли. Видит его огрызок. Видит на своих ногах синяки, оставленные длинными пальцами.
Я протягиваю руку и помогаю ей встать. Не выпуская её ладонь, говорю:
— Забудь о нём, бежим!
И вот, перемазанная кровью, окроплённая каплями гноя и слюней, что вылетали из пасти патлатого с каждым ударом кинжала, она смотрит на меня. Платье спадает с её худого тела, но она ловит его руками, прижимает локтями к поясу. Кивает головой и говорит:
— Бежим!
И мы побежали. Не оглядываясь, не оборачиваясь. Убегали не только от старика, но и от мужика, которого оставили умирать под палящим солнцем.
Мы — дети, а дети не несут ответственность за свои действия. В отличие от взрослых! Я смогу спать спокойно. Роже, я надеюсь, тоже сможет спать спокойно, но боюсь, что этот случай мог отразиться не благоприятно на её психике. Хотя, какая мне разница! Нужно нахер уёбывать отсюда, перекинуться в тело отца и добить этого пидора!
Сваливающееся платье мешало Роже бежать. Пару раз она споткнулась и чуть не завалилась на траву. Когда поле закончилось, и мы выбежали на дорогу, я остановился.
— Погоди, — говорю я.
Я взял порванные лямки платья и связал их между собой крепким узлом.
— Вот! Как новое!
Роже выглядела помятой, прямо как шлюха на трассе отработавшая восемь часов. В волосах трава, на лице земля, да еще и платье в крови; хорошо что в чужой. Не хватала запаха алкоголя и табака.
— Как ты? — спрашиваю я.
— Как я? А как ты?
— Со мной всё заеб… всё хорошо. Ладно, пойдём. Вон, уже видно деревню.
— Я… — промычала она, — Я не могу пойти в таком виде домой…
— А что случилось?
— Папа будет ругаться, — она опустила голову, спрятав глаза.
Не приятная ситуация. Будь я на месте отца, я бы охренел, увидев дочь в таком виде. А потом нашёл бы пацана, что с ней ошивался, и дал бы ему таких пиздюлей, что он еще год не смог бы на девок смотреть, не испытывая боли в трусах! Надо подумать… Есть идея! Конечно, первозданный внешний вид мы не вернём, но хотя бы примем человеческий облик.
— Погнали на речку!
Подумав несколько секунд, Роже согласилась.
Пришлось идти в противоположную сторону от деревни и свернуть в лес, подальше от старика и его проклятого старого дома.
Шли полем, потом лесом. Показался песочек. Ветерок принёс запах речки, хотя, это был запах рыбы.
Мелкие волны тихо шуршали у берега, принося с собой тину. Не страшно, купались в местах и похуже.
Прежде чем я разделся, Роже повернула меня к себе. Её тёплая ладонь легла мне на висок, пальцы коснулись разбитой брови. Тёпленько… Чуть-чуть защипало, но тут же отпустило, словно уняли зубную боль, что мучала целую ночь. Теперь я мог видеть как нормальный пацан, обеими глазами.
Я залез в воду, в чём мать родила, а Роже осталась стоять на берегу, стесняясь меня.
— Я не смотрю на тебя! — крикнул я ей, отплыв от берега пару метров.
Говоря это, я, конечно же, закрыл глаза. Не буду же я смотреть на голого ребёнка, особенно девочку. Со мной всё нормально, в отличие от того патлатого кастрата.
Я поплыл дальше. Проплыл еще пару метров, касаясь пальцами песчаного дна, и тут вдруг меня пробил холод. Проплыв еще чуть-чуть, я перестал чувствовать дно, а руки, — как бы сказать, — не держали меня на воде! Короче, я начал тонуть! Это пиздец! Пиздюк еще и плавать не умеет! Да и я молодец — даже не подумал об этом…
— Роже… помоги…
Вода хлынула в рот, обожгла носоглотку. Я пытался вдохнуть, но только зачерпывал воду ртом.
— Роже…
Вот это опасно! Еще чуть-чуть и пойду на дно… и что дальше? Дальше как быть? Рыбы съедят тело, а там, если повезёт, и меня схавают. А как же Отто? Паренька будет очень жалко… Это не справедливо! О не заслужил! Это полностью моя вина!
Я калачу руками о воду, а толку никакого. И не могу никак синхронизировать руки с ногами, получается обратный эффект от которого только хуже, я словно сам себя тяну на дно!
Сворачиваю губы трубочкой, делаю вдох, и уже готов пойти на дно, но чужие руки толкают меня в спину, затем еще раз. Сделав очередной вдох, я снова кричу:
— Роже! Помоги! Я тону!
— Мне тут по пупок, — говорит она со спокойствием удава.
И точно! Успокоившись, я коснулся ногами дна. Выпрямился. Вода доходила мне до груди. Вышло неловко, обосрался так обосрался…
— И куда ты поплыл? Ты же плавать не умеешь, — смеется она.
— Я забыл.
Роже стояла передо мной в платье. В мокром платье. Через моё тело пробежало странное чувство: мне захотелось подойти к ней, обнять. Но я устоял, развернулся и побрёл к берегу. Оглядываясь на неё, я видел, как она отошла подальше от берега, полностью погрузилась под воду. Всплыла и руками начала копошиться в голове, вычищая траву и грязь.
Закончив, вернулась ко мне. Мы посмотрели друг на друга. Вроде, чистые. Одежда еще влажная, и следов крови гораздо меньше. А главное — на нашей коже больше не было чужую кровь. Мы словно очистились. Словно смыли всю ту грязь, что нам пришлось испытать.
— Ну… — тянет она, — …идём домой!
— Идём, как раз обсохнем по пути.
— Отто, ты действительно какой-то странный сегодня.
— Да. И ты тоже.
— Я потеряла сандалии.
Я кидаю свои в речку и говорю:
— Я тоже! И еще проебал ведро, — а это пиздец какая печалька.