Раскуривая мягкий табачок, я обливался холодным потом и слегка охуевал от увиденного в голове деда. И это было сложно сравнить с ощущениями после просмотра фильмов ужаса, когда вы их чередует поочерёдно с порнухой, и в какой-то момент уже не можете определить: где было страшнее? Разум Отто напоминал дорожку от спальной комнаты до грязного сортира — скучную, ничем не примечательную, где ярким событием могло стать только говно в унитазе. Но разум деда это другое. Разум этого психа, маньяка, и патологического социопата, для которого жизнь человека не представляет никакой ценности, был абсолютно другим и сложным. Если посмотреть на картинку сверху — можно сравнить старческие лабиринты разума с картой метрополитена современного мегаполиса, где каждая станция — это событие. И все эти события хранятся в виде VHS кассет, включив которую перед твоими глазами быстро бегут красочные кадры.
Кадр за кадром ты сидишь и смотришь. Сидишь и понимаешь, что отдавать деда на растерзание толпе местных жителей — будет самой большой ошибкой.
Я обратился к десятку воспоминаний, до которых я мог дотянуться, не преодолевая мучительных секунд сумасшествия и боли. Это были свежие воспоминания, всплывающие раз за разом, даже если ты уже не хочешь их видеть! Но они продолжают упорно мелькать перед глазами, заставляя корчиться от отвращения. Мне хочется покинуть это тело. И как можно быстрее.
Вытряхнув истлевший табак на человеческий ковёр, я положил трубку на стол. Отвязал тушки птиц, разложил их на столе. Сын старика любит птиц. Всё детство и юность он любил птиц: если находил в лесу раненную — выхаживал. Если находил под деревом уцелевшие яйца, выпавшие из разорённого гнезда — приносил домой и пытался их вырастить, строя подобие инкубатора. Птиц отпускал, попусту дома не держал.
Но добрые поступки не смогли уберечь его от тяжёлой болезни. Он перестал ходить. Перестал видеть, перестал слышать. Тело его побелело, лицо посинело. От приёмов пищи он отказывался, а если у него и получалось что-то съесть — это тут же выходило наружу в виде жёлто-зелёной желчи.
Дед свихнулся от горя. Он ничего не мог поделать, лишь отдаться безумия, подтолкнувшее его на отчаянный поступок.
Первого кого он убил — мужчина, который, как ему показалось, мог исцелять раны. Старик его долго упрашивал помочь его ребёнку, но тот отказался, сказав, что ничего не умеет. А если бы и умел, то его давно бы забрали “Кровокожи”. Хочет он, не хочет, может он, не может — старику было плевать. У него была своя правда, в которую он верил, и, если он внушил себе, что тот умеет — значит он умеет.
Искусный алхимик, зельевар, мудрец, что мог спасти скот от чумы, ничего лучше не придумал, как напоить свою первую жертву и заманить к себе домой. Но ничего не получилось. Мужчина ничего не смог. Он и крутил руками, и стоял рядом, и дышал на сына — всё в пустую. И тогда у старика родилась идея.
Затащив бедолагу в сарай, дед вскрыл ему вены и наполнил сосуды свежей кровью. Густой багровый напиток был влит бедному ребёнку в горло до последней капли. Результат превзошёл все ожидания. Бледность прошла, синее лицо окрасилось бодрым румянцем. Радость продлилась не долго. Прошёл месяц и всё повторилась.
Следующей жертвой стала женщина. Когда дед вошёл во вкус, он быстро перешёл на детей, которых отмечали “Кровокожи”.
После того как количество жертв перевалило за двадцать, болезнь сына мутировала. Тело покрылось гниющими ранами, по краям которых образовались гнойные пузыри. Комната пропиталась болезненным едким запахом, от которого не просто слезились глаза, а содержимое желудка просилось пулей наружу. Ежедневно дед делал перевязки, но спустя неделю ему приходилось пеленать тело целиком, начиная от пяток и заканчивая макушкой.
Сын перестал говорить. Перестал стонать и плакать. Тот страх, что видел дед в пожелтевших глазах своего ребёнка, улетучился, сменившись кровавой паутиной ярости. Сказать стоп дед уже не мог. Вера в излечение, вера в то, что рано или поздно он найдёт того, чья кровь исцелит его сына, поглотила его целиком, не оставив ни единого шансу рациональному мышлению. И всё бы ничего, — пей кровь и спи спокойно в комнате, истощая вонь, — если бы не один раковой случай.
Вернувшись домой, старик не застал сына в его комнате. И на кухне не нашёл. И в погребе его тоже не было. Старика охватил страх, в голове понеслись тревожные мысли, от которых он чуть не сошёл сума, хотя он и так уже был в край поехавшим. Но не суть.
Мысли, что его сынишка сгинул, или его нашли местные, что рыскали в поисках пропавших людей, в один миг отхлынули, сменившись сладостным облегчением. Зайдя в сарай, дед увидел своего выродка за каннибализмом.
Это пиздец, чем дальше мне приходится ковыряться в углах его разума, тем сильнее мне хочется блевануть. Мне хочется поджечь себя, поджечь этот дом. Сжечь дотла сарай! Но самое интересное впереди…
Обглодав до кости ногу очередной жертвы (к тому моменту жертва была уже мертва), сын взглянул на отца. И не просто кинул пустой взгляд. Нет! Наоборот! В его взгляде старик увидел понимание. Он увидел разум, терзаемый болью. Боль от не понимая того, что он в данный момент совершает. Но всё это меркло в сравнение с тем, что старик сумел разглядеть в бедных глазах ребёнка надежду на нормальное сосуществование в обществе, среди таких же молодых людей. Старик сразу же представил, как сын заводит друзей, находит девушку, заводит детей. Но не всё сразу. Действовать нужно поэтапно.
Оставлять сына дома больше нельзя. Он уже не просто мог уйти, он мог смело отправиться на охоту, уйти в город, и тогда пизда наступит всем. Ебанут не только сынишку, но и дедулю рядышком уложат на брусчатку и пустят десяток коров, копытами кости пересчитать.
Сына нужно спрятать. И продолжить кормить человеченкой до полного выздоровления — решил для себя дед.
И вот сейчас, выбираясь из воспоминаний старика, я понимаю, что сын его жив! Да-да, жив-здоров! Дед до сегодняшнего дня кормил его, и тот ждёт, когда папа вернётся с новой порцией лакомства.
Ну, это уже ни в какие рамки не лезет. Судя по воспоминаниям, пердун нашёл глубокую пещеру в километрах десяти от дома. Там и ждём меня сын, с тушками птиц, нафаршированные человечиной. Иначе, (а случаи были), сынок кинется на отца, несмотря ни на какую родственную связь.
Мне, конечно, уже влом куда-то наебенивать, рыскать по лесам в поисках отпрыска, но я должен поставить конец этой “династии” лично. Убью сыночка, дабы он не наделал делов без присмотра, а потом вернусь и отдамся в руки правосудия.
Но вначале нужно подготовиться. Всё максимально тривиально, можно делать в повседневной жизни — хоть каждый день — напихаю в птиц человечину и вернусь к сыну, а когда тот приступит к трапезе, уебу дрыном по голове, или запыряю ножом, благо он у меня есть.
Взяв три птичьи тушки, я возвращаюсь в сарай.
Осмотрев тело патлатого, думаю, что его нужно перевернуть обратно, на живот. Его тело хоть и тощее, но мускулистое, крепкое. И даже не знаю, к чему подступиться. Что там любит сынок? Ага, нашёл!
Взяв нож, я отрезаю обе ягодицы. Мясо жилистое, жёсткое, но лучше мне не найти. Нарезаю маленькими ломтика и запихиваю их в вороньи тушку. Вставляю кусочек в клюв и пропихиваю в глотку на всю длину пальца. Беру еще кусок мяса и всё повторяю. Пихаю до тех пор, пока не округлился животик у бедной птички. Тушка холодная, окоченевшая, но выглядит живо, особенно красиво выделяются на фоне пустых глазниц чистые перья, переливающиеся в лучах солнца радужным нефтяным пятном.
Заканчивая набивать третью тушку, я обратил внимание на манящий меня своим блеском объект, валяющийся в углу тесного сарая. Это была маска.
Ну и чего ты хочешь от меня? Зачем заставила обратить на тебя внимание? Как же она меня бесит! Каждый раз, когда этот кусок запёкшейся крови попадает в поле моего зрения, я сразу вспоминаю ту бабу, что ткнула в меня пальцем и обозвала паразитом! Мне так и хочется её поймать, содрать с жопы все её кровавые наросты и, подобно тому как я сейчас набиваю ворону, запихнуть её же палец ей в сраку по самые кишки!
Представляя это во всей красе, меня чуть отпустило. Я выдохнул, ощутил лёгкое головокружение. Главное, чтоб это было не давление. Не хватало мне еще инсульта! Помру прям тут в сарае и всё, пизда всему. Увидят меня дохленьким и даже не станут с похоронами заморачиваться. Сожгут тело, придав прах сырой земле. Туда ему и дорога, без всяких почестей.
Ну и чего ты хочешь от меня? Она снова манит меня своим блеском. Закончив с вороной, я подошёл к углу. Нагнулся, поднял маску. Слой чужой крови, что её покрывал после того, как я её вытащил из ведра, осыпался на пол пылью. И что вообще дед хотел с ней сделать? Зачем положил в ведро, да еще и наполненное кровью? Я закрываю глаза, мысленно обращаясь к воспоминаниям. Свежим…
Не то… нет… Забавно, если бы мы с Рожей не наткнулись на патлатого на поле, и, если бы я его не пырнул ножом раз двенадцать, наверно, жил бы он дальше своей спокойной жизнью. Но, ему не повезло. Вот правильно говорят: оказался в нужном месте, в нужный час. Старик напоил патлатого своим зельем, перевязал раны и отвёл домой. Всё бы хорошо, но есть одно но…
Есть одно но…
Нужное место и нужный час оказались удачными для старика, а не для пидора с откусанным членом. И всё равно, судьба нас снова свела. Глядя на маску, я прикинул, — а какие шансы на встречу с этой дамой? Так, я отвлёкся! Маска… маска…
Я снова закрываю глаза, мысленно обращаясь к памяти.
Не то… ага, вот оно… забавно, а так можно?
Старик хотел растопить маску в чужой крови; вылить несколько литров крови в глиняный горшок, утопить там маску, и поставить на огонь. Получившуюся субстанцию растереть в порошок. В получившемся порошке обвалять мясо, и этим мясом в “панировке” нафаршировать птиц. Ну и гурман! Нужно еще добавить лука и соли по вкусу. Вся эта задумка выглядит криком отчаяния. Глупая надежда, что засохшая кровь этой бабы может хоть как-то повлиять на организм человека. Ну а хотя, если кровь людей превратили парня в хрен пойми кого, то может и эта кровь смогла бы сделать из него что-то стоящее? К сожалению, этого мы никогда не узнаем. Но вот кто реально старику пригодился бы — это Роже.
И факт таков — дед постоянно за ней охотился, но Отто был для неё чем-то вроде оберегом, что следовал за ней как ручной пёс. Думается мне, что отец Отто приложил к этому руку. И правильно сделал! Как мне хочется вернуться домой, обнять отца и сказать этому огромному мужику, что он молодец! Сделал всё правильно и воспитал нормального пацана. Мечты-мечты.
Маску я кладу на узловатые грудные мышцы, что обвивают рёбра патлатого как тысячи дождевых червей. Беру птиц, беру нож и возвращаюсь в дом. Нахожу рубашку с длинным рукавом и пихаю все свои новые вещи в неё. Завязываю между собой рукава узлом, и вешаю свой импровизированный рюкзак на плечо. Впереди километров десять пути, и я даже не предоставляю: хватит у меня сил или нет?
Напившись воды, я закурил трубку и двинул в путь.
На удивление дорога оказалась не такой тяжелой. Еле заметная вытоптанная в высокой траве дорожка шла сквозь лес, огибая красивые сосны, могучие дубы. Кстати, возле одно я приметил себе огромный дрын. Тяжеловат, но состругав ветки и переломив пополам, у меня получилась увесистая дубинка, похожая на лакированную бейсбольную битой, которой без проблем можно разъебать наглых пидоров, распивающих свои ёбаные “хучи” на лестничной клетке. Продев её в рукав моего рубашечного рюкзака, я двинул дальше.
По пути я слышал звериный вой, но на встречу мне никто не вышел. Скорее всего запах старикана не такой вкусный и возбуждающий. Да если бы меня и съели, я был бы не против! Наоборот, если я увижу медведя, жаждущего мной полакомиться, я даже не стану сопротивляться. Да-да. Вскину руки в стороны и пойду ему на встречу.
Рыбой был.
Вороной был.
Человеком был.
А стану медведем — так это вообще кайф! Буду жопой тереться о деревья, ловить лосей во влажных лесах, трахать бурых самок. Да много еще чего! Бля, быть животным круто! А особенно круто, когда у него есть человеческий разум. Имея когти размером с хер, можно будет уложить любого. Прибегу к пещере и разорву сыночка на мелкие клочки. И больше никто не побеспокоит бедных жителей деревни. Ну, если только снова не вернуться “кровокожи”. Но это уже не мой геморрой, ебитесь сами. Хотя, Роже мне жалко. Хорошая девчонка. И нихуя не ясно, что с ней будет… Оставят её в живых, или превратят в такое же существо как они сами?
Ладно. Это уже не важно. Умерла так умерла. Сейчас мне хочется размазать череп тому недоразумению, что создал дед. И быть может, после, я дам заднюю и не стану возвращаться домой… уйду в лес, искать медведей. Такие мысли заставляют меня улыбнуться. Я начинаю смеяться, захлебываясь чёртовым кашлем! Но никто из животных мне на встречу так и не вышел. Ну и хуй с вами! Сидите в своих норах! Надо будет мне, я сам вас найду! Разденусь до гола и оскверню ваши берлоги!
Чёртов лес! Чёртовы животные…
Смахнув с лица пот рукавом своей мантии, я понял, что уже прикурил. Прикурил идти, охуевая от жары и духоты. Дорога пошла в гору, от чего мне стало еще тяжелее. Между стоящими впереди деревьями замелькала гора. Высокая, серая, насаживающая на свои зелёные рога мягкие облака.
Лес начал обрастать мелкими камнями и булыжниками. Всюду рос треугольный папоротник. По ощущениям, я был уже близок. И какого хера я не взял с собой воды? Ни еды, ни табака, нихуя не взял, балбес! А еще же обратно идти… а там стемнеет уже… хренов путешественник. Но это не я виноват, это всё тело деда. В душе я молоденький мальчик, для которого сто километров пройти — пустяк. Не привык я дряблым быть. Не привык! Но сейчас уже не получится переобуться, придётся в таком виде идти до конца. Хочется прилечь в тени, подремать. Перевести дух. Хочется достать дрын и опереться на него как на трость, и, хромая, доковылять до пещеры.
Но мне этого не пришлось делать. Среди огромных валунов, поросших густым мхом, я заметил вход в пещеру. Ага, вот и она. Дырка!
Я приблизился максимально осторожно. Почуял тяжёлый запах гноя и разложения. Стало жутковато. Разложив на траве рубаху-рюкзак, я взял первую ворону и кинул её в сторону пещеры. Тушка упала куда я и целился — прямо у входа.
Ну, понятно, что сразу ничего не произошло. Тишина, да и только. Даже птиц не слышно. Я оглянулся, боясь быть застигнутым врасплох. Судя по воспоминаниям деда, сын частенько гуляет в окрестностях, но далеко не уходит, словно пещера его держит на привязи.
Взяв следующую тушку в руку, а в другую — дрын, я подошёл к пещере ближе.
— Ау! — кричу я.
А в ответ тишина.
— Сынок! Это папа… — как же тупо это звучит. — И мама! — ну, это я уже угораю.
— Сынок, — ни как я не могу угомониться, — выходи гулять!
И тут я труханул так, что чуть в штаны не наложив.
Словно с набитым ртом еды, медленно и натянуто, жуткий голос вырвался из пещеры и обдал меня запахом гнили.
— Папа… кушать…
— Да-а… — сыкливо тяну я, — это я… папа…
Ну всё, шоу начинается.
Вначале показалась синяя рука, покрытая сотней гнойников, источающие не только вонь, но и серый гной, ручьями обвивающий кожу. Пальцы с гнилыми ногтями схватили тушку и утащили внутрь пещеры.
Ага, молодец мальчик, иди ко мне.
— Сынок, — кричу я, — выходи!
Но в ответ тишина. И даже никто не вышел. Вот урод!
Я кидаю вторую тушку, но не ко входу в пещеру, а подальше, буквально в паре тройку метров от себя. Я хочу увидеть его!
Раздался вой и звук когтей, царапающих поверхность камня, словно гвоздём по стеклу. В ярких лучах солнца, пронизывающих кроны деревьев насквозь, я увидел силуэт человека, появившейся в проходе.
— Молодец! — говорю я. — Иди ко мне, у меня есть еще!
Он послушно делает шаг.
Мда-а-а. Бомж с курского вокзала и то выглядит поприличнее: только пахнет так же — стократным слоем мочи и говна. Худощавый парень лет двадцати в серой рубахе, висящей на нём как на вешалке, и в длинных серых штанах, чьи штанины протёрты до дыр, смело выходит на свет. Сразу в глаза бросается синяя кожа, жёлтые глаза и редкие сальные волосы, изъеденные плешью. Он безобидно смотрит на меня. Смотрим мне на руку, в которой я держу последнюю тушку птицы.
— Иди ко мне, сынок, я вон, тебе еще одну приготовил, — и головой тычу в траву, где виднеется вторая птица.
Он делает шаг мне на встречу, еще один. Чуть пошатывается, но босые ступни жадно вгрызаются в мягкую землю, уверенно удерживая исхудавшее тело. По его прикиду, явно подобранного не по размеру, мне становится ясно, куда еще старик девал одежду своих жертв. Цинично и практично.
Подойдя еще ближе, мне удаётся рассмотреть его повнимательнее. На его лице, как и на руках, сотни мелких пузырей желтого цвета. Они лопаются, выделяя гной, и тут же снова надуваются, и снова лопаются. Гной течёт по коже, но на землю ни одной капли не упало. Ручейки обвивают новые вздувшиеся пузыри и просачиваются в образовавшиеся отверстия на коже, — и на этом месте снова появляется пузырь. Что-то подобное я уже видел. У той бабы на площади, но только у неё подобным образом текла кровь по коже.
Ни единой капли мимо.
С конца больше не капает на пол.
Подойдя к тушке птицы, парень присел. Пятернёй жадно схватил птицу, да так, что из клюва полезли куски мяса. Он обнюхал добычу. Покрутил перед глазами и быстро поднёс её к своих синим губам. Голова мёртвой вороны легла между черных зубов словно под гильотину и в тот же миг отделилась от тела, хрустнув позвонком.
— Молодец. Кушай.
Пока он трапезничал, не обращая на меня внимания, я приблизился. Длины дрына хватало чтобы одним ударом снести ему башку. Я уже хотел замахнуться, но парень вдруг дёрнулся, кинув на меня взгляд. Он закончил с первой тушкой и потянулся ко мне за второй. Я быстро среагировал. Кинул последнюю тушку птицы ему под ноги. Когда он поднял её с земли, я снова занёс дрын для удара…
И снова этот звук, снова кто-то скребёт ржавым гвоздём по стеклу!
Меня перекосоёбило и я не смог ударить. Да что за нахер? Замахнулся еще раз, но тоже не смог ударить — причина была в другом: разум старика препятствовал, но я смогу преодолеть эту секундную слабость!
Обхватив рукоять дрына двумя руками, я уверенно замахнулся, прицелившись парню в висок, и уже был готов уебать, но в этот момент из пещеры вышел еще один парень. Такой же худой, грязный, похожий на бродягу, как и сын деда.
А вот этот момент я проглядел…
Так, спокойствие! Надо действовать! Успею разобраться и со вторым.
Замахиваюсь. Дрын летит по верной траектории, но вышедшая из пещеры молоденькая, но жутка страшная девушка отвлекает меня в последний момент, и палка чуть царапает парню макушку. По инерции меня развернуло боком к сынишке, — а он, недолго думая, вскакивает и неуклюже прыгает на меня.
— СУКИ!