Под ночевку Василисе определили местное общежитие. В данное время, в данный исторический период оно пустовало. Кроме нас в нем не было никого.
Общежитие находилось почти в центре деревни. Представляло оно собой двухэтажное здание. Его двери были обиты металлическими полосами, а окна, даже на втором этаже — забраны решетками.
Строили его в старые времена, когда институты отправляли студентов помочь колхозам бороться с урожаем. Здание по идее было не таким уж и плохим — с большими комнатами, высокими потолками. Лампы дневного света безумно жужжали, но света давали более чем достаточно.
На каждые четыре комнаты имелся туалет и душ. Но вот беда — ни водопровода, ни канализации в деревне не было. Вероятно, собирались потом построить коллектор и насосную, да так и не нашли времени.
Заведующая открыла каморку, выдала Василисе матрац и кипу одеял — ночь обещала быть прохладной.
Затем заведующая оставила нам ключ, сказала, что зайдет завтра, и ушла.
До ночи было еще далече, и мы немного прогулялись по деревне — Василиса зашла в магазин, купить хлеба.
Там на полках ровными рядами стояли банки с консервами и бутылки с плодовым вином только одной марки. Жидкость в бутылках была разлита неровно и уровень разнился, пожалуй, на пару пальцев. Спроса на вино не было — это было видно по слою пыли. Скорей всего местные обитатели пили продукт кустарного производства. То бишь самогон.
Еще был хлеб, того сорта, который медленно черствеет. С иной стороны, этот хлеб никогда не был мягким, даже сразу после выпечки.
В углу, довершая картину, валялась уйма резиновых сапог.
Мы вернулись в общежитие, и Василиса заперла за собой дверь. От нечего делать прошли по всем комнатам. Но там ничего не было — только пустые кровати. В каждой комнате была розетка для радиоточки, мы нашли даже одну тарелку громкоговорителя, но радиотрансляция, как и все остальное, в этом здании, не работала.
Еще нашли газету за 1985 год — ею, вероятно вместо скатерти накрывали стол. Больше никаких развлечений в том здании не было.
— Ложись спать, — сказал я Василисе, глядя в окно. За ним было почти темно.
— А ты?…
— А я пойду погуляю.
— Ты мало спишь. — сказала Василиса, укладываясь в кровать.
— Старые люди спят мало…
— Ты совсем не старый, Франц…
Я потушил в комнате свет и вышел.
Деревня отходила ко сну. Горели ока и фонари, но и тех и других было мало, и они почти не мешали свету звезд. Живя в городе я и забыл, что в небе может их столько поместиться. Горел Млечный путь, вдоль него летел какой-то мигающий огонек — вероятно самолет. Малая медведица показывала время около десяти.
По трассе, что была главной улицей деревни проносились машины. Они попали сюда из другого мира и спешили вернуться обратно.
Трасса шла по самой вершине длинного холма и, от нее в обе стороны спускались вниз деревенские кварталы. Слева за деревней начинались поля. Справа, внизу лежали черные зеркала прудов, за ними уже на иной холм карабкался лес.
По тракту я прошел возможно с пару километров. Добрел до местных рассадников культуры — друг напротив друга стояли деревенский клуб, в котором как всегда были танцы и обыкновенная забегаловка.
Я зашел и туда и туда, хотя нигде не задержался больше чем на пять минут. И там и там я был совершенно чужим. Не только потому что был призраком — в иные дни я сам ехал в центр города и до утра слушал чужие разговоры, музыку. Здесь было и то и другое — да вот беда, они были совсем иными нежели я любил…
И я пошел вниз, к прудам. Их было, наверное с полдюжины. Они соединялись каналами, через которые были перекинуты мостки и плотины. Надо думать, здесь разводили рыбу, а затем спускали воду и драли ее голыми руками.
Туман на прудах лежал так низко, будто он был второй кожей воды. Я сошел с берега и отправился гулять по воде. И странное дело — за мной на тумане оставались следы. Тогда я нагнулся и собрал туман в пригоршню. Он был мягким как вата, лепился будто снег, но совсем не холодил руки. Раскрошив, я подбросил его в воздух. Он взлетел и стал падать медленно. Что-то осело на мне — материя это тумана не проходила сквозь меня. Я сгреб еще немного этого марева, слепил из него комок и зашвырнул его прочь. Он полетел яркий словно метеор, теряя искры цвета лунного света.
Снова и снова я собирал туман, швырял его вверх. Мне казалось, что я опять маленький и играю со снегом на заднем двору школы. Я смеялся, пел детские песни — и удивительно, то ли из-за леса то ли из-за холмов мне отвечало эхо.
Я смотрел вверх, клочки падали, но мне казалось, что падают не они, а это я взлетаю.
Когда я наигрался, то оказалось, что я весь облеплен туманными снежинками. Я мог их струсить — но зачем, они мне совсем не мешали. И затем — это было красиво — в каждой отражался то ли лунный свет, то ли звезды.
Упав на воду, я начал сгребать туман в одну кучу, начал лепить из него комья, стал их катать и довольно скоро слепил будто снеговика. Затем стал отбрасывать от него лишний материал и время, сделав из бабы сперва женщину, а затем девушку.
Я никогда не был скульптором, но удивительно — у меня получалось, будто туман слушал не столько мои пальцы, сколь мои мысли и воображение. Хотя спроси меня, о чем я тогда думал, я вероятно не смогу ответить даже себе. Да ни о чем, вероятно…
Когда я закончил и отошел, оказалось, что туманная девушка была похожа на Василису.
И тут я уже точно задумался — а не влюбился ли я?…
Ты совсем не старый Франц… — повторял я, стараясь убедить и успокоить себя — совсем не старый…
Но тут подул ветер, от него туман стал таять будто снег. Блестки срывались с меня да и моя скульптура стала таять.
Я побрел назад в деревню.
Еще издалека я увидел, что возле нашего прибежища что-то происходит. У входа в общежитие собралась дюжина мужчин. Нельзя сказать, что они были молодыми — возраст старших был примерно равен моему. Разумеется, на момент моей смерти.
Говорили они много, но все больше матом. Смысл сказанного сводился, что все городские девушки вовсе не девушки, а крайне распущенные создания и с этим необходимо бороться, к примеру, показав пыл простого мужика и пустив по кругу, чтоб еще долго не хотелось.
Я тоже выругался — кратко и на другом языке.
Затем бросился бежать — я боялся не успеть. Двери хоть и были окованы железом, дрожали. Кто-то уже побежал за ломами.
Я вошел в общежитие — благо двери мне для этого не требовались. Тут же нос к носу я столкнулся с Василисой. Она бегала по коридору то и дело пускаясь в плачь, включая и выключая свет. Кричала во всю силу — но ее голос тонул в реве, доносившемся с улицы.
Увидев меня, она попятилась назад, вероятно приняв меня за одного из местных, как-то проникшего в здание.
— Франц, они убьют меня… — шептала Василиса сквозь слезы.
Мне захотелось обнять ее, прижать к себе, вдохнуть запах ее волос, стать от него сильным. Но даже это было не в моих силах.
— Не убьют… Не бойся, я с тобой, я постараюсь их остановить.
— Что ты можешь сделать! Ты же призрак!
— Посмотрим… По крайней мере я попытаюсь. С иной стороны — мне они тоже мне ничего не сделают.
У призрака нет иного оружия кроме его призрачности и невидимости. Но порой призраки становятся видимыми для всех — как и почему, я не знаю сам. Просто в тот день я был взбешен.
Я прошел коридорами и вышел на улицу прямо сквозь дверь. Все, кто там были, замерли, увидев меня.