Наконец, воспользовавшись наступившей минутой молчания, Фридун предложил почитать им книгу. Все с радостью согласились, и Фридун раскрыл "Мать" Горького.
Читал он спокойно, внятно, выразительно. Каждое слово приобретало в его устах особенный, глубокий смысл. Порой он останавливался, чтобы разъяснить какое-нибудь не совсем понятное слово или выразить свое отношение к прочитанному. Особенно врезалось в память Фериды то место в книге, где говорилось о Софье. Здесь Фридун прервал чтение и произнес восторженно:
- Вот это женщина!
Слова эти как бы выражали его взгляд на женщину. И в воображении Фериды постепенно вырисовывался, хотя и несколько туманный, но привлекательный женский образ, отвечающий всем требованиям такого человека, как Фридун. Основной чертой этой женщины, думалось Фериде, должна быть преданность какому-нибудь делу, серьезное отношение к труду. Ферида не могла себе представить, чтобы Фридуну нравилась беспечная, праздная женщина.
Одна мысль потянула за собой другую, и перед Феридой возник неумолимый вопрос: "А что ты делаешь, чем занята?.." Эти суровые, трезвые мысли подсказали ей и решение.
У Фериды была небольшая сумма денег. Она собрала их по копейке, экономя на домашних расходах, чтобы купить себе новое платье. И вот сегодня она пошла с этими деньгами на базар и купила веретено, гребень для расчески шерсти, спицы и крючки для вязанья.
- Сколько времени может женщина сидеть без дела, братец Фридун? ответила она вопросом на вопрос. - Хватит мне слушать сплетни соседок и от нечего делать считать прохожих на улице. Буду чесать шерсть и прясть, потом вязать носки, перчатки, жакеты. И сама привыкну к работе, и Серхану хоть чем-нибудь помогу.
Подавленная всем укладом жизни и теперь прорвавшаяся в этой женщине воля к самостоятельности обрадовала Фридуна. Ни нужда, ни гнет, ни побои не могли убить в Фериде это стремление - найти пусть небольшое, но собственное место в жизни.
Сколько в Иране женщин, лишенных всех человеческих прав, но таящих в себе огромную творческую энергию! Сотни и сотни тысяч! Какие чудеса могли бы совершить они при иных условиях!
- Молодчина, Ферида! - проговорил Фридун радостно. - Ты идешь верной дорогой.
В тот же день после ужина Серхан сказал, что хочет поговорить с Фридуном наедине, и женщины вышли в другую комнату.
- Что с тобой, Серхан? Ты чем-то расстроен? - озабоченно спросил Фридун, заметивший, что Серхан вернулся домой не в духе.
- Ты знаешь, Фридун, - начал Серхан, - у персов есть поговорка: "Не знаю - и спокоен". Я ничего не знал и был спокоен, а от твоей книжечки совсем свихнулся. Лишь теперь у меня глаза открылись. Повсюду вижу насилие и произвол. Покой потерял. Ведь мало знать, что это плохо, надо еще это плохое заменить хорошим. Иначе какой же смысл видеть зло? Ведь того, кто видит змею и не убивает ее, проклинают. Так как же нам быть теперь?
Этот вопрос тяготил Фридуна не меньше, чем Серхана. На все вопросы был один ответ: надо создать свою "духовную родину".
- У тебя есть испытанные, верные товарищи? - спросил Фридун. - Ведь один в поле не воин.
- Как не быть! - отозвался Серхан. - Что за человек без верных товарищей? У меня такие товарищи, что за них жизнь отдать не жалко.
- Ну и прекрасно. В следующую пятницу приведи одного-двух сюда и познакомь меня с ними.
Серхан задумался, перебирая в памяти, кого из товарищей привести к Фридуну.
- А ведь эту беседу можно было вести и при Фериде! - заметил Фридун.
- Женщине нельзя верить! - ответил Серхан шутливо.
- Нет, мой друг, ты не прав! - серьезно возразил Фридун. - Выкинь это из головы. Женщины угнетены больше нашего, а работать могут не хуже нас. - И он рассказал Серхану о новом начинании Фериды. - Твоя жена заслуживает настоящего уважения.
И действительно, решение жены возбудило в Серхане уважение. Из тяжелой обузы, какой была для него жена, она превращалась в ощутительную подмогу. Теперь, когда у него открылись глаза на мир, он видел, что в бесправном, рабском положении находятся и жены соседей и жены знакомых, родственников. Причем они, бедные, даже не представляют себе иной жизни, считают, что все это в порядке вещей.
Да, его новый друг до конца убедил Серхана в необходимости коренной ломки скучной, тягостной, темной жизни. И только все еще крепко сидевшее в нем мужское самолюбие не позволяло Серхану в присутствии Фридуна попросить у Фериды прощения за прошлое.
Хикмат Исфагани хорошо был осведомлен о всеобщем и резком недовольстве, вызванном ухудшением экономического положения в стране. Наиболее открыто это недовольство выражали крестьяне и неимущие слои городского населения. Но обмануть "темных", каком считал, людей казалось Хикмату Исфагани делом несложным.
Серьезнее озабочивало его то, что недовольство охватывало даже зажиточных землевладельцев и средний торговый класс. Они ведь лучше разбирались, больше знали, стояли ближе к тому источнику, где мутили воду заправилы торговой политики. И это пугало Хикмата Исфагани больше всего. Они могли разоблачить дельцов, искусственно создавших кризис при поддержке английского и германского торговых представительств.
А ведь в обществе утвердилась за ним слава "патриота", "демократа", "прогрессиста"!
Надо вовремя совершить резкий поворот влево, отмежеваться, пока не поздно, от Никпура, Бадра, Манук Мартина, тем более, что все необходимые операции уже завершены, нужный товар заперт в складах, а подлежавший реализации реализован по ценам, которые вполне устраивали Исфагани.
Да, одними статьями Софи Иранпереста в газете "Седа" трудно было обмануть широкие слои народа.
Окутанный легкими облачками табачного дыма, прислушиваясь к успокоительному бульканью воды в кальяне, Хикмат Исфагани обдумывал детали предполагаемых мероприятий и, когда решение созрело, велел позвать Курд Ахмеда.
Курд Ахмеда он знал давно, знал и то, что по складу характера, по натуре этот человек - прямая противоположность ему самому. Ему было хорошо известно, что Курд Ахмед - убежденный демократ, что он безукоризненно честен, прямолинеен и искренен. Используя в собственных интересах эти качества Курд Ахмеда, Исфагани поэтому смело доверял ему все свои дела.
Были у Хикмата Исфагани и иные соображения. То, что у него служит такой человек, как Курд Ахмед, должно было еще больше утвердить во мнении общества его репутацию демократа, опирающегося на самых честных и благородных людей. Уже одного этого было достаточно, у Курд Ахмеда имелось много друзей в Азербайджане и Курдистане, среди которых он пользовался большим авторитетом. А это было очень важно для Хикмата Исфагани, который рассчитывал в нужный момент использовать личные связи своего поверенного.
Что же касается политических убеждений Курд Ахмеда, то Хикмат Исфагани мог быть совершенно спокоен: условия, созданные деспотическим режимом Пехлеви, были таковы, что Курд Ахмед не мог представлять собой сколько-нибудь реальной опасности.
Наконец, сама по себе игра в "демократизм" и "патриотизм" доставляла Хикмату Исфагани не меньше удовольствия, чем игра в нарды.
Когда Курд Ахмед вошел в кабинет, Хикмат Исфагани, сидевший в кресле, окинул его сердитым взглядом.
- У меня нет бороды, и потому слов моих не ценят, - начал он с народной поговорки. - Вы видели, что натворили эти подлые люди? Вы видите, что делается на рынке? Отличный бухарский каракуль упал до шестидесяти реалов за штуку, а всего три месяца назад стоил девяносто... Расстроили всю экономическую жизнь страны!
Курд Ахмед прекрасно понимал, что Хикмат Исфагани разыгрывает перед ним нужную ему сейчас роль. За многие годы службы он достаточно хорошо изучил своего хозяина. Все поведение Исфагани показывало, что для него настал момент "полевения".
- Да, положение незавидное! - подтвердил Курд Ахмед.
- Мало сказать - незавидное! Катастрофическое положение! Ка-та-строфическое!.. Когда я размышляю о положении народа, мне невольно приходит на ум одна притча... Не знаю, слышали ли ее вы? Некий человек, взяв с собой слугу, поехал из деревни в город. Путь был далекий, и ночь застала их в поле. Господин слез с лошади, поужинал и, положив седло под голову, улегся спать, а слуге приказал стеречь коня. Особенного доверия к слуге он не питал, поэтому часто просыпался и каждый раз звал слугу:
"Али-бала!"
На зов хозяина слуга откликался:
"Что прикажешь, господин?"
"Что ты делаешь, сын мой?"
"Звезды считаю, господин".
"Считай, сын мой, считай. А лошадь на месте?"
"Да, господин, на месте".
Хозяин опять уснул, но через некоторое время проснулся и кричит:
"Али-бала!"
"Что прикажешь, господин?"
"Что делаешь, сын мой?"