- Нет, не могу!..
А между тем опухоль уже поднялась к колену.
Гасанали еще раз прикрикнул на жену, начавшую было снова голосить, и, когда она покорно притихла, подозвал стоявшего поодаль коренастого человека:
- Мясник Али! Чего стоишь? Уж не хочешь ли ты моей смерти? Бери топор! Руби!
Али молча растолкал крестьян, поднял топор и одним ударом отсек ногу Гасанали у самого колена.
- Скорее приложите жженые тряпки! Перевяжите! - бросил он, ни к кому не обращаясь, и, неловко смахнув кулаком слезу, зашагал не оглядываясь.
На душе Фридуна стало еще тяжелее.
С какими надеждами ехал Фридун в деревню!.. Ему казалось, что здесь он добудет себе средства к существованию на зиму. Помогая дяде Мусе, он думал обеспечить себя куском хлеба, получить возможность учиться в университете.
Все эти мечты разлетелись как дым. Однако не это омрачало его. Теперь его терзала мысль о тяжелой жизни крестьянина. В крайнем случае он заработает деньги обучением купеческих сынков в Тегеране. Но что будут делать крестьяне? Он думал о таких, как дядя Муса, как искалеченный Гасанали. Какие огромные надежды возлагали эти нищие люди на урожай нынешнего года! И что их ожидает теперь?!
Когда приказчик Мамед сообщил крестьянам о новых условиях помещика, на лицах тружеников мгновенно появилось отчаяние. С той минуты и возник во всей неотвратимости страшный вопрос: "Как быть?"
Порой Фридуну казалось, что он начинает подходить близко к мутному источнику, который отравляет большую многоводную реку народной жизни, что он нащупывает корень нужды и лишений, голода и бедствий, которые губят страну. Это были царившие в деревне власть помещика над землей, голод, нищета, темнота закабаленного народа.
Охваченный этими гнетущими мыслями, Фридун медленно шел из деревни к гумну.
У свалки, куда крестьяне выбрасывают золу из очагов и всякий мусор, он увидел босых, полуголых ребят, которые, как куры, копошились в золе.
Фридун подошел поближе. Однако при виде двух голых мальчуганов с обложенными гноем и съеденными трахомой веками невольно отвернулся. Но тут же он почувствовал какую-то неловкость за свой поступок: почему он отворачивается от этой уродливой, отвратительной картины? Разве этим он спасет себя от существующих бедствий? Разве страшная болезнь не разъедает глаз многих тысяч детей и взрослых повсюду: и в городах и в селах? Может ли мужественный человек закрывать глаза на несчастье тысяч людей, которых трахома лишила зрения? И Фридун скова с вниманием врача посмотрел на детей. Ему пришла в голову мысль о сходстве этой проклятой болезни, калечащей людей, обрекающей их на слепоту, с общественным строем, социальными отношениями в деревне.
"Нет, свалка должна быть уничтожена!" - подумал Фридун.
Он пересек русло высохшей речушки и еще издали увидел у гумна сборище людей. Там же, сверкая лаком на солнце, стоял автомобиль.
Рядом со стогом смастерили из старых паласов нечто вроде шалаша; в его тени стояла покрытая ковриком скамья. На ней сидели четыре человека, по внешнему виду из знатных господ. Возле них стояли в ожидании приказаний старший сельский жандарм Али и приказчик Мамед, в стороне еще два жандарма.
В некотором отдалении от шалаша толпились крестьяне.
Заметив Фридуна, Муса протолкался к нему и шепнул на ухо:
- Сам барин приехал... Господин Хикмат Исфагани!
- А зачем он здесь? Чего бросил Тегеран и пожаловал сюда?
- Не знаю, говорят, с гостями на летнюю дачу прибыл. Выехал на прогулку, а тут неподалеку приказчик встретил его и притащил сюда.
- А тот, что рядом, - американец, - шепнул кто-то. - Говорят, он не бывал в Азербайджане, и вот господин привез его показать нашу страну и погулять в горах.
- Так оно и есть! - поддакнул еще один. - И приятно и полезно...
Фридун продвинулся поближе к господам. Он с любопытством разглядывал заплывшего жиром, тучного Хикмата Исфагани. Помещик, очевидно, чувствовал ненависть, таившуюся в молчаливой толпе, и старался запугать ее своим грозным видом: брови его были насуплены.
"Боится крестьян!" - мелькнуло в голове Фридуна.
Наконец Хикмат Исфагани прервал тяжелое молчание. Он говорил не спеша и явно вызывающе. Говорил он по-персидски, раздельно выговаривая каждое слово, как бы объявляя непреложный закон.
Крестьяне молчаливо переглядывались, вслушиваясь в чужую речь.
- Что изволил сказать господин? - раздался чей-то недоуменный вопрос. Объясни нам.
Приказчик нагнулся к уху Хикмата Исфагани и что-то зашептал.
Помещик поморщился и кивнул головой. Приказчик повернулся к толпе.
- Господин изволит говорить, что во имя совести и справедливости урожай должен быть поделен по их приказанию. Иначе никак невозможно. Одна пятая вам, а четыре пятых господину, ибо у господина расходов много. Налог государству надо платить, чиновникам надо давать, слуг надо содержать. Все они есть хотят. Поэтому урожай надо поделить на пять частей.
По рядам крестьян прокатился гул недовольства, с разных сторон донеслись голоса:
- А как же прежнее соглашение?
- А нашим детям землю жрать, что ли?
- Умрем, но свое возьмем! Две части из пяти!
Толпа зашевелилась. Расстояние между ней и господами стало уменьшаться. Видя раздражение, охватившее Хикмата Исфагани, жандармы стали оттеснять крестьян, подталкивая их прикладами.
- Спокойнее! - громко крикнул приказчик. - Ну и бараны!
- Ты бы лучше помолчал! - крикнул кто-то из толпы.
Как ни старался Мамед, поднимаясь на цыпочки, отыскать в толпе того, кто произнес эти слова, обнаружить смельчака ему не удалось.
Вдруг в толпе раздался крик:
- Пропустите, люди! Дайте дорогу!..
В этом голосе слышались волнение, гнев, жалоба.
Крестьяне невольно посторонились, пропуская того, кто требовал себе дорогу. И вдруг Фридун увидел дерзко ставшего перед помещиком дядю Мусу. Справа от него жались друг к другу трое его ребят, слева шестеро детей Гасанали.
- Господин, - проговорил он громко и поклонился Хикмату Исфагани до земли. - За тебя я отца отдам! Посмотри на этих детишек и пожалей нас. Вот, видишь, шеи, как стебель, а животы раздулись, что твой бурдюк. А отчего? От голода, от грязной воды! Во что они одеты, слава аллаху, сам изволишь видеть, - голыши! Пожалей нас!..
Мамед снова наклонился к уху Хикмата Исфагани, который, выслушав своего приказчика, крикнул:
- Тебе не стыдно, старик? Три года ты не платишь мне за воду, и я молчу. Так отвечаешь ты на добро?
- Господин, - взмолился Муса, - я жизнь за тебя отдам! Каждый год плачу, но никак не выплачу. Я плачу, а долг растет...
Помещик окинул его презрительным взглядом.