Так она просидела до глубокой ночи, пока не прекратилось движение пешеходов по улице. Ей захотелось рассказать хоть кому-нибудь о своем горе. Быть может, найдется добрый человек, поможет чем-либо, посоветует.
Вдали показались двое прохожих.
- Братцы, выслушайте, помогите! - жалобно простонала она, когда те поравнялись с ней. - Укажите, кому я могу все рассказать, пожаловаться.
Поняв по тону, что женщина просит не денег, прохожие остановились и выслушали ее, но до смысла ее речи не добрались.
- Мы плохо понимаем по-азербайджански, - сказал один из них.
Видя, что эти люди хотят уйти, Сария снова преградила им дорогу и еще раз, быстро-быстро, повторила спою просьбу. В эту минуту к ним подошел третий прохожий.
- Чего тебе надо, сестра? - спросил он.
Сария рассказала ему все, что с ней приключилось, и добавила:
- Помоги мне найти дочь! Больше ничего мне не надо, братец!
- С дурными людьми свела тебя судьба, сестрица, - сказал прохожий. Вероятно, они скрыли от тебя свои настоящие имена. Где ты их найдешь? Спасай лучше свою голову, не держи детишек под дождем. Пройди прямо по этой улице до конца, потом сверни налево. Шагах в ста от угла там есть гостиница. В ней можешь переночевать. Иди, не задерживайся. Я и сам живу по милости у родственника, не то не оставил бы тебя на улице!
- Спасибо, братец. Да благословит тебя аллах! Перекинув одеяло через плечо, она взяла мальчиков за руки, и, пошатываясь, пошла к гостинице. Служитель гостиницы разрешил ей переночевать под лестницей.
На другое утро Сария, всю ночь не сомкнувшая глаз, взяла мальчиков и вышла на улицу. Лучи солнца, предвещая весну, приятно грели и бодрили.
Сария, достав один из двадцати спрятанных на груди туманов, купила на половину этой суммы хлеба и, поделив на три части, одну отдала детям, а две остальные положила в хурджин - на обед и ужин. Кроме хлеба, она ни о чем другом теперь не мечтала, предчувствуя, что скоро у нее не будет и этого.
Они вышли на незнакомую большую улицу. По мостовой бесконечной вереницей проносились машины и фаэтоны, по тротуару спешили люди.
Боясь в городской сутолоке растерять детей, Сария, крепко ухватив их за руки, неустанно искала среди прохожих Гюльназ.
Проходили дни, а о Гюльназ не было ни слуху ни духу.
Ночи Сария проводила где-нибудь под лестницей или у дверей какой-нибудь лавки. Каждый ушедший день уносил с собой часть ее надежды на спасение. И каждый день она с болью извлекала из заветного мешочка по полтумана. Наконец у нее осталось только семь туманов.
От недоедания и холода дети исхудали и поблекли. Одежда на них изодралась и висела лохмотьями. Не дай боже... они напоминали нищих! О себе она и не думала. Все ее заботы были об Аязе и Ниязе.
Казалось, городской поток, захватив, несет их по своему капризу. Наконец течением людской толпы их прибило на южную окраину города, где стояли кирпичные заводы и где тысячи бездомных и голодных семей ютились в вырытых в земле норах или прозябали под открытым небом.
Однажды, когда в воздухе уже ясно ощущалось теплое дыхание весны, Сария почувствовала сильный жар в теле и ломоту в костях. Болезнь застигла ее врасплох. Прижавшись к углу на шумной Таможенной площади, где неумолчно галдела толпа мелких торговцев, Сария, почти теряя сознание, вынула последние пять кранов и протянула их Аязу.
- Купи, сынок, хлеба! Покушайте с братом! - И, прижав к себе Нияза, она закрыла глаза.
Когда, очнувшись после беспамятства, она осмотрелась вокруг, уже спускались сумерки.
- А где же Аяз? Он еще не принес хлеба?
- Не знаю. Аяз не пришел, - плаксиво ответил Нияз, Женщина приподнялась и села.
- Как не пришел? Ой, пепел мне на голову!.. Неужели этот ад поглотит и его?..
- Мама, есть хочу! Хле-ба! - протянул мальчик еще жалобнее.
Женщина сделала движение, чтобы подняться, но со стоном снова опустилась на землю.
В это время проходил мимо какой-то мужчина с двумя свежими, очевидно только что вынутыми из печи хлебцами.
Сария машинально протянула руку:
- Ради аллаха, господин!.. Дай кусочек хлеба ребенку!.. Мужчина молча оторвал кусок хлеба и с раздражением бросил в ее сторону.
Так началась для Сарии жизнь нищенки, та самая жизнь, которой она даже мысленно для себя не допускала.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Распространить вторую брошюру оказалось намного труднее, чем первую. За подозрительными повсюду следили, люди теперь всего боялись. Даже книготорговцы и букинисты проявляли величайшую осторожность. Все, что бы они ни покупали, подвергалось тщательному осмотру. Они разворачивали газеты, перетряхивали книги и журналы, с ног до головы изучали забредшего к ним человека. Даже старые книги Фирдоуси или Саади, в пожелтевших от времени переплетах, с засаленными и истлевшими листами, они брали не иначе, как только тщательно обследовав.
И все-таки Фридун и его товарищи сумели распространить сто брошюр среди студентов университета, школьников и учителей и триста - среди рабочих, ремесленников и мелких торговцев.
Курд Ахмед и Ферида, взяв с собой по сотне брошюр, еще на прошлой неделе выехали в Азербайджан, пристроившись на какой-то машине, которые сотнями сновали между Тегераном и Тебризом. В дороге они держались как незнакомые люди. По приезде в Тебриз, удостоверившись окончательно, что у Фериды все в порядке, Курд Ахмед двинулся дальше.
Ризван с Серханом должны были ехать в Гилян и Мазандеран. На южные, нефтяные промыслы, по совету Керимхана Азади, решили послать с брошюрами Гусейна Махбуси, который был из Эхваза и хорошо знал южные провинции. Это было первое серьезное поручение, которое они давали Гусейну Махбуси. Он был уже предупрежден о поездке в Эхваз, но о цели поездки еще ничего не знал.
Они решили собраться вечером и посовещаться вместе. Вернувшись из университета, Фридун сидел после обеда в своей комнате и думал о работе организации, о будущем, о том, как много еще надо сделать, и перед его мысленным взором открывалась картина предстоящих боев. Ему казалось, что начатое дело должно непременно завершиться успехом. На общественной арене все более и более резко размежевывались две силы. Одна из них несла на своем знамени свободу и труд, другая - насилие и гнет.
Фридун ни минуты не сомневался, что в Иране борьба между этими двумя лагерями увенчается победой лагеря труда и свободы... Тогда-то наконец для родной земли начнется прекрасная веска подлинно свободной жизни!
Каждый раз, отдаваясь этим мечтам, Фридун восторженно думал о великой Советской державе: "Оттуда по всей земле распространяется свет немеркнущего солнца, озаряя самые темные ее уголки.." При этом он чувствовал, как укрепляется его воля, как вливаются новые силы в его грудь, как радостно бьется сердце.
Советы были в его представлении другом, верным и непоколебимым другом всех угнетенных наций. И красное знамя было для него вечным символом будущего счастья всех угнетенных людей земли. Путь к светлому будущему родины, к счастливой жизни родного народа проходил под живительными лучами этого великого стяга.
Так думал не один Фридун. Так думали и Курд Ахмед, и Риза Гахрамани, и Арам Симонян, и тысячи, сотни тысяч тех, кто стремился к свободе, кто хотел избавиться от голода и нищеты, от произвола и насилия.
В этом - и именно в этом - видел Фридун причину лютой ненависти реза-шахов, хикматов исфагани, хакимульмульков к Стране Советов, к этой могущественной и несокрушимой крепости свободы...
Стук в дверь оторвал его от заветных мечтаний. Шофер Шамсии привез от нее письмо. Девушка просила его к восьми часам быть обязательно в Шимране. Фридун заколебался - в девять часов они должны были собраться у Арама Симоняна. В конце концов он решил ненадолго заехать к Шамсии, а уже оттуда отправиться на собрание.
В Шимране его встретила сама Шамсия. Фридун сразу обратил внимание, что в девушке не было и следа обычной для нее почти детской резвости и веселого лукавства. На ее красивом лице лежала на этот раз печать глубокого раздумья.
Шамсия усадила Фридуна на скамью под большой чинарой и ушла, сказав:
- Подождите здесь минутку, с вами хочет говорить сертиб Селими.
В голове Фридуна мелькали, сменяя друг друга, сотни разных мыслей. Он старался угадать - смогли ли Шамсия и сертиб Селими найти общий язык, миновала ли опасность, грозившая сертибу.
- Вы, вероятно, не ожидали встретиться со мной? - сказал, подходя, сертиб и, не дожидаясь ответа, перешел к волновавшему его вопросу. - Вы оказались правы, дорогой Фридун, - горячо заговорил он. - Я понял, что деспотический строй глубоко враждебен народу и нашей родине. Я смог убедиться, что он - злокачественная язва на теле народа. А единственное средство избавления - вырезать эту язву.
И сертиб Селими коротко рассказал Фридуну о своем свидании с Реза-шахом.