Хавер прошла с десяток шагов и остановилась у хлеботорговца, который дремал, прислонившись к прилавку.
- Три понзы хлеба, дядя!
Старый торговец приподнял голову и, окинув женщину сонным взглядом, лениво бросил гири на весы и поднялся за хлебом.
Хавер достала из-за пазухи десять туманов и рассеянно положила их на прилавок.
Эрбаб толкнул в бок невысокого парня.
- Живо! Бог послал нам на обед!
Трое игроков сорвались с места и незаметно взяли женщину в круг - один справа, другой слева, а третий, став за ее спиной, спросил лавочника:
- Дядя, почем хлеб?
Старый торговец, хорошо знавший их, огрызнулся:
- Ступайте отсюда! Тут вам нечего делать!
- Не хочешь - не надо, купим в другой лавке! - крикнули бродяги, и через секунду вся ватага скрылась.
Старый торговец отвесил хлеб и положил его на прилавок перед Хавер.
- Бери, дочка!
Хавер посмотрела на хлеб и хотела расплатиться. Но денег не оказалось. Она снова полезла дрожащей рукой за пазуху. Денег не было. Слезы невольно выступили у нее на глазах.
- Прости, дядя, - сдавленным голосом сказала она. - Забыла деньги. Пойду принесу сейчас...
Она отошла от торговца, но ноги едва несли ее. Дома сидел голодный Азад. Продать можно было только траурное платье, в которое она была одета.
Почти машинально она вышла на проспект Лалезар. Здесь было безлюдно. Хавер прошла мимо нищих, которые жались к стенам, спасаясь от обжигающего солнца, В канавке плескались ребята, очевидно, дети этих нищих. Хавер представилось, что и ее Азад находится среди этих бездомных детей, и сердце ее больно сжалось.
"Нет, нет! Ради него надо вытерпеть все!.. Какими угодно средствами, но поставить его на ноги!"
Навстречу шел какой-то господин.
Поравнявшись с Хавер, прохожий остановился, посмотрел на нее и сказал с наглой улыбкой:
- Пойдем, ханум! Два тумана!..
Хавер показалось, что ее с размаху ударили по лицу.
Она пустилась бежать как безумная. Так, не останавливаясь, без передышки она добежала до дома.
Азад сидел и ждал ее у калитки.
Этот ребенок характером напоминал своего отца. Как и Керимхан, он был неразговорчив, спокоен, терпелив; никогда не жаловался, не ныл. Он часто страдал от голода, но ни разу не попросил у матери хлеба. Поэтому Хавер, поймав взгляд сына, устремленный на ее пустые руки, не могла выдержать.
- Лавка закрыта, цветок мой! Лавка закрыта! - осыпая сына поцелуями, сквозь слезы восклицала она.
- Зачем ты плачешь, мама? По папе соскучилась? Я тоже соскучился, очень соскучился. Почему же он не едет? Каждый раз ты говоришь, что он вернется через два месяца. Разве не прошли эти два месяца? Напиши ему, чтобы он приехал. Когда он с нами, у нас бывает много хлеба. А помнишь, папа покупал мне персики? Напиши, чтобы он приехал!
- Напишу, цветок мой, напишу. Погляди пока на его карточку. А скоро он и сам приедет.
Хавер вытащила спрятанную в нише фотографию, на которой были сняты рядом Керимхан и Фридун.
Конец ее тягостным переживаниям положил стук в калитку. На ее вопрос отозвался женский голос:
- Открой, сестрица, открой! Не бойся!..
- "Хоть бы какая-нибудь весточка от Фридуна!" - подумала Хавер с бьющимся сердцем и открыла калитку.
Вошла тучная с толстыми губами женщина, а за ней худенькая девушка среднего роста с иссиня-черными волосами и большими, выразительными глазами. Взглянув на девушку, которая точно излучала свет, Хавер решила, что такая посетительница не может не порадовать дома, в который входит. На толстой женщине была какая-то пестрая одежда, напоминавшая халат; она была сильно накрашена. Девушка была одета в старое ситцевое поношенное платье, и Хавер приняла ее за служанку толстой барыни. Хотя девушке можно было дать не более девятнадцати-двадцати лет, глаза ее выражали грусть много пережившего, познавшего горе человека. Это была Гюльназ. Хавер пригласила посетительниц в комнату.
- Пфу, какая обшарпанная, противная комната! - произнесла, войдя, толстая женщина.
- В нашем доме было почти то же самое! - со вздохом отозвалась девушка, оглядев комнату. - Не было и тряпочки руки вытереть.
Эти слова еще больше укрепили расположение Хавер к девушке.
Толстая барыня встала и, упершись руками в бока, прошлась по комнате.
- Если захочешь, и у тебя будет все, что пожелаешь.
- Откуда, ханум? - удивилась Хавер. - Я очень бедна и несчастна.
- Раньше я была еще беднее и несчастнее, а теперь вот живу неплохо.
- Видно, у вас была опора, были близкие люди. А у меня никого нет. На всем белом свете только и есть, что маленький сын.
- Ведь ты хороша! Это и будет твоя опора в жизни! - с бесстыжей улыбкой проговорила накрашенная женщина.
Хавер смущенно опустила голову. Гюльназ, сидевшая на подоконнике, тоже потупилась.
- У нас уж судьба такая, - продолжала толстая барыня. - Это богатство даровал нам аллах. А когда лицо покроется морщинами, когда это, - барыня показала на свои щеки, - поблекнет, никто не захочет и смотреть на нас. Зарабатывай же красотой сейчас и откладывай, чтобы на старости лет не околеть, как собака, на улице.
Хавер, не поднимая головы, слушала, глотая слезы.
Вдруг она почувствовала прикосновение чьей-то руки.
Азад, положив ей руку на плечо, шептал:
- Мама, животик болит.
Гюльназ подошла к Азаду.