Житейского обломок камня бросил
И убежал оттуда? Не скорее ль
Художника, что в брошенном обломке
Божественного образа черты
Провидел и резцом увековечил?
Нет, Рэхи истинным отцом до гроба
Останется еврей - хотя бы жизнь
Ей дал христианин. И если б видел
Я в ней лишь христианскую девчонку,
Не более, - безо всего того,
Чем щедро наделить ее мог только
Второй отец, - скажи мне, сердце: разве
Сильнее ты забилось бы? Нисколько!
Чуть-чуть! И от ее улыбки даже
Сильнее не забилось бы, когда б
Улыбка та была не чем иным,
Как нежных мышц красивым содроганьем;
Когда б ее чарующая прелесть
Скрывала за собою пустоту
Ума и сердца; да, и от улыбки!
Улыбки я знавал куда красивей.
Но что их вызывало? Балагурство!
Бессмысленные шутки и остроты!
Слащавые любезности! И будто
Они меня пленяли? Будто я
Мог захотеть всю жизнь отдать их ласке
И греться в их лучах? Не помню что-то,
И все же обозлен я на того,
Кто придал ей достоинства такие?
Как так? За что? Недаром Саладин
С насмешкой отпустил меня: должно быть,
Я заслужил ее. И то уж скверно,
Что обо мне он мог подумать это.
Каким же и ничтожным и презренным
Ему я показался, вероятно!
И все то из-за девушки? Курд! Курд!
Так долее нельзя! Вернись назад!
Мне Дайя, может быть, болтала сказки,
Которых вовсе не докажешь. Ну,
Вот вышел наконец! О чем-то важном
Беседует. Но с кем же это? С ним?
С послушником? - Так все ему известно?
Так он в руках у патриарха? А!
Безумец! Что наделал я! Вот так-то
Воспламенить наш мозг способна искра
Сердечного пожара! Что ж, решай!
Решай скорей, как дальше быть! Вон там
Я подожду, пока уйдет монах.
Явление четвертое