Ночь выдалась темная, холодная, устроившись у раскидистой ели, мы развели костёр. За день прошли слишком мало, старик не мог передвигаться быстрее, к тому же тащил на себе обоз, напрочь отказавшись нагрузить молодого гаденыша, который, кстати, и ухом не вёл, чтобы помочь. Потому пришлось взвалить ношу и на себя, напади на нас в тот момент кто-нибудь и я бы час снимала с себя котелки, чтобы подраться. Такими темпами мы не доберемся в Серый город и за целый лунный ход, не то, что за две недели. Злая, я сидела на поваленном дереве подальше от ушастых и начищала оружие:
— Вагарда, раздели с нами трапезу, — окликнул старик.
— Ворованное есть не буду, сказала же, — напомнила я, хоть живот и урчал после единственной пригоршни ягод, что попались на пути в лесу.
— Не забывай, нам нужен защитник, а не обоз! — настаивал Сабат, все-таки пытаясь вручить кусок окорока.
— Я на охоту, — отмахнулась я и, не дожидаясь возражений, направилась в лес.
Отказалась от мяса вовсе не из-за того, что не хотела его, или из-за того, что никогда не брала краденое, нет. Воровством мелким, ради еды я промышляла с детства, не считая краденый с прилавка толстого пекаря кусок хлеба чем-то зазорным. Но что-то во мне сопротивлялось есть у крестьян, я помнила свое нищее детство и девятую осень, и дом мадам Гризо, в котором еды тоже всегда не хватало. Я помнила, как девчонкой всегда хотела есть, как голодала, будучи у родителей, как жадными глазами смотрела на блюда, переполненные лакомствами для гостей борделя, как мечтала съесть недоеденную свиную ножку, что лежала на тарелке какого-нибудь более-менее состоятельного посетителя дома на перекрестке. И как меня били за украденную виноградину с гостевого блюда, палками, нещадно, это я тоже помнила. Есть мясо, на котором могли бы протянуть зиму целой семьей крестьяне, было противно почти так же, как умирать с голоду. А уж голодной смерти я вдоволь напробовалась ещё в Гурии.
Лес был пустым: ни птиц, ни живности, хотя бы мелкой, ни даже мышей. Холодная осень распугала зверьё по норам, оставив только крупных, с которыми мне одной не справиться. Словив векшу[1], скрутила тонкую шейку, зверёк дернулся и затих, оставив-таки мне напоследок пару глубоких укусов. С этим уловом и вернулась в лагерь, ошкурила и надела тощий трупик на палку. Принц поморщился так брезгливо, что я не выдержала, решив проучить ханжу:
— Однажды, лет шестнадцать назад, когда я только попала в гвардию зачистки, — начала тоном заправского балагура, остроухий подсел поближе, желая развлечься байкой под копченый ужин, — отправили меня, неумелую девчонку, на задание. Дело было близко к самым северным землям. Там пара клыкастых орков, как выяснилось потом, наводило шорох на соседние деревеньки. Ну, у людей глаза от страху сразу видели неестественное, и в столицу поступил заказ на чудищ, что волокали людей без возврату, пропало семеро к тому дню. Как сейчас помню то задание, холод собачий, а мне выдали только плащ один, да, в общем-то, первоконтрактникам в гвардии лучшего никогда и не давали. — Вещала я, ворочая шкворчащую тушку, — Привезли меня, значит, в маленькую деревню вечером, тихо, пусто, спят все уж, ну меня оставили. Попросилась я у местных на ночлег, нас пускают обычно, а в той деревеньке к кому не стучись — никто дверь не откроет. Обидно, да что ж делать, так и заночевала я под чьим-то сараем, а утром в лес двинулась. Орков-братьев я нашла быстро, меньше трех дней и управилась, воняют они, знаете ли, терпеть не могу, — вспомнила я, скривившись, их немытый дух, — сковала их, привела в деревню, чтобы столицу оповестить и за нами телегу послали. Свечерело, приморозило ещё хуже. Стучусь опять в дома, ночь морозная, аж кости стынут, решила все дома обойду на этот раз и стучать буду долго, настырно. Достучалась, открыл мне дед старый, вон, как ты Сабат, только у того зубов через одного не хватало, — кивнула я на присоединившегося к нам мага.
Остроухие целиком были в моей власти, сидели над тарелками, лишь изредка покусывая ломти окорока.
— И дед такой добрый, говорит бедная девочка, молоденькая такая, а так не везет со службой. Принёс мне одеяло из шерсти и здоровенную миску похлебки, с мясом, прямо вот такими кусками, — показала я. — Кормят нас в гвардии впроголодь, мяса — порция с кулак на весь день, ни больше, ни меньше. А тут целая миска, ох и вкусно! Съела я два больших ломтя, думаю, надо бесов этих, орков пленных покормить, а то издохнут ведь на морозе голодные. Это вы, эльфы, гадами нас в песенках своих делаете, а мы, между прочим, пленных даже кормим, а не то, что мучаем, — к слову припомнила я, остроухие сделали вид, что не услышали. — Дала им миску, едят, уплетают и тут мне говорят, ты где это, змея, человечинку добыла? — Нарон тут жевать перестал и напрягся. — Я их по голове огрела, тварей этих немытых, откуда говорю, знаете? Смеются, знаем точно, говорят, — принц брезгливо миску в сторону отставил. — Восемнадцать голов я отыскала у деда, обглоданных, искусанных, беззубым ртом своим он их жевал, обсасывал, а мне похлебку сварил, — Нарониэль вскочил и побежал в кусты, я от хохота скатилась с бревна.
Бледный принц вернулся к огню, миску с мясом ногой отодвинул и зло уставился на меня:
— Не веришь? — спросила я, ощупывая горячую тушку в поисках места, где бы откусить.
— Нет, — сверкнул серыми глазами эльф.
— А чего тогда сплохело?
— Закрой свой мерзкий рот! — не сдавался красавец.
Сабат жевал мясо, ничуть не смутившись и хитро осматривал меня, не вмешиваясь. Я залезла в дорожную сумку и вытащила шерстяное одеяло:
— Укройся, не трясись, — и бросила принцу.
Бедняга шарахнулся в сторону, словно от змеи, я захохотала:
— Чудной ты, одеяло ведь замечательное, — подняла я тряпку, хорошенько отряхнув, накинула себе на плечи.
— Так вот кто Маргунского Жевателя нашел, — вымолвил Сабат.
— Ваша покорная слуга, — улыбнулась я, изобразив подобие реверанса.
— Сядь Нарон и извинись, — потребовал Сабат, — перед тобой знаменитый Ловчий, вот только я не подумал, что азагур по прозвищу Ловчий может оказаться женского пола, — усмехнулся старик.
Поужинав, Сабат отправился спать, устроившись чуть поодаль от костра, мы договорились с ним посменно нести дозор каждую ночь. Мясо только приготовилось. Беличья тушка была славной, горячей и с хрустящей корочкой. И хоть закончилась она едва ли больше, чем за три укуса, я была сыта и довольна. Проучить ушастого принца было уж очень приятно, старик таки заставил поганца извиниться, и теперь я сидела у догорающего огня, усиленно делая вид, что не замечаю, как Нарон мнется с ноги на ногу, не зная, как начать:
— Ты ведь Вагарда? — вдруг спросил он, и я удивленно уставилась на него, — имена я запоминаю плохо, — виновато улыбнулся остроухий и, не дожидаясь разрешения, уселся рядом на бревно.
— Правильно, незачем запоминать всякую недостойную чернь, — съехидничала я, подбросив в костер веток.
Пламя разгорелось сильнее, эльф не спешил продолжать разговор, но и не уходил. В теплом огне его белые волосы, казалось, тоже полыхали, окрасившись от пламени в оранжево-красный. Я с любопытством осматривала собеседника, пусть и немного тощего, слишком эльфийского, но без всяких слов, красивого молодого мужчину.
— Ты не относишься к недостойным, — всё же решил ответить принц.
— Надо же, какая честь, — хмыкнула я, пододвинув к огню застывшие ноги, ночью брался лёгкий морозец.
— Сколько тебе было, когда тебя продали? — неожиданно спросил эльф, пренебрегая всякими правилами приличия.
— Отстань, принц, такое не рассказывают, — огрызнулась я, сунув в костер ещё дров.
Нарониэль поднял на меня взгляд, изучающе высматривая что-то в моем лице, я невозмутимо смотрела в серые глаза и, не выдержав этих детских глазёнок, спросила:
— Ну что таращишься, на шрамы смотришь? Уродливые, правда?
— Немного, — честно согласился принц, — но всё-таки ты хорошенькая, — вдруг выдал он, и я недовольно хмыкнула такой очевидной лести. — Нет, правда, у тебя глаза янтарно-желтые, как у моего грифона.
— То есть ты меня с тварью сравнил? — засмеялась я.
— Грифоны не просто твари, они очень умные. И красивые, — возразил остроухий, должно быть по-эльфийски делать такие странные комплименты и правда было нормально. — Не понимаю, почему ты отказываешься сводить шрамы. Сабат тебя за пару дней поправит, — зевнул эльф.
— Шрамы — это напоминания, иногда от воспоминаний не следует избавляться, — ответила я, и Нарон вновь посмотрел на меня.
— Что-то подсказывает мне, что это не самые хорошие воспоминания, — саркастично ответил он.
— Именно поэтому чтобы их исцелить, сначала надо омыть кровью.
— Кровожадный вы народец, — констатировал Нарон, и я пожала плечами.
— Но разве ты не хочешь убить своего брата, что прогнал тебя со Светлого леса? — спросила я с улыбкой, и эльф растерялся, — То-то же. Все внутри такие же, как мы. Просто кроме нас и орков остальные привыкли этого стыдиться. Но ведь что плохого, чтобы злиться на того, кто обидел тебя? Что плохого в том, чтобы отплатить гаду тем же?
— А ты не пробовала прощать? — встрепенулся мой праведный собеседник.
— Прощать удел слабых, — ответила я, взглянув в глаза Нарона, что так возмутился моим откровением. — А сильные должны наказывать, иначе зло разрастется.
Повисла пауза, мы больше не разговаривали, размышляя каждый о своем. Я думала, как бы нам добыть лошадей завтра, до того, как ступить в Гурию, где с лошадьми точно будет проблема, а принц просто выглядел сонным и уставшим:
— Он не только прогнал меня, он убил моего отца, — нарушил тишину Нарониэль.
Я взглянула на остроухого, всё-таки он был грустным больше, чем просто уставшим. Такое настроение часто бывало у новичков-азагуров, которые попадали в гвардию. Растерянные, напуганные, они обычно сидели в углах казармы и еще на что-то надеялись. На что-то вроде того, что все это скоро закончится. Но это не заканчивалось, ничто плохое не заканчивается само по себе.
Осмотрела принца, всё же ощутив сочувствие. Поднялась на ноги, вынула меч и вонзила в землю прямо у его ног. Эльф удивленно взглянул на меня, я подошла со спины и взяв его руки, крепко сжала ими холодную рукоять:
— Так возьми меч и отруби уроду голову, — прошептала я, склонившись над ухом.
Эта фраза всегда срабатывала не хуже заклинаний.
[1]Векша — она же белка обыкновенная.