Тау не было на вышке. И на что я рассчитывала, придя сюда в такой ливень?
Ночь не принесла мне отдыха. Оставив шторы открытыми, я лежала в кровати и смотрела в тёмное пасмурное небо. Я не слушала голос, сколько бы он ни пытался привлечь моё внимание. Мысли мои были заняты мечтами. Своими, которых не существовало. И Тау.
Его мечта… Из уст кого-либо другого она прозвучала бы глупостью. Но мелодия его голоса, блеск его глаз превращали её в нечто волшебное и прекрасное, достойное героя сказки или мифа. Я вспоминала, что говорил Тау, слово в слово, и златокрылая ласточка оживала передо мной, кружила в ночном небе, высоко, как будто желая отогнать приближающийся дождь. Я могла бы зарисовать её, но не стала. Всё равно она бы получилась неправильной, ненастоящей. Пускай сначала Тау встретится со своей ласточкой. Потом он расскажет мне о ней, расскажет то, чего я бы никогда не увидела сама. И я буду слушать не отрываясь, запоминая каждую незначительную деталь, чтобы после перенести их на бумагу. Только тогда нарисованная мной золотая ласточка будет отдалённо напоминать себя настоящую.
В этих грёзах я провела всю ночь. И всё утро, которое ничем не отличалось от ночи. А когда наступил полдень, сердце моё забилось так быстро, что я подскочила в кровати. Марта, дремавшая на столе, вздрогнула и уставилась на меня круглыми глазами. Я приложила ладонь к груди, не веря самой себе. Непреодолимое желание пульсировало под пальцами. Моё желание.
Наспех приведя себя в порядок, я выбежала из дома.
Дождь не остановил меня. Хотя лило с такой силой, что зонт едва ли защищал голову и плечи. Джинсы неприятно липли к коленям. Вниз по улицам текли бурные потоки воды, и хватило оступиться лишь раз, чтобы ноги промокли насквозь.
До последнего я надеялась увидеть на вышке Тау. Но он не появился, даже когда я шагнула на крытую площадку и протёрла залитые дождём глаза. И правда, кто бы додумался в такую непогоду наблюдать за птицами?
— Дура. Какая же ты дура.
Зонт выскользнул из руки и стукнулся об пол. Стало холодно. Я плотнее запахнула куртку и тут обнаружила висящий на шее бинокль. Казалось, он возник из воздуха, потому что, как ни силилась, я не смогла вспомнить, чтобы брала его из дома.
Луг размыло дождём. Он стал похож на полотно импрессиониста: крупные штрихи и линии, цветные пятна, что складываются в картину, только если смотришь на них издалека. Эта картина заставляла тосковать по дому. Тому дому, в который я больше никогда не вернусь. Который почему-то стёрся из памяти, но остался в сердце смутным ощущением. Таким же смутным, как этот дождливый луг.
Я накинула капюшон и повесила бинокль поверх куртки. Один шаг — и дождь поглотил меня. Он был повсюду, он окружал со всех сторон, и я тонула в нём, точно в озере, тонула в высокой траве, в земле, что хлюпала под ногами. Бинокль покачивался и ударял в живот, окуляры наполнились водой. Волосы липли к лицу, и капли скатывались по щекам к подбородку, падали за шиворот. Я промокла до нитки. Но так и не увидела ни одной птицы.
— Эн!
Я обернулась. Он бежал ко мне через луг, легко, как будто ни трава, ни дождь не мешали ему. Без зонта, с непокрытой головой.
— Совсем с ума сошла? Ливень, а ты тут!..
Он схватил меня за руку, но я не почувствовала его прикосновения.
— Быстро под крышу! Ты же простудишься.
— Но как же ласточка?
Остановившись, Тау непонимающе посмотрел на меня. Я не знала, рассержен ли он или расстроен.
— Какая ещё к чёрту ласточка?
— Золотая. Которую ты ищешь.
Его ответ исчез в шуме дождя. Всё исчезло. Остался только всепоглощающий ливень.
Я очнулась уже на вышке. Стояла на площадке, слушая и наблюдая, как с меня стекает вода. С Тау не упало ни капли, дождь обошёл его стороной.
В носу зачесалось, и я громко чихнула.
— Ну вот, так и знал, что простудишься. Тебе бы поскорее домой.
— Всё нормально, — отозвалась я. Закоченевшие пальцы болели, меня трясло, и потому тяжело было устоять на ногах. Я прислонилась к деревянной опоре, обхватила себя руками.
— Зачем ты здесь?
Тау злился. Злился на меня. Глаза защипало, и я опустила голову.
— Могу спросить у тебя то же самое.
— Зачем?
Теперь в его голосе звучала горесть. Я испугалась и вдруг затараторила:
— Из-за ласточки, про которую ты рассказывал. Эта твоя мечта, она потрясающая, она так меня впечатлила, что я не спала всю ночь, а утром решила, что должна непременно помочь тебе, понимаешь? Я хочу, чтобы ты обязательно нашёл эту ласточку, хочу помочь тебе исполнить мечту. Это моё желание. Моя мечта. Я наконец-то нашла её.
— Глупость…
Он произнёс это так тихо, что я едва расслышала. Тау шагнул ко мне, потянулся к моему лицу.
— Эн, это же ужасная глупость, — выпалил он, посмотрев мне в глаза. Щёки согрелись не то от его тёплых ладоней, не то от смущения. — Ты не должна мечтать о том, чтобы исполнить мою мечту. Это неправильно. Чёрт, да ты и не должна делать то же, что делаю я. Таскаться с дурацким биноклем и высматривать птиц — не нужно, если ты этого не хочешь.
— А если я хочу?
— Ты в этом уверена, на все сто? Тебе это может казаться. Ты можешь принимать за желание другие чувства. Нехорошо вот так отчаянно браться за какое-то дело. Тем более, если это чужая мечта.
Что-то трескалось и осыпалось. Словно сам мир трещал по швам.
— Не нужно проживать мою жизнь. У тебя есть собственная. И мечта тоже. Так что бросай эту чушь, ладно? Пообещай, что бросишь.
Я кивнула, не видя ничего перед собой. Дрожь унялась. Снова остался только ливень.
Он был повсюду.
Снаружи и внутри.