Здесь дает знать о себе очень интересная закономерность: имя Берта в военной промышленности Круппа станет каким-то магическим, оно соединит в себе и страсть немецких романтиков, и знаменитые страдания юного Вертера по поводу несчастной, неразделенной любви к некой Шарлотте, и феноменологию Канта с её первопринципом в историческом самоопределении немецкого народа.
"Кто изучал историю стилей, - писал русский философ серебренного века В. Ф. Эрн, - того должно было всегда поражать глубокое и строгое соответствие между стилем данной эпохи и её скрытой душой. Насколько мы знаем историю, везде мы констатируем неизбежную потребность человечества бессознательно, почти "вегитативно", запечатлевать свою скрытую духовную жизнь в различных материальных образованиях. Одним из чистейших образцов самого подлинного запечатления духа в материи является средневековая готика... По башенкам, статуям, химерам, сводам, колоннам и ковровым vitraux готических святынь мы можем... проникнуть в самые глубокие тайники средневековой религии. И вовсе не нужно, чтобы эти материальные облачения духа известной эпохи или известного народа были непременно феноменом эстетическим, или, попросту говоря, были "прекрасны". Иногда и самое крайнее, отпечатлевшее в материи "безобразие" бывает точнейшею и нагляднейшею транскрипцией скрытых духовных реальностей...
Орудия Круппа с этой точки зрения являются безмерно характерными и показательными... Если рассматривать их "материю", то её строение окажется беспредельно тонким, замысловатым и - если можно так выразиться сгущенно-интеллектуальным".
Кто знает, какие тайны души самого Альфреда Круппа и членов его семьи, всего немецкого народа проявились именно в том, что самому разрушительному орудию, способному на многие десятки километров бросать на головы солдат многотонные бомбы, дали нежное женское имя Берта? Может быть, в разрывах снарядов крупповской одинокой душе слышались увеличенные в тысячу тысяч раз отзвуки разбитого зеркальца, упавшего с дамского столика в супружеской спальне в Садовом домике, и в этой ноте одиночества сплелись и вопли отчаяния юного Вертера, и многое, многое другое? Как знать? Как знать? Но если имя и есть миф, а миф, как утверждают современные философы, и есть действительность, то завораживающее душу бедного Альфреда Круппа божественное сочетание звуков - Берта - отразилось в дальнейшем в канонаде пушки-монстра, призванной мстить и за унижение в любви самого Круппа, и за многовековое унижение всех немцев в том числе.
Глава VI
Предвестие большой войны
Одиночество заставило Альфреда с головой уйти в работу. Постепенно фабрика заменила ему семью, и в моменты откровений он писал: "Я смотрю на своих рабочих как на собственных детей, чье воспитание - источник искренней радости хорошего родителя".
Однако незначительных заказов, поступавших из небольших немецких государств, таких как Бавария, Брауншвейг, Ганновер, и нескольких заказов, сделанных египетским правительством, было явно недостаточно, чтобы эссенская сталелитейная фабрика могла заниматься только производством пушек. Самыми невыгодными оказались небольшие заказы, полученные от прусского государства.
В письме от 19 января 1859 года Крупп в отчаянии писал своему парижскому представителю: "Хотя я и проявляю некоторый интерес к вопросу производства орудий, но я должен сказать, что меня давно увлекает идея прекращения производства оружия. Само по себе это производство не очень выгодно, особенно, если заниматься им так, как это делал я. Часто произведенные мною образцы не выходили за рамки опытных экземпляров, что было и невыгодно и неинтересно для меня, так как это мешало выполнению других заказов".
Прусская армия упрямо держалась за старую технологию и сделала заказ на бронзовые орудия для восьмидесяти батарей, причем заказ был передан конкуренту, что и заставило Альфреда сделать горькое признание в том, что отныне он собирается заняться "более выгодным в финансовом отношении производством колесных бандажей локомотивов, а также винтовых валов пароходов". Отныне он решил посвятить свою деятельность "исключительно мирным целям". Но этим благим намерениям так и не суждено было осуществиться. Судьба Круппа была предопределена свыше, и в его планы неожиданно вмешалась большая политика. Смертоносное ремесло Альфреда оказалось востребованным куда больше, чем мирное производство ободов для колес железнодорожных вагонов.
Дело в том, что в достопамятный день 24 июня 1859 года в Италии более трех сот тысяч человек столкнулись лицом к лицу в смертельной схватке. Боевая линия тянулась на пять миль, и сражение продолжалось более пятнадцати часов.
Вот каким предстает перед нами, благодаря очевидцу, самое начало грандиозной битвы при Сольферино: "Погода чудная, и ослепительное солнце Италии играет на блестящих латах драгун, улан и кирасир.
Австрийцы в полном порядке идут по ровным, свободным дорогам. В центре этой плотной движущейся массы в белых мундирах развиваются желтые с черным знамена с германским императорским орлом".
Но это лишь начало спектакля, лишь подготовка необходимой театральной декорации. А вот описание самого представления: "Австрийцы и французы топчут друг друга ногами, дерутся на окровавленных трупах, убивают врагов прикладами и распарывают саблями или штыками животы; это исключительно резня, борьба диких зверей, обезумевших от потоков крови; даже раненые отчаянно защищаются: у кого нет оружия, тот хватает за горло врага и рвет его зубами... Эскадрон кавалерии несется во весь опор: лошади давят подковами мертвых и раненых; одному оторвало челюсть, другому размозжило череп, третьему, которого можно было ещё спасти, раздробило грудь. Ржание лошадей, проклятия, крики бешенства, рев и стон страданий оглашают воздух.
Тут артиллерия мчится за кавалерией, прокладывая себе дорогу по телам убитых и раненых: мозги вытекают из черепов, люди и трупы раздавлены, земля пропитывается кровью, и вся равнина усеяна клочками и членами человеческих тел.
Французские войска взбираются на возвышенности и с дикой отвагой карабкаются на холмы под градом австрийских пуль и бомб.
Позиции австрийцев очень выгодны и удобны, они укрылись в домах и церквах. Но ничего не останавливает, не ослабевает резню: дерутся везде, в общем и один на один; каждую пядь земли отбивают штыками; берут деревни дом за домом; при каждой ферме - новый приступ, и все дворы превратились в бойни.
Французская картечь производит страшные опустошения в австрийской армии; она усеяла мертвыми телами все склоны холмов и достигает самых отдаленных частей войска".
Давно Европа не видела ничего подобного, давно, со времен Ватерлоо, такая масса войск не сходилась в одном месте с одной лишь целью уничтожить друг друга. Крымская война в этом смысле была лишь жалкой репетицией. Австрийская кампания императора Наполеона III словно пробудила европейские монархии от многолетней спячки, заставив всех ещё раз вспомнить крылатое латинское выражение: "Vic pacem, para bellum" ("Хочешь мира, готовь войну"). Показательно, что именно так, парабеллум (готовь войну), и назовет свой восьмизарядный пистолет немецкий конструктор Г. Люгер, который будут производить в дальнейшем на заводах Круппа, начиная с 1900 и до 1945 год, когда этот латинский лозунг приобретет особую актуальность.
Именно "французская картечь", как утверждает очевидец, и стала решающим фактором, определившим победу французской армии над австрийской. Прусскому королю было над чем задуматься, если учесть то обстоятельство, что Наполеон III ещё в 1855 году на всемирной французской выставке наградил промышленника Круппа Орденом Почетного Легиона за его чудесную стальную пушку.
И вот при королевском дворе у Альфреда появился надежный и могущественный союзник. В октябре 1859 года, то есть четыре месяца спустя после кровопролитной битвы при Сольферино, где немецкому оружию был нанесен серьезный ущерб, город Эссен неожиданно посетил наследный принц Вильгельм Бадденский, чьим наставником считался сам Бисмарк. Принц был любезно принят в Садовом домике, и после его визита Прусское военное ведомство оформило крупный заказ, заплатив гонорар на сумму в 100 000 талеров. Заводы Альфреда заработали с удвоенной силой. Круппа наградили рыцарским крестом царственного дома Гогенцоллернов, что выдвинуло его в разряд одних из самых заметных людей в тогдашней Германии. Альфреду удалось перебороть судьбу, удалось обратить на себя внимание своего правительства, и его пушки оказались наконец востребованными. Теперь он и не собирался переводить свое производство на мирные рельсы.
В 1859 году Наполеон III в сражениях под городами Магната и Сольферино воскресил в памяти европейцев зловещий призрак своего воинственного дяди Наполеона Бонапарта. Франция стала реальным соперником, угрожающим нарушить уже многие десятилетия существующий баланс сил в Европе.
Всем было хорошо известно, что успеха Наполеон III добился как раз тем, что в отличие от многих других монархов, понимал важность экономического прогресса, который и дал знать о себе в виде победоносной канонады французских пушек. Снятие ограничений на деятельность акционерного капитала, заключение договора о свободной торговле с Англией, реконструкция Парижа, строительство Суэцкого канала, проведение в столице Франции Всемирной выставки в 1855 году, где и сумел отличиться Альфред Крупп, - все это и многое другое способствовало усилению деловой активности и ускорению индустриализации, которая и легла, в конечном счете, в основание всех военных побед французской армии, так взбудораживших мир.
Наступала новая эра. Эра, в которой короли по крови должны были быть смещены королями другого свойства, к каковым в полной мере можно было причислить и Альфреда Круппа.
Но раз так, то короля уже не могла удовлетворить скромная резиденция в виде закопченного Садового домика, свидетеля семейного краха Круппа. Следовало выстроить новый дом и даже не дом, а самый настоящий замок. Однако перед тем, как этот проект осуществился, Альфреда в его Gartenhaus посетил сам "железный канцлер" Бисмарк, и эта встреча была весьма примечательной.
Хозяин и гость мирно просидели весь день, беседуя и наслаждаясь видом гуляющих павлинов и ананасовых пальм в кадушках. Скоро собеседники поняли к своему взаимному удовольствию, что между ними существует очень много общего. Они соглашались между собой во взглядах на религию, на весь сложившийся миропорядок. Им нравились также вековые дубы и, вообще, старые большие деревья, в которых чувствуется мощь и сила, словно в древнем ясене Иггдрасиль из германских сказаний.
Альфред был изумлен, когда выяснилось, что Бисмарк, так же, как и он, был без ума от лошадей. Хозяин из последних сил удержался, чтобы не спросить гостя о будоражащем запахе навоза. "Жеребчики так иногда выразительно скачут на лугу, что наблюдать за ними - несказанное удовольствие..." - смог лишь выдавить из себя Крупп, пытаясь вложить в сказанное сокровенный смысл. И "железный канцлер" понимающе кивнул ему в ответ.
За обедом Бисмарк слегка упомянул французскую императрицу Евгению, назвав её сварливой бабенкой, а когда вдруг вспомнили о самом императоре Наполеоне III, то "железный канцлер" с насмешкой произнес: "Что за глупый человек" (Eigentlich ist er dumm!). Насколько французский император был действительно глуп, стало ясно лишь через несколько лет, когда два столь выдающихся человека, Бисмарк и Крупп, мирно обедавшие в тот вечер и рассуждавшие о Боге, деревьях и лошадях, оказались в одном военном лагере.
Альфред, вспомнив про свои парижские злоключения, нашел грубоватую реплику гостя уморительно смешной и одобрительно расхохотался в ответ. Понимание между этими людьми было полное. Такое согласие двух душ может лежать в основе только очень долгой и крепкой мужской дружбы, которой не страшны никакие невзгоды. Заря Альфреда медленно расцветала на историческом горизонте, а ещё ненаписанный траурный марш из "Сумерков богов" Рихарда Вагнера лишь слегка давал знать о себе в первых, еле слышных величественных звуках, воплотившихся в тот примечательный вечер в хохоте будущего короля пушек Альфреда Круппа.
Наконец наступили шестидесятые годы девятнадцатого столетия. Для Круппа именно это десятилетие стало по-настоящему переломным в его карьере оружейника. В это время он смог перейти к массовому производству бессемеровской стали и пушек. Такое начинание требовало наличия собственного сырьевого производства.
К этому времени стало повсеместно известно изобретение англичанина Генри Бессемера, которому удалось, пропуская сильный поток воздуха через жидкий чугун, получить очень высокие температуры, при которых металл оставался расплавленным и превращался в ковкую сталь. Крупп всерьез начал опасаться, что его тигельное литье будет невыгодным, а все его производство станет неконкурентоспособным, так как бессемеровская сталь была намного дешевле и требовала для производства гораздо меньше времени.
Когда Альфред, сделав пробные отливки, убедился в прочности бессемеровской стали, он сразу же приступил к строительству собственной литейной мастерской, за которой последовало строительство второго бессемеровского завода. Только в процессе постоянного производства нового типа стали Круппу сделались ясны все её недостатки и преимущества, которые, несмотря ни на что, не шли ни в какое сравнение с устаревшей тигельной сталью. Но и здесь были свои особенности. Так, бессемеровская жидкая сталь, на производство которой уходило гораздо меньше времени, чем на обычную тигельную, была очень удобна для массового производства, в особенности для изготовления рельсов. В середине прошлого века такими рельсами была покрыта большая часть континентов по обе стороны Атлантики. Эти современные стальные рельсы протянулись на сотни тысяч миль в направлении побережья Тихого океана. Тигельная же сталь оставалась незаменимым материалом для колесных бандажей локомотивов, винтовых валов пароходов и пушечных стволов. Когда в 60-е годы Крупп начал использовать для изготовления пушек бессемеровский метод и поставлять новые стволы прусской армии, его мастерские чуть было не потеряли своей былой завоеванной десятилетиями славы.
Дело в том, что английская руда, хотя и не такая чистая, как шведская, не содержала в себе большого количества фосфора. Руда же из Рура была насыщена фосфором до такой степени, что в темноте от неё исходило характерное сияние, и бессемеровский передовой метод ничего не мог с этим поделать. Круппу понадобились годы, пока он не решился перейти на использование свободной от фосфора испанской руды. Бессемеровскую сталь Альфред решил использовать для создания орудия нового образца. Серьезное испытание неумолимо приближалось. Прусская армия находилась в процессе перевооружения. Крупп писал в это время: "Мы, немцы, должны напрячь свои стальные мускулы и послужить Пруссии, дабы как можно скорее добиться нужного превосходства в области вооружения". Его новые орудия, которые отныне все заряжались с казенной части, стали большими партиями поступать в армию.
Первый сигнал бедствия пришел из России, которая и сделала Альфреда королем. Во время очередных маневров там взорвалось орудие, изготовленное в Эссене по новому методу. И сразу же все самые радужные проспекты оказались под угрозой. Даже рынок по производству колесных бандажей локомотивов потерял свои былые позиции: британская фирма вернула первую партию, объяснив все низким качеством стали. Альфред сразу же снизил жалование рабочим, а кое-кого и уволил.
Перспектива потерять все была настолько реальной, что Крупп, забросив дела, впал в свою обычную депрессию и бросившись в первый попавшийся ему вагон поезда, принялся без видимой цели разъезжать по всей Германии. Он сделал остановку лишь в Карлсрухе, маленьком городке, где сохранилась истинно тевтонская атмосфера. Но родная Германия казалась слишком маленькой для возбужденного сознания Альфреда. Ему захотелось убежать и из страны. Разве он, немец, не может явиться причиной смерти своих соотечественников, своих солдат! Его, Круппа, следует немедленно изолировать, как взбесившегося маньяка, как Джека потрошителя. Что скажет на это король? Ладно король. Что скажет Бисмарк, чье доверие он так и не смог оправдать? До Круппа стали доходить сведения, что его пушки начали взрываться одна за другой.
В качестве оправдания Альфред решил написать письмо на имя одного из министров прусского правительства, отвечающего за перевооружение армии: "Ваше превосходительство!
Испытывая восхищение и искреннюю радость по поводу неоспоримых успехов нашего доблестного оружия, чувствую себя обязанным сделать весьма горькое признание и довести до Вашего сведения те горькие новости, что передали мне совсем недавно: два четырехфунтовых орудия, заряжавшиеся с казенной части, взорвались... и такой же инцидент произошел и с шестифунтовым орудием".
В качестве оправдания Крупп называл Бессемера свиньей. Причина катастрофы, по его мнению, заключалась в том, что некоторые части орудия были изготовлены из "неподходящего материала, каковой не производился лично мной и на моих заводах".
Послание заканчивалось уверением в том, что Крупп обязуется бесплатно заменить все пушки на новые с полной гарантией качества.
Затем в конец расстроенный неудачей Альфред отправился в добровольное изгнание и пробыл целый год в Берне. Тоска по жене вновь завладела его сердцем. В своем отчаянном положении он нуждался в женском тепле и понимании. Приняв спонтанное решение, Альфред совершенно неожиданно появился в Ницце, где в это время и лечилась неизвестно от чего его обожаемая Берта. Доктор Кюнстар, который и следил за драгоценным здоровьем жены Круппа, оставил нам очень интересные записи, в которых дается описание внешнего вида Альфреда в период его депрессивного состояния: "Он был неуклюж и привлекал всеобщее внимание благодаря своему необычно высокому росту и бросающейся в глаза худобе. Черты лица его, некогда правильные и даже привлекательные, преждевременно состарились и как-то высохли. Это лицо было безжизненным, необычайно бледным и испещренным морщинами. Часть поседевших волос ещё была видна на висках в то время. Как большую лысину прикрывал нелепый парик. Крупп почти не улыбался. Зачастую это в высшей степени странное лицо напоминало окаменевшую маску, лишенную всяческих эмоций".
Неожиданный приезд в Ниццу в поисках понимания и сочувствия не оправдал себя. Здесь Альфреду не с кем было переброситься даже словом. Жена встретила мужа необычайно холодно. Казалось, его неожиданный приезд нарушил кое-какие планы супруги. По курорту поползли слухи, что парик Круппа оттого так плохо сидит на голове, что у незадачливого мужа активно поползли вверх рога. Судя по всему, фрау Крупп не собиралась терять зря время и ждать, когда её молодость окончательно увянет. С фотографий, сделанных приблизительно в это время, на нас смотрит зрелая женщина тридцати лет. Во всем её облике дает знать о себе неожиданно проснувшаяся в этой некогда скромной девушке чувственность, которая словно удивила саму Берту своим резким проявлением.
Берта окончательно отдалилась от стареющего любящего и одинокого мужа, как это сделала Эмма Бовари, которая решила жить своей независимой женской жизнью в знаменитом романе Г. Флобера, завоевавшим скандальную славу в парижских салонах приблизительно в это же самое время. Читала ли Берта Крупп этот роман или нет - неизвестно, но её поведение мало чем отличалось от поведения знаменитой героини.
Но и сын, Фриц, был также чужд Альфреду. Мальчик оказался болезненным и замкнутым, не желавшим никого впускать в свой обособленный мир. Альфред обречен был бродить по цветущей Ницце, как по пустыне. Иногда он вступал в злобные стычки с одним из "родственников" Берты, с неким Максом Брухом.
Доктор Кюнстер так описал эти споры: "Круппа, бесспорно, можно отнести к разряду технических гениев... но если дело не касается техники, то он проявляет себя как человек весьма узкого мировоззрения. Ему неинтересно ничего, кроме собственного дела. Как следствие он заключил, что родственник его жены, некто Макс Брух, который в дальнейшем стал замечательным дерижором, лишь понапрасну теряет время, занимаясь музыкой. Если бы Брух оказался технарем, то Крупп отнесся бы к нему с полной серьезностью, решив, что этот человек способен принести реальную пользу людям. Но в качестве музыканта, по мнению Круппа, родственник жены вел абсолютно бессмысленное существование".
Замечания доктора оказались очень точны. В записках Альфреда мы находим следующие суждения: "Я не собираюсь спрашивать у Гете или у кого-нибудь еще, что правда, а что ложь. Ответ мне известен самому,, и я не уверен, что кто-то знает о жизни лучше меня".
Работа была для этого человека единственным спасением от самого себя. Но сейчас именно работа и доставляла больше всего беспокойства. Через газеты Крупп пытался восстановить репутацию фирмы, но эти попытки оказались тщетными. Пушечного короля, похоже, скинули с трона. Время от времени неожиданными наездами Альфред все-таки появлялся на фабрике в Эссене, чтобы затем вновь уехать в Ниццу. Его нынешнее поведение было похоже на то, как в отрочестве и ранней юности будущий промышленный магнат в минуты депрессии любил запираться на чердаке отцовского дома, чтобы подолгу, тупо уставившись в потолок, думать о чем-то, погружаясь в мутные глубины своего непростого, своего необычного и по существу очень больного "я".
После сорока лет безупречного плавания по морю жизненных невзгод, после того, как в течение всего этого долгого периода капитан ни разу не покинул свой мостик вдруг - неожиданное и позорное бегство как проявление непростительно женской слабости.
Может быть, в глубине души Альфреда беспокоила не столько его подвергшаяся сомнению слава пушечного короля, сколько тайное желание вернуть во что бы то ни стало Берту домой, в их закопченый Садовый домик, вместо которого он подумывал возвести новый грандиозный замок?
Между тем в родном Эссене началась эпидемия холеры, которая унесла немало жизней. Но вот болезнь миновала так же неожиданно, как и началась. Постепенно стали выправляться и дела фирмы, хотя вопрос с бессемеровской сталью так и не был решен окончательно. Но, несмотря ни на что, Альфред, подобно рыцарю Тангейзеру, продолжал пребывать в состоянии некой спячки. Своим управляющим на фабрику он писал: "состояние моего здоровья настолько критическое, что мне не только не надо возвращаться к активной деятельности, но стоит всерьез задуматься о ждущей всех нас жизни вечной".