Так выглядело странное сборище неудачников, стоявших у истоков национал-социализма, создавших, не отдавая себе в том отчета, движение, которое за тринадцать лет своего существования смогло поработить почти всю Западную Европу и стало причиной начала Второй мировой войны.
Недалекий слесарь Дрекслер заложил основы движения, пьяный поэт-морфинист Экарт развил определенные "духовные", а, главное, оккультные ценности, чудаковатый экономист Федер сформулировал то, что считалось идеологией, гомосексуалист Рем обеспечил движению поддержку военных и ветеранов войны.
Однако задачу по превращению скромного дискуссионного клуба в то, что вскоре станет мощной политической силой, взял на себя на данном этапе не кто иной, как бывший бродяга Адольф Гитлер, которому в то время исполнилось тридцать лет и которого ещё никто не знал. Он подтолкнул свой скромный комитет к организации многочисленных митингов. Гитлер сам печатал на машинке и расклеивал приглашения. Впоследствии он вспоминал, как однажды, раздав восемьдесят таких приглашений, сидел и ждал гостей: "Через час председатель должен был открыть митинг. Нас снова было только семеро, семеро старых друзей".
Но Гитлер не терял надежды. Он увеличил количество приглашений, печатая из на ротаторе, чтобы собрать средства, дал объявления в местной газете. Успех, по его словам, был просто поразительный - на митинг пришло сто одиннадцать человек. Гитлер впервые должен был выступить перед такой массой народа. По его утверждению, аудитория была буквально наэлектризована пламенной речью оратора. Энтузиазм присутствующих вылился в пожертвования в размере трех сот марок, который на какое-то время помогли решить финансовые проблемы партии.
Оккупацию Рура и левые, и правые в Германии расценили как очередное свидетельство слабости Веймарской республики. Особенно ярко такие настроения проявились в Баварии, где шрамы от гражданской войны 1919 года ещё не успели зарубцеваться. В Баварии постоянно происходили столкновения между коммунистами и национал патриотами. Наиболее активно в 1923 году начала проявлять себя национал-социалистическая германская рабочая партия, или сокращенно НСДАП. Её в то время возглавил Адольф Гитлер. У него к 1923 году уже появились мощные покровители, в том числе бывший начальник германского генштаба и герой войны Людендорф. В 1923 году Гитлер и Людендорф предприняли в Мюнхене попытку переворота, надеясь свергнуть Веймарское правительство и разорвать Версальский мирный договор.
Около одиннадцати часов утра 9 ноября 1923 года, в день провозглашения Германской республики, Гитлер и Людендорф вывели трехтысячную колонну штурмовиков из парка в районе "Бюргербройкеллер" и направили её в центр Мюнхена. Рядом с ними в первом ряду маршировали руководитель СА Геринг, Шейбнер-Рихтер, Розенберг, телохранитель Гитлера, Уильям Граф и с десяток других нацистских вожаков и главарей "немецкого союза борьбы". Впереди колонны развевалось знамя со свастикой и знамя "Бунд Оберланд".
Чуть поодаль от первых рядов демонстрантов двигался грузовик с пулеметчиками. Штурмовики несли на плече карабины с примкнутыми штыками. Гитлер размахивал револьвером. Войско, безусловно, было не самым грозным, но Людендорф, имевший большой опыт командования миллионами отборных германских частей, видимо, считал, что для выполнения его плана этого вполне достаточно.
Пройдя несколько сот метров, бунтовщики встретили на своем пути первое препятствие. На мосту короля Баварии Людвига, безумного поклонника Вагнера, растратившего всю государственную казну на постройки фантастических замков в духе декораций к операм композитора-романтика, так вот, именно на этом мосту-памятнике немецкому романтизму, мосту, перекинувшемуся через реку Идар, дорогу путчистам преградил отряд полиции. Геринг устремился вперед и, обращаясь к начальнику полицейского отряда, стал угрожать расстрелом заложников, которые, по его словам, находились в хвосте колонны, в случае, если будет открыт огонь по восставшим. Полицейские вынуждены были пропустить колонну через мост.
На Мариенплац нацисты наткнулись на большую толпу, слушавшую разглагольствования Юлиуса Штрейхера - ярого антисемита из Нюрнберга, который направился в Мюнхен, как только услышал о путче. Он быстро закончил свою речь и присоединился к бунтовщикам, встав в колонну за Гитлером.
После полудня демонстранты достигли своей цели - здания министерства обороны, где Рема и его штурмовиков окружали солдаты рейхсвера. До сих пор ни осаждавшие, ни осажденные не произвели ни единого выстрела. Рем и его люди служили в прошлом в армии и многие из боевых товарищей нацистов находились сейчас по другую сторону колючей проволоки. Ни у кого не было желания прибегать к кровопролитию.
Чтобы добраться до здания министерства обороны и освободить Рема, Гитлер и Людендорф повели колонну по узкой улице Резиденштрассе, которая сразу за Фельдхернхалле выходила на просторную площадь Одеонплац. В конце улицы путь им преградил отряд полицейских численностью около ста человек, вооруженных карабинами. Полицейские заняли выгодную позицию и на этот раз не были намерены уступать.
Нацисты вновь попытались добиться своего уговорами. Телохранитель Гитлера, УльрихГраф, сделал шаг вперед и прокричал начальнику полицейского отряда:
Не стреляйте! Идет его превосходительство Людендорф!
Гитлер тоже не молчал.
Сдавайтесь! Сдавайтесь! - призывал он.
Имя Людендорфа, по всей вероятности, не произвело на полицейского офицера, никогда не бывавшего на фронте, магического действия.
Какая из сторон выстрелила первой - впоследствии так и не было установлено. Каждая обвиняла своего противника. Один из свидетелей утверждал, что первым выстрелил из своего револьвера Гитлер, другой считал, что это был Штрейхер.
Так или иначе, а выстрел был сделан, и сразу же вспыхнула перестрелка - надежды Гитлера на быструю победу в миг рассеялись. Упал на мостовую смертельно раненый Шейбнер-Рихтер. Геринг получил серьезное ранение в бедро. Через минуту пальба прекратилась, но мостовую устилали тела шестнадцать нацистов и трое полицейских были убиты и смертельно ранены. В дальнейшем именно этих шестнадцать человек фашистская пропаганда возведет в ореол первомучеников. Ноября, как и 7 ноября для коммунистов, станет святым днем во всем Третьем Рейхе.
После залпа все, включая и Гитлера, легли на мостовую. Однако один человек явился исключением, и если бы его примеру последовали другие, все в тот день могло бы закончиться иначе для Германии. Лишь генерал Людендорф не бросился на землю. Он гордо выпрямился, как предписывали лучшие военные традиции, а затем вместе со своим адъютантом, майором Штреком, спокойно прошел под дулами винтовок на Одеонплац. Людендорф, видимо, производил впечатление одинокого странника, облаченного в генеральский мундир. Никто из нацистов не последовал за ним. Адольф Гитлер так и остался лежать на мостовой. Видимо, у него на уровне инстинкта сработал опыт окопной войны раз-стреляют, то тут же ложись. Людендорф же подобным опытом не обладал. Он был прекрасным тактиком и стратегом и привык возвышаться над общей солдатской массой. Еще совсем недавно у его ног был сам Париж, и штурмовикам прославленного генерала оставалось совсем немного для одержания окончательной победы над врагом куда более значительным и грозным, чем полицейский отряд в 100 человек, но сейчас былые героические деяния заметно потускнели и стали напоминать пошлый фарс.
Гитлер, очевидно, считал, что он серьезно ранен: вожак нацистов чувствовал резкую боль. Потом выяснилось, что это был самый банальный вывих. Через некоторое время, придя в себя, фюрер решил покинуть незаметно поле брани. Он вскочил в ожидавшую его на соседней улице машину и помчался в загородный дом семьи Ханфштенгель в Уффинге, где жена хозяина и его сестра ухаживали за лидером нацистской партии вплоть до его ареста, который был произведен спустя два дня.
Людендорфа же арестовали на месте. Он презирал бунтовщиков, у которых не хватило мужества пойти за ним, а разочарование в военных, не вставших на его сторону, было столь велико, что генерал поклялся впредь никогда не отвечать на приветствие германских офицеров и никогда больше не надевать военную форму.
Раненому Герингу первую помощь оказал еврей - владелец расположенного поблизости банка, куда вожака нацистов отнесли боевые товарищи. Затем жена бывшего летчика-аса Первой мировой войны переправила своего супруга через австрийскую границу и поместила в госпиталь в Инсбурге. Гесс также бежал в Австрию. Рем сдался в здании министерства обороны.
В течение нескольких дней все главари бунтовщиков, за исключением Геринга и Гессе, были задержаны и посажены в тюрьму. Нацистский путч потерпел фиаско. Партию распустили. Казалось, что национал-социализму в Германии пришел конец.
Однако, как показали последующие события, карьера Гитлера просто прервалась, причем ненадолго. Гитлер обладал достаточной проницательностью, чтобы понять, что суд над ним отнюдь не положит конец его карьере, а предоставит ему трибуну, с которой он сможет прославить свое имя далеко за пределами Баварии.
Гитлеру было хорошо известно, что зарубежные корреспонденты съехались в Мюнхен, чтобы освещать судебный процесс, который начался 26 февраля 1924 года. Вступительная речь фюрера продолжалась четыре часа, и это было лишь начало длительных выступлений. Именно с этого момента о человеке с маленькими нафабренными усиками узнал весь мир, а слово нацист появилось во многих европейских языках. В своей речи Гитлер был предельно откровенен и заявлял: "Человека, рожденного быть диктатором, не принуждают стать им. Он желает этого сам. Его не двигают вперед, он движется сам. Ничего нескромного в этом нет. Разве нескромно рабочему браться за тяжелую работу? Разве предосудительно человеку с высоким лбом мыслителя думать и мучиться по ночам, пока он не подарит миру свое открытие? Тот, кто ощущает, что призван вершить судьбы народа, не в праве говорить: "Если вы позволите мне, я буду с вами". Нет! Долг его в том и состоит, чтобы самостоятельно сделать первый шаг".
Благодаря путчу, хотя он и потерпел фиаско, Гитлер приобрел общенациональную известность и в глазах многих выглядел теперь патриотом и героем. Нацистская пропаганда вскоре заговорила о путче как о великом этапе развития нацистского движения. Ежегодно после прихода Гитлера к власти, даже после начала Второй мировой войны, фюрер приезжал в Мюнхен, чтобы вечером 8 ноября выступить в пивном зале перед старыми борцами, то есть теми, кто бросился вслед за ним в авантюру, обернувшуюся позднее ужасной катастрофой. В 1935 году Гитлер, будучи уже рейхсканцлером, распорядился вырыть тела шестнадцати нацистов, погибших в непродолжительной перестрелке с полицией, и поместить их в саркофаги в Фельдхернхалле, ставшем национальной святыней. Открывая этот мемориал, Гитлер сказал: "Отныне они обрели бессмертие... Они олицетворяют Германию, и стоят на страже нашего народа. Они покоятся здесь как истинные рыцари нашего движения".
Известно, что лидера нацистов все-таки приговорили к пятилетнему заключению, которое он должен был провести в крепости Ландсберг, расположенной неподалеку от Мюнхена. Однако популярность фюрера в Баварии привела к тому, что срок был сокращен до девяти месяцев. Гитлер провел это время за работой над книгой "Майн Кампф" и в беседах с известным магом Гаусгофером.
Глава XVIII
"Они ничего не знали об этом"
Пока Густав Крупп сидел в тюрьме, инфляция набирала силу, и вынужденное отсутствие самого ответственного лица не уменьшало престиж руководителя, а, наоборот спасало его. Так, уже в августе один доллар стоил 5 000 000 марок, а 29 октября произошел самый настоящий финансовый крах, и доллар буквально взлетел к звездам. Его цена достигла отметки 40 миллионов официально и 60 у торговцев.
Круппы попросили разрешения у правительства начать выпускать собственные банкноты, чтобы рабочим ради покупки одной буханки хлеба не таскать с собой целый мешок бесполезных бумажек. Разрешение было получено, и банкноты начали выпускать. Ими можно было расплачиваться только в заводских лавках. Достоинство каждой такой бумажки колебалось от 100 до 200 миллионов марок. Эта мера была просто необходима. Она спасла многих от неминуемой голодной смерти.
По улицам Эссена стало небезопасно ходить даже днем. Грабежи случались и в административных зданиях. Казалось, в древний город вернулись все ужасы далекой тридцатилетней войны. Французам и бельгийцам уже просто нечего было делать здесь. Они стали свидетелями полного социального краха. Правительство Веймарской республики вынуждено было подать в отставку. Новый кабинет министров принял разумное решение продолжить выплачивать репарации, предусмотренные Версальским договором. Французы с бельгийцами вывели, наконец, свои войска, предоставив немцам самим барахтаться в хаосе социальной нестабильности и необычайно возросшей преступности.
Правда, перед своим уходом из страны оккупационные власти после того, как Густав отсидел в тюрьме семь месяцев, решили все-таки выпустить военного преступника на волю. Предлогом послужила так называемая "Рождественская амнистия". И эта зима, зима тревог, надежд и свободы стала той последней точкой отчаяния, после которой началось постепенное возрождение некогда могущественной фирмы. Союзники сделали все, чтобы немцы ясно поняли, как опасно им быть слабыми и незащищенными. В этом мире нельзя было полагаться на милость победителя. Выпускать детские коляски, конечно, было очень благородно и даже гуманно, но колясками вряд ли можно было защититься от тех же самых французов, которые так нагло вторглись в безоружный Рур. Взаимные обиды, которые и без того уже сумели ввергнуть в мир в хаос Первой мировой, никуда не исчезли, а, наоборот, только продолжали расти, подготавливая тем самым благоприятную почву для начала ещё одной бойни. И как это не покажется странным, но возрождению фирмы Круппа способствовало новое государство под названием Советский Союз.
Русские не являлись участниками Версальского договора и поэтому не были заинтересованы в его поддержке. Огромные богатства России, удаленные от любопытных глаз наблюдателей западных держав, предоставляли идеальные возможности и для наращивания вооружений, запрещенных договором, и для профессиональной подготовки будущих военных специалистов.
Густав Крупп, помногу раз перечитывая записки старого Альфреда, понял ясно лишь одно - будущее возрождение фирмы не мыслимо без военных заказов. Война давно уже стала путеводной звездой всей семьи. И именно война навечно связала семью и нацию. Будет постоянная подготовка к войне - будет процветать фирма, будет процветать фирма, будет процветать народ. Сталь вот основа основ немецкой души.
Нечто подобное пришло в голову и ещё одному очень важному и влиятельному человеку из правительства тогдашней Германии. Это был глава нового военного ведомства генерал-майор Ганс фон Сект. Именно этот человек в критический для все Германии момент был поставлен во главе 100 000 армии.
В возрасте 54 лет Сект находился в самом расцвете сил и представлял собой образец современного прусского генерала. Он был худощав, носил монокль в левом глазу и прекрасно держался. По происхождению, как и по внешности, Сект являл собой классическую немецкую военную традицию. Сын генерала, он вступил в императорскую армию в 1885 году, чтобы служить в лучшем подразделении отца, в гвардейском полку имени императора Александра. Как офицер генерального штаба в период Первой мировой войны Сект отличился на Восточном фронте, организовав успешный Горлицкий прорыв обороны русской армии в 1915 году.
У Секта была привычка выдерживать продолжительное таинственное молчание, которое разнообразилось случайными краткими или едкими комментариями. За такой стиль общения он заработал прозвище "Сфинкс". Однако Сект, педантичный и жесткий прусак, обладал ещё тем, что называлось в военной среде "старым духом молчаливой самоуничижительной преданности в служении армии". Английский посол в Германии лорд д'Абертон отметил как-то, что Сект имел "более широкий ум, чем можно представить в такой подтянутой военной фигуре, более широкий взгляд, чем тот, который, казалось, более соответствовал такому точному, такому правильному и такому внешне изящному облику".
Назначенный в качестве нового командующего, Сект намеревался, как он писал позже, "нейтрализовать яд" Версальского договора. Это означало не только преодоление ограничений самого договора, но также сглаживание разлада и возмущений, вызванных его ратификацией правительством. Старый офицерский корпус, который великий немецкий теоретик войны Карл Фон Клаузевиц охарактеризовал столетие назад как "тип организации с собственными законами, обрядами и традициями", отвечавшей только перед кайзером. Теперь кайзер в качестве главы государства был заменен социалистом Эбертом, который начинал карьеру как шорник и содержатель трактира. Необходимо было, чтобы офицеры приобрели новое чувство верности если не по отношению к республиканскому или другому переходному режиму, то по отношению к рейху. Это чувство преданности Сект почти мистически воспринимал как "постоянное состояние немецкого государства и народа".
С самого начала своей деятельности Сект нашел способы обойти ограничения Версаля. Он благоразумно сохранил генеральный штаб, упрятав его функции под невинным названием "Управление войск".
С целью увеличения офицерского корпуса, который договором ограничивался до 4 000 человек, Сект маскировал свой управленческий личный состав, скрыто замещая офицерами должности гражданского персонала как в Министерстве обороны, так и в других правительственных ведомствах, добавив новый контингент для заполнения мнимых вакансий.
Сект также смотрел сквозь пальцы на наращивание полицейских сил, превышавших ограничения Версальского договора. Он использовал эти силы как резерв личного состава армии. Закаленные в боях офицеры надевали полицейскую форму и проводили военную подготовку тысяч новобранцев. Только прусская полиция насчитывала 85 000 человек, многие из которых имели на вооружении, как и регулярные пехотные части, винтовки, пулеметы и бронемашины.
Сект полагал, что ограниченный контингент рейхсвера в некоторых случаях был даже выгоден. Эта строгая ограниченность позволяла быть более разборчивым, более требовательным к тем, кто шел служить в армию в отличие от хаотичного и случайного набора призывников.
Так, на каждую вакансию среди солдат и унтер-офицеров в среднем приходилось семь претендентов. Отобранные кандидаты отвечали самым высоким в мире требованиям в области физической подготовки. Эти солдаты получали необычайно высокое жалование: в семь раз больше, чем равные им по рангу военнослужащие во французской армии. Офицеры, как правило, лучше обращались с такими солдатами. На рядовых запрещалось налагать суровые и часто неоправданно жестокие наказания, которые практиковались в императорской армии. Таким образом, были созданы самые благоприятные условия для того, чтобы в армии был воссоздан дух воинского братства и преданности своему ратному высокопрофессиональному делу.
Сект обращал также особое внимание на развитие стратегии мобильности, наилучшим способом подходящей для высокопрофессиональной небольшой армии. "Все будущие способы ведения войны, - писал он в 1921 году, - похоже, связаны с применением подвижных частей, относительно небольших, но высокого качества и действующих эффективнее с поддержкой авиации". Такой акцент на скорость и маневренность предвещал второй немецкий блицкриг. Одновременно он отражал и опыт Секта, приобретенный в Первую мировую войну.
Делая упор на мобильность, Сект создавал структуру рейхсвера как кадровой армии, способной в будущем к последующему расширению. Он создал то, что называют "армией руководителей", в которой каждый участник готовился таким образом, чтобы занять высшую должность и взять ответственность на себя. Таким образом, при мобилизации майоры и полковники становились бы генералами, а лучшим из солдат и утер - офицеров присваивалось бы звание лейтенантов.
Представление Секта о развертываемой армии отражалось также в его политике сохранения живых полковых традиций. Каждой пехотной роте, которая, как правило, насчитывала не более 300 человек, присваивались названия, ордена и даже знамя полка, которые брались из старой императорской армии. Это не только повышало моральный дух, но помогало обеспечить практическую возможность для десятикратного увеличения рейхсвера и превращения его в боевую силу, состоящую из миллиона солдат.
В свете всех этих реформ военно-промышленный договор между Германией и Россией был взаимовыгодным предприятием.
Большевизм пришел к власти без логически последовательной экономической программы. Перед 1917 годом партия сосредоточилась почти исключительно на политической борьбе против царизма, а не на казавшихся отдаленными проблемах социального устройства будущего общества. Февральское восстание оказалось неожиданным для партийных руководителей, которые затем в оставшиеся перед октябрем месяцы обсуждали в основном вопросы борьбы за власть, а не перспективы её использования. Традиционный марксизм содержал мало отправных точек для размышлений о послереволюционном развитии. Сам Маркс рассматривал экономическую модернизацию как историческую функцию капитализма, нигде не указывая и даже не намекая на возможную роль социалистов в этом деле. К тому же он, вообще, отклонял попытку делать конкретные предложения относительно послекапиталистического развития, и это стало традицией, которую соблюдали его последователи. Известно также, что Ленин критически относился к обсуждению проблем будущего. Он предпочитал совет Наполеона: "On s'engage et puis... on voit" ("Ввяжемся в бой, а там посмотрим"), признавая позднее, что большевики действовали в 1917 году именно так.