Ставя экономическое будущее России в зависимость от успешного восстания в Европе, доктрина мировой революции отвлекла большевиков от внутриполитической реальности, ослабляя понимание необходимости индустриальной и аграрной программы и приковывала их внимание исключительно к событиям на Западе. В результате одним из основных партийных принципов стала вера в революционную войну с помощью которой революционная Россия могла бы в случае необходимости избежать изоляции и обеспечить спасительную связь с передовыми индустриальными странами Европы. Революционная война стала официальной составной частью большевистских взглядов в огромной степени оттого, что она заменяла отсутствующую программу социальных преобразований и экономического развития.
С 1918 года и до окончания гражданской войны в 1921 году большевики вели борьбу против русских и иностранных контрреволюционных армий за сохранение своей власти в Советской России. "Трудно переоценить влияние этих жестоких испытаний на авторитарную партию и политический строй, находившиеся в процессе становления, - пишет американский историк С. Коэн. - Помимо возрождения централизованной бюрократической власти, они привели к широкой милитаризации советской политической жизни, насаждению того, что один большевик назвал "военно-советской культурой".
С помощью германского военно-политического ведомства Сект начал секретные переговоры с Россией в начале 1920 года. Он использовал несколько посредников, в том числе Энвера Пашу, отъявленного турецкого авантюриста и бывшего военного министра. Сект и паша стали друзьями в конце войны, когда первый служил в качестве начальника турецкого генерального штаба. Оттоманская империя рухнула в 1918 году, и Сект помог Паше перебраться в Германию, а оттуда в Москву.
Переговоры между Германией и Россией, состоявшиеся в 1922 году, привели к договору в Раппало, который восстановил торговые и дипломатические отношения между двумя столь различными партнерами. Соглашение стало первым звеном в цепи, которая привела к советско-германскому пакту о ненападении и разделу Польши в 1939 году.
Сект организовал отделение в генеральном штабе, известное как Sondergruppe R - "специальная группа по России", для налаживания деловых контактов с Красной Армией. Их переговоры привели к созданию двух секретных военных школ на советской территории - авиабазы в Липецке и танкового центра около Казани - для подготовки личного состава рейхсвера. К 1925 году немецкие солдаты в штатской одежде нелегально прибывали в Советский Союз, чтобы учиться летать на самолетах и водить танки. Высокопоставленные генералы рейхсвера совершали инспекционные поездки в учебные центры под видом членов мнимых делегаций рабочих-коммунистов из Германии, хотя все они были монархистами или аристократами.
Специальная группа по России вошла также в сферу торговли. Используя правительственные фонды, она образовала частный торговый концерн, известный как ГЕФУ (GEFU) - аббревиатура безобидного названия "Компания для содействия промышленным предприятиям". С технической помощью немецкой промышленности ГЕФУ основала и управляла рядом предприятий в Советском Союзе в обход Версальскому договору. Один завод в Самарской области занимался производством отравляющих газов, другой - в Филях под Москвой строил военные самолеты и моторы, а на заводах в Туле, Ленинграде и Шлиссельбурге выпускали артиллерийские снаряды. Выпуск продукции на этих заводах делился между рейхсвером и Красной Армией. Только в Германию, например, прибыл груз в количестве 300 000 тяжелых артиллерийских снарядов.
Известно, что Густав Крупп лично участвовал в подписании советско-германского договора в Раппало. Внешне его экономическая помощь молодой советской России выражалась в поставке сельскохозяйственных машин. Представители фирмы подписали договор с Микояном о том, что на крупповских предприятиях пройдут необходимую подготовку будущие советские инженеры, но что скрывалось за этим занавесом, оставалось только догадываться.
Однако Сект знал, что советское участие являлось лишь временной мерой. Снабжение оружием и боеприпасами, достаточное для растущей армии, он представлял себе только в виде "удобных соглашений" с промышленниками в самой Германии. В 1924 году Сект создал секретное ведомство по вооружениям для того, чтобы установить взаимоотношения с руководителями промышленности и подготовить подробные планы для мобилизации армии из 63 дивизий. Сект не интересовался накоплением запасов оружия, которое могло быстро устареть. Его цель состояла в том, чтобы поощрять исследования и разработку нового оружия. Когда наступит время для полномасштабного перевооружения, он хотел иметь образцы и прототипы нового современного вооружения, которое можно быстро запустить в случае необходимости в массовое производство.
Просьбы рейхсвера встретили различный прием. В то время как немногие промышленники секретно сотрудничали с армией, многие протестовали, так как не могли позволить себе финансовые убытки, с которыми были связаны тайные исследования и разработки. Но, по крайней мере, один титан немецкой промышленности, который отлично понял, в чем заключается единственный источник его истинного благосостояния, горячо поддержал планы Секта. Естественно, это был все тот же Густав Крупп. В январе 1922 года Крупп лично встретился с Сектом и адмиралом Паулем Бенке, командующим военно-морскими силами, и согласился, как позднее написал Густав, "обходить и таким образом нарушать условия Версальского договора, который душил военную свободу Германии".
Два заговорщика, Секст и Крупп, имели как сходные черты характера, так и серьезные различия. Подобно Секте, Крупп являлся монархистом, который находил, что республика ему противна. В течение всей жизни свергнутого монарха Крупп поддерживал самые тесные связи с изгнанником, посылая ему поздравительные письма по случаю очередного дня рождения. Этой привычке Густав не изменил даже с приходом к власти Гитлера. Как и Сект, промышленник обладал проницательным и расчетливым умом. Но в противоположность элегантному и обходительному генералу Густав своей внешностью и манерами больше напоминал комическую фигуру. Маленького роста, на голову ниже жены, он обладал куполообразным лбом. Сжатые губы, казалось никогда не улыбаются, а жесты у этого маленького человека были настолько быстрыми и механически неестественными, что, как заметил один американский писатель, они походили на "пародию прусской строгости".
Крупп испытывал какую-то патологическую привязанность к порядку и эффективности. Среди людей, которые гордились своей точностью, он был легендой безукоризненной пунктуальности. Каждый день его жизни был расписан по минутам. Такого же он требовал и от своих подчиненных. Каждую неделю он выделял не более 60 минут для игры с восемью детьми. На этом его отцовский долг и ограничивался. Все остальное время было потрачено на восстановление былого престижа концерна. И, по истине, это были титанические усилия.
Процесс разоружения на заводах Круппа принял довольно причудливые формы. Инспектор союзников отметил, что немцы не сдали многие артиллерийские системы, указанные в инвентаризационных списках, подготовленных французской разведкой. Недоставало около 1500 пушек. Представитель Круппа пытался объяснить, что французские оценки оказались преувеличенными. На самом деле пропавшие пушки перекочевали за границу к голландской компании, принадлежавшей Круппу. Тупик, в который зашел вопрос по поводу пушек, преодолел сам инспектор. Он распорядился, чтобы Густав возобновил полномасштабное производство, пока его заводы не изготовят такого количества артиллерийских орудий, которое будет соответствовать французской квоте. Зажимные устройства и прессы после этого разобрали и уничтожили, а вновь изготовленные пушки отправили на переплавку. Таким образом удалось скрыть немалую часть вооружения.
"Если когда-нибудь произойдет воскрешение Германии, - писал Густав, если даже она сможет сбросить с себя цепи Версаля, то в этом случае фирме необходимо подготовиться. Оборудование уничтожили, станки разрушили, но осталась одна вещь - люди в конструкторских бюро и в цехах, которые в удачном сотрудничестве довели производство оружия до последнего совершенства. Их умение необходимо сберечь, так же как их огромные ресурсы знания и опыта. Мне пришлось отстаивать фирму "Крупп" как комбинат по производству вооружения для отдаленного будущего, несмотря ни на какие препятствия".
Едва успели высохнуть чернила на Версальском договоре, как Густав воспользовался одним из его широко раскрытых окон: в этом документе ничего не говорилось о немецких компаниях, производящих оружие в других странах. Крупп в первую очередь обратил свой взор на Швецию и на её завод по производству стали и пушек в Бофорсе. Он отыскал свой путь в Бофорс, обменивая патенты, лицензии и секретные производственные процессы на акции на бирже. К концу 1925 года эти владения с дополнительными акциями, приобретенными на фондовой бирже с помощью скрытых инвестиций со стороны немецкого правительства, возросли до одной трети контрольного пакета на Бофорской фондовой бирже.
Но до того, как он приобрел действительный контроль, Густав сильно повлиял на т, что стало сходить со сборочных линий Бофорса. В 1921 году он послал главного инженера понаблюдать за производством, и вскоре завод уже собирал сконструированные Круппом артиллерийские системы, зенитные пушки и даже экспериментальные боеприпасы для поражения бронемашин. Многие из этих изделий продавались в Голландии, Дании и других странах. Они приносили небольшой доход Круппу, но при этом помогали конструкторам компании использовать свои идеи, а офицерам рейхсвера, посещавшим Бофорс, изучать новую технологию. В конце концов визиты немецких офицеров вызвали подозрение шведского правительства. В 1929 году осторожные нейтральные шведы запретили иностранное участие в собственности своих военных заводов. Юристы Круппа быстро обошли закон, создавая холдинговые кампании, которые замаскировали немецкое участие и сохранили контроль над Бофорсом за Круппом.
Густав, между тем, продолжал увеличивать долю своего присутствия и в Голландии. В 1922 году, скрытно работая вместе с немецким морским министерством, он основал в Гааге концерн, известный как ИВС, что означало "инженерное ведомство по судостроению". Его целью являлось продолжение запрещенной тогда разработки подводных лодок, начатой на крупповских судостроительных заводах в Киле. Густав направил свою команду флотских конструкторов на новые судостроительные верфи в Голландии, где ИВС осуществляло проектирование и строительство подводных лодок для других стран. Через ИВС Крупп обеспечивал техническую экспертизу, которая помогала иностранным государствам строить собственные подводные лодки. Он обменивался информацией с японскими строителями субмарин и послал в эту страну своего главного конструктора. Густав также направил копии чертежей и штат конструкторов кораблей в Финляндию, Испанию и Турцию, где они создавали основу того подводного флота, которому предстояло бороздить моря и океаны в период Второй мировой. Эти страны, в свою очередь, разрешали немецким командирам и командам совершать пробные рейсы на новых субмаринах, тем самым предоставляя немцам возможность приобрести опыт, который они не могли иметь, плавая под свои флагом.
Крупп укрепил свое положение в Голландии, создавая компании учредителей и продавая пакеты акций ИВС влиятельным голландским предпринимателям. Это оказалось проницательным шагом. В 1926 году, когда французы заявили официальный протест против активного строительства подводных лодок в Голландии, правительство страны дало понять, что не намерено вмешиваться в вопросы частного предпринимательства.
Пока Крупп обходил Версальский договор, разрабатывая вооружение за рубежом, он воспользовался и другой полезной возможностью. Хотя договор не позволял производство нового оружия в Германии, он не запрещал его проектирование на бумаге. Густав держал команды оружейных разработчиков в Эссене и снабжал их военными и техническими публикациями со всего мира, чтобы держать их в курсе последних достижений в этой области. Эти команды анализировали множество изобретений. Доклад, составленный американской военной разведкой в мае 1921 года, менее чем через год после подписания договора, указывал, что Круппа недавно наградили двадцатью шестью патентами по устройствам управления огнем артиллерии. Девять патентов разработчики получили за изобретение взрывателей для новых типов снарядов, 17 - за изобретение новых артиллерийских орудий среднего класса и 14 - за разработку моделей тяжелых пушек, которые можно было перевозить только по железной дороге.
После политического и финансового кризиса, который пережила Германия в 1923 году и после освобождения из тюрьмы Густав занялся тем, что начал наращивать и без того головокружительный темп перевооружения Германии. В 1925 году конструкторы Круппа переехали в цент Берлина с тем, чтобы быть ближе к группе связи и взаимодействия штаб квартиры рейхсвера. Команда тщательно соблюдала секретность. Хотя договор и не запрещал проведение конструкторских работ, Густав и его коллеги, планировавшие перевооружение страны, боялись, что яростная реакция держав-победительниц лишь затруднит их работу, сделав её достоянием общественности. В своих кабинетах на 10 этаже в доме №4 на Потсдамер плац крупповские конструкторы работали под прикрытием фиктивной станкостроительной компании, которая называлась "Кох и Кинцле". Эта смешная вывеска вызывала ассоциации с популярными в это время всевозможными комическими парами, например, Пат и Паташон, или Братья Маркс. Как в современном фильме ужасов, где самые страшные и кровожадные преступления творятся руками веселых клоунов, которые, в конечном счете, оказываются простыми сумасшедшими, сбежавшими из соседней психушки, так и в 20-е годы нашего столетия неслыханные злодеяния века постепенно и незаметно вызревали под балаганными именами, которые вполне могли стать сценическими псевдонимами для любой размалеванной шутовской пары. Это было латентное, то есть скрытое, присутствие в повседневной жизни немецкой столицы вселенского зла. Любой теолог знает, что дьявол делает все, чтобы о его существовании никто и не догадывался. Вывеска "Кох и Кинцле" была своеобразной распиской, по которой отныне душа немецкого народа всецело принадлежала силам темным и неведомым.
Никто из других обитателей здания на Потсдамер плац и не знал, что творится за дверями невинной станкостроительной фирмы, хотя рядом располагались службы Рейхстага и сам парламент. Даже жены сотрудников злополучного "Коха и Кинцле" не очень ясно представляли себе, чем занимаются их мужья. "Никто не заметил нас, никто не побеспокоил, никто даже не постучал в дверь, - вспоминал Фриц Туббезинг, один из первых промышленников Германии, примкнувших уже в это время к Гитлеру. - Мы были практически наверху Рейхстага, и они ничего не знали об этом".
Глава XIX
Гитлер и немецкий романтизм
Первоначально Гитлер хотел назвать свою книгу "Четыре с половиной года борьбы с ложью, глупостью и трусостью", но Макс Аманн, практичный директор нацистского издательства, который должен был опубликовать её, возражал против столь тяжеловесного и малопривлекательного заголовка. В окончательном варианте книга получила название "Майн Кампф" ("Моя борьба"). Содержание её разочаровало Аманна: он надеялся заполучить страстную исповедь Гитлера, где описывалось бы, как он из безызвестного венского "рабочего превратился в известную всему миру фигуру". Но в книге оказалось слишком мало автобиографического материала.
Позднее, уже после Второй мировой войны, даже убежденные нацисты признавались, что так и не смогли до конца осилить высокопарный опус в 782 страницы.
Первый том был опубликован осенью 1925 года. Книга объемом в 400 страниц стоила двенадцать марок (или три доллара) - почти вдвое дороже большинства книг, выпускаемых в то время в Германии. Она не сразу стала бестселлером. Аманн, правда, хвастался, что в первый год после выхода "Майн Кампф" в свет было продано 23 000 экземпляров.
На основании захваченной союзниками в 1945 году документации о выплате гонораров нацистским издательством "Эйер ферлаг" можно привести фактические данные о продаже "Майн Кампф". В 1925 году было продано 9 473 экземпляра, затем в течение трех лет количество проданных книг ежегодно сокращалось и в 1928 году составило лишь 3 015 экземпляров.
С увеличением фондов нацистской партии в 1930 году, когда на прилавках появилось однотомное издание "Майн Кампф" за восемь марок, продажа книг возросла до 54 086 экземпляров, а в 1932 году было продано уже 90 351 книга.
Гонорары Гитлера - основной источник его доходов - начиная с 1925 года и во все последующие годы составляли значительную сумму. Однако их трудно сравнивать с гонорарами, полученными в 1ё933 году, когда Гитлер стал рейхсканцлером. За первый год пребывания Гитлера у власти продали миллион экземпляров, и доходы фюрера от гонораров, которые с 1 января 1933 года возросли с 10 до 15%, превысили миллион марок (примерно 300 000 долларов). Как у большинства писателей, у Гитлера даже возникли определенные трудности с уплатой налогов. Фюрер сделался самым состоятельным автором в Германии и впервые почувствовал себя миллионером.
За исключением Библии, ни одна книга не продавалась в таких количествах в период нацистского правления. Считалось почти обязательным и, безусловно, разумным - дарить "Майн Кампф" жениху и невесте к свадьбе, а школьнику по окончании школы любого профиля. К 1940 году, спустя год после начала Второй мировой войны, в Германии было продано 6 миллионов экземпляров нацистской библии. Это был самый настоящий апофеоз немецкого романтизма.
"Нет сомнений в том, - пишет Г. Крейг, - что он (Гитлер - Е. Ж.) стремился к окончательной гибели. Разве не избрал он тропу войны, отнесясь с высокомерным безразличием к ограниченным ресурсам Германии и к превосходящему потенциалу её врагов? Разве не закрыл он глаза на возможности мирного удовлетворения своих претензий к Польше в 1939 году, хвастливо заявляя: "В конце концов я собрал армию для того, чтобы пустить её в дело."? Разве он не ринулся в схватку с Советским Союзом, раздраженный патовой ситуацией, в которую зашла борьба с Великобританией, а после первых неудач на Восточном фронте разве не расширил он круг своих врагов, целенаправленно и будто стремясь к самоубийству, объявив войну Соединенным Штатам?".
"Если война проиграна, - заявил как-то Гитлер совсем в вагнеровском духе, - погибнет и немецкий народ. Нет необходимости волноваться о том, что потребуется немецкому народу для выживания. С другой стороны, для нас лучше всего уничтожить даже самые элементарные вещи. Ибо наш народ оказался слабее, и будущее принадлежит исключительно более сильному народу Востока. Те, кто выживут в этой борьбе, в любом случае будут худшими, так как лучшие уже мертвы".
Гитлеру удалось подменить обычные прозаические цели политика-практика грандиозной концепцией немецкого предначертания. Он придал, словно руководствуясь законами романтических вагнеровских опер, эстетическое значение политическим ритуалам посредством их драматизации.
Известный немецкий историк И. К. Фест писал по этому поводу: "Гитлер оказался первым, кто - благодаря строго подобранным эффектам, театральным декорациям, исступленному восторгу и суматохе обожания - возвратил публичным зрелищам их сокровенный смысл. Их впечатляющим символом был огненный свод: стены из волшебного света на фоне темного, угрожающего внешнего мира. Если немцы могли и не разделять присущий Гитлеру аппетит к пространству, его антисемитизм, вульгарные и грубые черты, то сам факт, что он снова придал политике величественную ноту судьбы и включил в неё толику страха, принес ему одобрение и приверженцев".
Предположение, что Адольф Гитлер явился, в конечном счете, проекцией латентных сил немецкой души, кульминационным выражением немецкого романтизма, нашло самого блестящего истолкователя в лице Ханса Юргена Зиберберга, который тщательно разработал эту концепцию в своей кинотрилогии: "Реквием по Королю-девственнику" (фильм посвящен покровителю Рихарда Вагнера королю Людвигу II Баварскому и его попыткам убежать от реальности посредствам искусства), "Карл Май" и "Гитлер".
В последнем из трех фильмов подобный Протею персонаж-рассказчик, указывая на фюрера, говорит: "все вело к нему. Он был единственным разрешением - не случайностью, не ошибкой, не отклонением. Между ним и нами все до мельчайшей детали было логично. Богиня истории, провидение, сказала свое слово и была права, убийственно права. В XX столетии он был Германией, а Германия была им".
Жан Амери, участвовавший в бельгийском Сопротивлении, а затем ставший узником Освенцима, писал, что в случае с Гитлером особенно важно помнить о том, что "немецкий народ созрел для его появления, и в этом отношении до ужаса пророческое стихотворение Георге звучит как трагический музыкальный аккомпанемент". Ж. Амери намекал на стихотворение "Новый Рейх" Стефана Георге, на этот типичный пример политического романтизма 1920-х годов:
Der sprengt die ketten, fegt auf trummerstatten
Die ordnung, geisselt die verlaufenen heim
Ins ewige recht wo grosses wiederum gross ist
Herr wiederum herr. Zucht wiederum zucht. Er heftet
Das wahre sinnbild an das voolkische banner.
Er fuhrt durch sturm und grausige signale
Des fruhrots seinen treuen schar zum werk
Des wachen tags und pflanzt das Neue Reich
Он рвет оковы, приводит в порядок груды развалин,
Бичом загоняет домой заблудших и растерянных
К вечной справедливости, где великие опять обретают величие,
Хозяин снова хозяин, дисциплина вновь дисциплина.
Он крепит верный символ на народное знамя