Глава 7. Шпионаж в пользу бывшего СССР
Гипноз, суггестия, а также графология и
прочие подобные вещи давно используются спец
службами. Гипнотизеры и графологи работали
еще в ЧК. Существует даже секретный учеб
ник КГБ о бессловесном внушении. Внешне, по
шрифту и картинкам, он похож на школьный
учебник физики, только, прочитав его, можно,
не прикасаясь, на расстоянии. Толкнуть, на
пример, человека под поезд. Ясновидящие помо
гают МВД и КГБ в следственной работе.
"Семь чудес в одной книге", 1988
Моисеев сильно переменился в последние дни.
Сейчас, когда, наконец, надо было перестать болтать и немедленно совершить нечто более существенное, чем митингование на московских площадях и ораторствование в кругу близких друзей, он вдруг понял, что жизнь его еще не прошла, более того, поворачивается к нему лицом и смотрит в глаза.
Он сидел на скамеечке в сквере, на пересечении Бродвея и Пятой Авеню, под тенистыми деревьями, гасящими гулкие звуки города, и ждал Нестерова. И именно там, в этих широтах планеты, подумал, что что-то такое надо совершить, и немедленно, потому что скоро эта поездка завершится, он вернется в свою бедную кооперативную республику Россия, где сейчас в хозяйственных магазинах моток провода, чтобы повеситься, стоит пол его зарплаты, а о складном биде, виденном им в одной из витрин, надо думать, и не слыхали. В России его будут ждать опять унылые редакционные будни, перемежаемые редкими главами из книги "Начало Водолея", и на этом все закончится. И ничего будет даже вспомнить.
Впрочем, вспомнить, может быть, и будет что, вчера вечером в паршивеньком номере отеля Моисеев смотрел телевизор; сперва он делал это с неудовольствием, потому что ничего не понимал по-английски, потом с удовольствием, потому что смысл наконец стал до него доходить, и раздражился.
Раздражился он от того, что ему снова захотелось переименовать Нью-Джерси в Ново-Дзержинск, да еще и поставить там памятник основателю ВЧК, теперь неизвестно куда девшийся. Моисеев до последнего надеялся, что он, быть может, в ремонте.
А удовольствие он получил от двух передач. В первой показывали кулачную борьбу, причем настолько невероятно жестокую, что даже он, видавший виды ответственный секретарь, заволновался. Потом оказалось, что все это понарошку, в шутку. В поддавки. И называлось это зрелище коротким словом "кейч".
Во второй прокрутили обычный минутный ролик, рекламирующий средство от импотенции. Реклама понравилась Моисееву.
В помпезных покоях, появившихся на большом стереоэкране, восседал старый падишах, возле которого танцевали красотки. Но не милы они были его сердцу. И эротические их танцы его не радовали.
И в этот самый момент, любимый визирь принес ему какой-то флакон. Падишах посмотрел на флакон и тотчас же укоризненно перевел взор на полку, где стояло уже множество подобных. Он уже подумывал о том, не наказать ли визиря за бестактность, но в этот момент в покои к нему вбежал военный министр и объявил, что началась война и дворец падишаха окружен неприятелем.
Тотчас же стало и вовсе не до красоток.
Падишах выбежал из покоев и оказался перед воротами, где увидел несущихся к его дворцу всадников. Перед дворцом был ров с водой и через него перекинутый мост.
"Поднять мост", - приказал падишах.
"Это невозможно, - тотчас же ответил ему военный министр, - мы уже пытались, но им не пользовались двести лет, и он заржавел".
И тогда падишах, понимая, что это конец, в сердцах бросил на мост тот самый флакончик, который ему недавно доставил визирь и который он все еще машинально продолжал держать в руках. Флакон разбился, жидкость его растеклась по мосту. И мост медленно начал подниматься.
... Моисеев с тоской смотрел на ухоженных людей, вспомнил Брайтон-Бич, вчерашнее посещение раввина и почему-то загрустил. Ему очень захотелось, во-первых, пить, а во-вторых, выпить.
И словно бы в ответ на его мысленный призыв подбежал к нему мальчишка с корзинкой и предложил на выбор баночное пиво любой страны и любого сорта. Моисеев от неожиданного исполнения своего материализовавшегося желания даже привстал со своей скамьи и немедленно оказался втрое выше мальчишки, а мальчишка, не обратив внимания на рост чужеземца, и, не жалея времени и усилий, стал вынимать и ставить перед ним банки с пивом, причем здесь было пиво и белое, и золотистое, и черное, и лимонное, и с джюсом, и с солью, и с прилепленным прямо к банке пакетиком соленых креветок.
Моисеев смотрел на все это как на фокус в цирке и продолжал стоять, но когда увидел, что часть банок покоится в корзине прямо во льду, а другая, наоборот, разогревается на крошечной плитке, ибо есть на свете любители и теплого пива, он не выдержал и плюхнулся снова на скамью, продолжая рассматривать этот вернисаж уже сидя, расставив свои отнюдь не балетные, сорок шестого размера ноги в сапогах, на которые здесь, в Нью-Йорке, обращали внимание все, у кого только доставало сил глядеть вниз.
Сапоги были нечищеные и походили на две гиппопотамьи морды.
Помучив бедного Моисеева ассортиментом наклеек, мальчишка наконец всучил искателю справедливости одну банку, взял за услугу всего три доллара, которые Моисеев долго искал по всем карманам своего синего плаща. Найдя их и получив вожделенный напиток, Моисеев мальчишку милостиво отпустил, а открывая банку с пивом, даже не задумался о том, что в двух шагах отсюда, в любом магазине, точно такое же пиво он мог бы купить и за сорок центов.
Держа банку в руке, Моисеев чувствовал почти такую же негу, как перед поцелуем любимой женщины. Гордясь, что он умеет открывать баночное пиво, он подцепил наконец толстым пальцем петлю и после "пшика", обрызгавшего его лицо и маленькие круглые очки, стал медленно пить, не заметив, что его экстравагантный сапог уже давно грызет какая-то тварь, именуемая бультерьером. Когда Моисеев обратил на него, наконец, внимание. Его уже оттаскивала красавица, зубы которой были покрыты блестками.
"...твою мать", - подумал Моисеев, но вслух не сказал, хотя показалось ему, что сказал. И тогда он оглянулся посмотреть, не потревожил ли он кого пусть не словом, но случайно вырвавшейся мыслью.
Убедившись, что нет, он успокоился.
К тому же он был доволен, что с советской обувью американская собака не сладила.
Он пил и смотрел на Нью-Йорк, а когда, наконец пиво подошло к концу, тут-то и показался Нестеров. И хотя полковник был еще далеко, Моисеев видел, как он переходил Бродвей, и по его походке и жестам понял, что Нестеров идет с добрыми вестями.
-Как жизнь? - спросил Нестеров.
-Сиксти-сиксти, - ответил Моисеев, чувствуя себя после пива как минимум эсквайром.
-А как пивко? Не оставили мне глоточка?
Моисеев замялся. Ему самому таких баночек надо было штук восемь, чтобы утолить жажду.
-Между прочим. Банку из-под пива, прежде чем выбросить, должно сжать. Вот так. - И Нестеров показал, как это надо сделать.
-Зачем это? - спросил Моисеев.
-Потому что американцы - рациональные люди. Этим действом они преследуют сразу четыре цели. Во-первых, смятая банка занимает меньше места в корзине мусорщика. Во-вторых, сминая банку, вы тренируете свою руку, в-третьих, вы восстанавливаете кровообращение, ведь как-никак в пиве содержится некая доза алкоголя.
-А в-четвертых? - спросил раздосадованный чужой мудростью Моисеев.
-А в-четвертых, ломая что-то, вы снимаете с себя стресс, напряжение. Ведь известно, что разрушать приятно, вот вам и представлена эта микровозможность
-Интересно, - сказал Моисеев.
И разговор еще после этого долго продолжался на тему, как снимать стрессы.
Поскольку по социальным признакам американцы считают меня своим врагом, - проговорил ни к селу, ни к городу ответственный секретарь, - почему бы им не отдать мне свой ужин?
Нестеров тоже помнил эту пословицу. Заканчивающуюся словами: "ужин отдай врагу", но надо было говорить дело.