Везение подвергает наш дух еще более суровым испытаниям, ибо в несчастьях мы закаляемся, а счастье нас расслабляет.
…Я вынырнул из сна как из проруби, аж в висках закололо. Всю ночь меня преследовали неясные, какие-то мутные кошмары; их тяжело, да и не хочется вспоминать — но отдельные фрагменты сна, в которых была Виктория и окровавленный Ганс Вальдау, студиоз, погибший на дуэли фон Ронина… Они врезались в память.
Желая поскорее освободиться от сонной одури, я покинул шатер — и полной грудью вдохнул буквально звенящий от утреннего мороза воздух! Плохое настроение и дурные мысли мигом выдуло из головы — а сам я невольно залюбовался сиреневыми и багровыми красками на небе, приветствующим восходящее солнце… Но, залюбовавшись небом, я пропустил момент, когда над головой стремительно прошмыгнула неизвестная птица, заставив меня аж шарахнуться в сторону от неожиданности!
Между тем, лагерь сводного рейтарского полка уже живет своей жизнью — пока что размеренной и спокойной в отсутствии врагов. После нашего рейда по тылам активность разбойных банд лисовчиков сошла на нет, а решение выступать в поход — и на кого выступать — Михаил Васильевич должен озвучить сегодня, на совете офицеров. Так что наша мирная жизнь скоро закончится — но пока еще можно насладиться относительным затишьем и даже побездельничать! Впрочем, бездельничать — это не про меня; как-то не удосужившись обзавестись ординарцем, я занялся приготовлением завтрака «по орловски», по «старинному» рецепту нашего «стрельца»… Как он там, где он там?! Остается надеяться, что с другом под Смоленском все хорошо… Разведя два небольших костра, на каждый я поставил по котелку на треноге. Первый — для «чая», а вот второй уже под кулеш.
На дно последнего я кинул несколько мелко нарезанных кусочков копченого сала, без мясных прожилок. Как только оно растопилось, внутрь я засыпал также пару мер полбы, то есть крупной, никоим образом не дробленной пшеничной крупы — и дал ей обжарится в топленном сале, покуда я нарезаю остатки вчерашней зайчатины, обжаренной на углях. Кинув в котел и ее, а заодно и вяленого мяса для жирности и вкуса, я также густо забил котелок чистым талым снегом (благо, что намело его знатно!), густо посолил все сверху и принялся ждать… Жалко только, что под рукой нет никаких душистых трав!
Впрочем, и без них воздух вокруг вскоре наполнился аппетитным ароматом жирной похлебки с явным привкусом копчености и дыма — и как я и предполагал, мое ожидание окупилось с лихвой:
— Доброе утро, Себастьян! — сглатывая слюну, произнес подошедший Лермонт. Ноздри его жадно раздуваются.
— Ты в котел не заглядывай. — отстранил его я. — Еще рано. На вот, возьми.
Я протянул другу кусок хлеба прямо на палке, на которой он и готовился — хлеба, подсушенного на огне с тонким ломтиком уцелевшего сала, вкусно поджарившегося и пропитавшего хлеб ароматным жирком.
Бургер семнадцатого столетия…
— Мысли читаешь, фон Ронин! — горец широко улыбнулся.
— Да у тебя на лице все написано! — хохотнул я, зачерпнув кружкой из котелка с «чаем», заваренным на сухих листьях Иван-чая и смородины.
А ведь дома я Иван-чай терпеть не мог…
— Вот, возьми, всухомятку жевать не стоит.
Лермонт аппетитно захрустел бутербродом — а к костру, зябко кутаясь в теплый, шерстяной плащ, подоспел и Тапани.
— Присоединяйся, Степан! Чем Бог послал!
— Милостивый Господь послал нам что-то явно очень вкусное. — шумно втянул ноздрями воздух Йоло, принимая второй (увы, последний!) «бургер» и кружку с отваром.
— Как прошла ночь, фон Ронин? — Джок с улыбкой подмигнул мне, после чего добавил, — Снилась ли твоя любимая фрау?
Я угрюмо усмехнулся, протерев лицо руками:
— Снилась. В кошмарах.
В воздухе повисла тягучая, неприятная и неловкая пауза, первым которую прервал Тапани:
— Моя бабка всегда говорила, что сновидения хранят наши тревоги, а порой и предостерегают от опасности.
Лермонт усмехнулся:
— И ты ей, конечно же, веришь.
— Верю, не верю… А отношусь с осторожностью. Если есть после сна плохое предчувствие, лучше оставаться настороже!
Шотландец пожал плечами, после чего согласно кивнул:
— Не лишено смысла.
Я помешал кулеш ложкой, не позволяя пригореть полбе ко дну котелка, не вмешиваясь в разговор — при этом вновь попытавшись воскресить в памяти сновидение. Но подробности кошмара были словно в дымке, ускользая от моего разума… И в конце концов я оставил эту затею, приняв во внимание слова Тапани и решив, что сегодня действительно стоит быть настороже.
Как, впрочем, и завтра. И послезавтра…
— Ты возьмешь нас на совет с князем Михаилом? — пока я бродил в собственных мыслях, Лермонт уже подал собственную миску, сочтя, что солдатская каша полностью готова. — Точнее, великим князем… Он видимо, все для себя решил, и сегодня огласит собранию план кампании на ближайшие дни.
Я согласно мотнул головой:
— Почему бы и нет? Главное, чтобы в шатре кесаря нашлось место нам троим, наверняка ведь соберутся командиры всех полков, да со свитой! В противном случае мне придется присутствовать там одному… — вздохнул я, наполняя миску Джока кашей. Между тем, свою протянул уже и Тапани:
— А ты, Себастьян? Ты все для себя решил? Мы с горцем последуем туда, куда и ты, мы в этом решении тверды. Но все же интересно, какая судьба ждет нас по завершению кампании?
Вопрос далеко не праздный — и вчера я весь вечер ломал над ним голову… Но сейчас лишь пожал плечами:
— Не стоит забегать вперед, друзья — как говорят в Московии, «нечего делить шкуру неубитого медведя». Кесарю предстоит смертельная схватка и с самозванцем, и с ворами, и мятежными гетманами, и самим польским королем, что наверняка простит всех участников рокоша Зебжидовского — в настоящий момент главную ударную силу Тушинского вора. И поверьте мне, нашим рейтарам в этих боях предстоит сыграть не последнюю скрипку…
Лермонт согласно кивнул — но после все же не сдержался:
— Так-то оно так, господин полковник… А все же интересно — неужели ты не думал над предложением Скопина-Шуйского? Уж больно лакомый кусок для наемника — родовое боярство, земли… Да и для нас с Тапани обозначился такой куш! Где еще в Европе простой офицер наемников может на это рассчитывать?! Там далеко не каждому кондотьеру выпадает шанс стать сеньором…
Я не удержался от легкой насмешки:
— А как же вересковые пустоши Шотландии, а? А как же чистые, как девичьи слезы, озера Суоми?
Мгновением спустя я уже пожалел о замечания — наверняка ведь обидел друзей! Но, к моему удивлению, Тапани только усмехнулся:
— Озер хватает и на Руси. Особенно в землях Новгорода… Но и не только в них.
Финна поддержал и Лермонт — правда, заговорил он более серьезно, но без раздражения:
— Как ты думаешь, Себастьян — почему вересковые пустоши называются пустошами? От слова пусто, мой друг, от слова пусто… Любой шотландец любит свою родину всем сердцем — но жизнь хайлендеров в ней весьма скудна. И потом, сейчас Шотландией и Англией правит один король, Яков — так что земле нашей ничто не угрожает, и совесть моя чиста. Так что если ты решишься остаться в Московии…
Я тяжело вздохнул — а после неожиданно для самого себя принял решение, в мучительных поисках которого провел весь последний вечер:
— Друзья, до победы Скопина-Шуйского нужно дожить — как и самому Михаилу, выступающему гарантом исполнения его же обещаний. Но, если все сложится в нашу пользу… Я приму предложение кесаря, если он согласится отпустить меня в Германию, забрать Викторию. Если так, то я, конечно, соглашусь… И я был бы не против, если бы вы отправились в этот вояж вместе со мной. Готов даже заодно посетить и Шотландию, и Суоми по дороге, если у вас там есть зазнобы — заберете с собой! И да, я поставлю одним из обязательных условий, что по возвращению мы сформируем рейтарские роты под вашим началом, дабы все условия патентов на звание ротмистров для вас обоих были выполнены. Ровно, как и предоставление дворянства, и получение земельных наделов…
Оба моих друга аж просветлели лицами — но я осторожно закончил:
— Однако стоит понимать и справедливость требований Скопина-Шуйского в настоящее время. Ему нужны опытные офицеры во главе сотен уже здесь и сейчас — потому друзья, ваша задача как можно скорее выбрать из числа детей боярских самого толкового и способного командовать преемника, да всячески подготовить его. После я надеюсь увидеть вас подле себя… Ибо, друзья мои, на самом деле мне очень не хватает вас рядом, когда вы действуете каждый во главе собственных сотен.
Тапани и Лермонт переглянулись — после чего практически хором ответили:
— И нам тебя!
…Закончив утреннюю трапезу, мы с товарищами на время расстались. Шотландец и финн отправились каждый к своим людям, определяться с приемниками — я же направился на импровизированную конюшню. Лошадей я застал дремлющими на привязи — то есть стоящих, лишь изредка фыркающих и перебирающих ногами. Фаза так называемого неглубокого сна…
Или как-то так.
Я разбудил Хунда, начав чистить щеткой лоснящиеся бока верного жеребца, заодно гладя коня — и вообще, общаясь с животным, ставшим мне верным другом… Вот за этим занятием спустя примерно час меня и застал сияющий Джок:
— Себастьян, я выбрал преемника! Никита Каверин, о-о-о-чень способный молодой человек!
Я невольно нахмурился:
— Так он же не в твоей сотне служит.
Лермонт хохотнул:
— Служил, мой друг, служил! А теперь служит в моей, польстившись на звание ротмистра… В перспективе это звание будет повыше рядового сотника!
Я только покачал головой:
— Ротмистром он станет, только если его сотня вырастит в полноценную роту… Причем не путем объединения с другой сотней, а именно за счет обученного по всем правилам пополнения.
Шотландец легко согласился, весело кивнув:
— Пусть будет так! Ты не против его кандидатуры?
Я пожал плечами:
— Молод и зелен, но потенциал есть. Если хорошенько его натаскаешь, не против — но халтурить с этим нельзя, Джок. В грядущей большой битве именно Каверин поведет сотню, и возможно, именно от его умелых действий будут зависеть наши жизни… А то и судьба самого сражения.
Посерьезневший хайлендер согласно склонил голову:
— Да я все понимаю Себастьян, не переживай: я сделаю все, чтобы Каверин стал мне достойной заменой.
Я кивнул — после чего уточнил:
— А как там наш доблестный финн? Не знаешь, что с его поиском?
Шотландец по-доброму улыбнулся:
— Йоло серьезный парень, и к вопросу выбора приемника подойдет наверняка с большим пиететом. А значит, и без спешки… Ты же знаешь Тапани: своих людей он держит в ежовых рукавицах! Следит за внешним видом, чистотой тела, подковами лошадей, не отсырел ли порох… И каждую ночь лично проверяет дозоры — саам считает, что даже посреди княжеского лагеря нельзя пренебрегать безопасностью!
— Да уж… И что бы мы без него делали?
— Да по миру бы пошли. — хохотнул горец. — Себастьян, давай уже скорее с конем, хочется пройтись по лагерю, повидаться с офицерами из числа наемников, узнать последние новости, в конце-то концов!
— Ты меня не подгоняй. — отмахнулся я. — Я командир полка. А командир всегда готов вовремя, даже если опаздывает!
— Да ты не только солдат удачи, Себастьян, ты еще и философ! — картинно восхитился шотландец.
— Да ну тебя. — улыбнулся я, но с Хундом действительно решил закончить, напоследок погладив его по шее, да отдав несколько завядшее от холода яблоко, кое жеребец весело схрумкал.
— Пошли?
— Пошли…
В княжеском лагере пока что все спокойно и благодушно. Еще пахнет едой припозднившихся с трапезой солдат и дымом костров, слышатся мирные разговоры, шутки и смешки ратников. Да издали доносятся команды шведских и немецких инструкторов, обучающих очередной крестьянское пополнение приемам пикинерского боя… Даже выглянувшее из-за туч солнце начало прям припекать, отчего утренний мороз по ощущением стал заметно слабее… Правда, когда дует редкий ветерок, он тотчас проникает под одежду, заставляя зябко ежиться.
Неожиданно я заметил знакомые лица среди пятерых казаков и детей боярских, следующих нам навстречу. Последние также повеселили, заметив нас:
— Здрав буде, фон Ронин!
— И тебе не хворать, Василь Петрович.
Я крепко пожал протянутую мне ладонь казацкого сотника из числа людей Прокопия Ляпунова — как я посмотрю, зачастившего навещать кесаря в последнее время… Между тем, сотник широко улыбнулся в густую бороду, чуть поседевшую с нашей прошлой встречи.
— Говорят, тебя можно поздравить с повышением, Себастьян? Неплохо ты встретил татар под Ельцом, да и лисовчикам укорот дал — вроде и не шибко мудрена твоя хитрость, да никто до нее не додумался!
Я кивнул, молча принимая похвалы. Хотел, правда, ответить, что от обещанных Ляпуновым детей боярских фактически пришла только половина, но удержался от колкостей, вполне вежливо уточнив:
— Великий князь ждет?
— Да уже повидались… И я теперь состою при особе кесаря, как личный посол Прокопия Ляпунова! Кстати, для наемников хорошая новость: вечером всем выплатят обещанное жалование, церковь и купечество в очередной раз собрали обоз с золотом.
— Прекрасно! — я улыбнулся, оценив своевременность выплат, неизменно поднимающих боевой дух солдат. Чье название, собственно, и произошло от термина «сольдо», мелкой итальянской монеты для найма ландскнехтов… Лермонт также широко улыбнулся во все тридцать два зуба:
— Василий Петрович, дорогой, ты сделал наше утро еще более солнечным!
— Ваши рейтары и вы сами уж точно заслужили свою плату, ребятушки. — голубые глаза Петровича озорно заблестели, после чего он чуть виновато улыбнулся. — Ну да, заговорились мы, фон Ронин. Времени нет. Вечером, дай Бог, еще свидимся! И рад видеть в здравии вас обоих.
Казак дружески похлопал меня по плечу, и я уже вполне искренне ответил:
— Взаимно, Василь Петрович. Свидимся!
Посланцы Ляпунова удалились — и тут же налетел промозглый, колючий ветер, заставив меня в очередной раз поежится от холода.
— С хорошими новостями, а, Себастьян? — сияющему Джоку, услышавшему о выплатах, все нипочем: ни ветер, ни стужа. — Давненько от моего кошелька не было слышно веселого перезвона монет!
— Вознаграждение — это отлично. — согласился я. — Можешь сказать рейтарам. Предвкушение праздника даже важнее, чем сам праздник.
— Сомнительное утверждение. Но я сейчас же отправлюсь к Тапани!
— Ступай. Ветер поднялся, все одно лучше пересидеть в шатрах, чем коченеть на морозе…
Время до вечера пролетело в повседневной мороке — уход за лошадьми, обеденная трапеза, повседневная чистка оружия и брони от небольших крапинок ржавчины, да смазка его льняным маслом. Что поделать, до изобретения нержавеющей стали еще несколько столетий.
К вечеру же за мной зашли Тапани и Лермонт — оба в лучших своих костюмах, с подровненными бородами, причесанные! Впрочем, и я соответствую своим офицерам в черном дублете, перетянутым кожаной перевязью с верным рейтшвертом в ножнах. Да с трофейной дагой на поясе, соседствующей с единственным пистолем — конечно же, «отцовским»! Запрет на ношение оружия в присутствии князя покуда не действует, хотя, на мой взгляд, он был бы не лишним… Шляпа с орлиным пером и щегольские красные сапоги! Образ завершает теплый плащ, накинутый на плечи; был бы его цвет голубым, да с белым крестом как у мушкетеров, то я вполне бы сошел за французского дворянина из гвардии короля Людовика…
Хотя нет, не сошел бы. Все одно присутствующие на совете французские рейтары нас наверняка перещеголяют!
Мороз к вечеру придавил; и хотя ветер стих, мы добирались до княжеского шатра практически бегом — но все одно опоздали к началу собрания! Так что втиснуться в него втроем удалось уже с трудом — и наша троица заняла место за спинами присутствующих офицеров из числа наемников Делагарди и собственно русских командиров.
— Себастьян. Comme toujours, tu reviens victorieux. C'est comme ça qu'on devient César. — Прозвучал слева знакомый голос.
— Je peux me passer de la couronne de laurier, Шарль. — улыбнулся я, с легкой ностальгией вспомнив, как переманил на свою сторону ротмистра французских рейтар. — Хорошо выглядишь.
Легран, в бархатном камзоле и широкополой шляпе с куда как более роскошным, нежели чем у меня пером, действительно выглядит, словно прибыл сюда с королевского приема в Версале.
— Ты тоже Себастьян, ты тоже…. Грешен, но думал все будет удручающе. Хотя эта борода в московитском стиле… Портит образ!
— Лицо мерзнет. — признался я. — Да и привык уже. Как вы здесь?
— Скопин-Шуйский словно Ахиллес идет от победы к победе! Впрочем, не будем отвлекаться, кесарь взял слово…
Великий князь, уже успевший поприветствовать собравшихся, действительно приступил к изложению плана боевых действий на ближайшее будущее:
— …Мы не можем допустить объединения Сапеги и короля, как не можем и позволить гетману отступить от Москвы. Думаю, он все еще стоит под Дмитровом лишь только потому, что путь на смоленскую дорогу преграждает тушинский лагерь, воры которого без особой радости ожидают Сигизмунда… Но счет идет на дни, если не на часы. Сам самозванец уже бежал под Калугу, и все больше русских воров уходят в его новый лагерь вместе с казацкой вольницей. В Тушино заправляет гетман Ружинский — а ведь и он, и Сапега во время рокоша Зебжидовского воевали именно на стороне короля! Так что все их выжидание связано лишь с торгом — пытаются выклянчить у Вазы помилование бунтовщикам из польских и литовских хоругвей, лучшие условия для своей верной службы, да больше земель нашего русского царства в личное пользование! И если король не сглупит, то уже со дня на день мятежным шляхтичам будет обещано помилование, а обоим гетманам — богатые владения на Руси.
Кесарь сделал небольшую паузу, и все присутствующие важно закивали головами. Между тем, Скопин-Шуйский продолжил:
— Кроме того, не стоит забывать и о лисовчиках — те, правда, не смогут нанести тяжелого удара в случае сражения, но могут перерезать все восточные дороги, лишив нас подвоза пороха и продовольствия из-под Калязина. Как вы сами понимаете, для нас это смерти подобно… А потому прежде всего, я направлю под Калязин отряд Семена Головина из сотни стрельцов, трехсот ратников из ополчения, полусотни франских рейтар и смешанной сотни детей боярских да казаков. Кроме того, на помощь воеводам, перекрывшим дороги из Суздаля, необходимо отправить как минимум по сотне детей боярских каждому…
Вперед вышел невысокий, но широкоплечий мужчина в роскошной собольей шубе и с достоинством поклонился Михаилу Васильевичу:
— Все сделаем, великий князь!
Кесарь ответил легким поклоном:
— Не сомневаюсь в тебе, Семен Васильевич, потому и даю поручение, и столь мало воинов выделяю — знаю, что под твоим началом склады наши в Калязине не достанутся врагу.
Воевода отступил назад с очередным поклоном, а Скопин-Шуйский уже продолжил:
— Самое же важное сейчас — это перерезать дорогу между Дмитровым и Тушино, отрезав Сапеге путь к отступлению, да не позволив Ружинскому прийти на помощь соседу-гетману. С этой целью я уже завтра отправлю в поход лучших своих ратников, сибирских и архангельских стрельцов воеводы Давыда Жеребцова, следующих на лыжах, а также прочих лыжников-поморян. Кроме того, этот отряд усилит сводный рейтарский полк полковника Себастьяна фон Ронина, им же обученный и собранный… Себастьян фон Ронин присутствует на собрании?
Великий князь с некоторым неудовольствием окинул взглядом присутствующих в шатре, пока я с некоторым трудом проталкивался вперед:
— Господа, расступитесь… Прошу меня извинить… Послушайте, ну меня же зовут, дайте дорогу!
В конце концов, когда я сумел пробиться сквозь плотную толпу офицеров, воевода Давыд Жеребцов уже замер перед кесарем. Да, это действительно человек-легенда, действующий на самом острие… Немолодой, несколько грузный и рослый, с испещренным застарелыми шрамами и морщинами лицом, этот истинный воин облачен лишь в стрелецкий кафтан! Пусть и лучшего качества, чем у прочих воинов… Меня он смерил несколько презрительным взглядом, мол, щеголь какой немецкий — но я и не подумал обижаться на прочного и надежного, словно дуб, воеводу…
Этот честный и упрямый человек оставался верным присяге ни смотря ни на что; будучи верным воеводой еще при Борисе Годунове, Давыд был сослан Василием Шуйским аж в Мангазею, на крайний север. Там он отстроил кремль и церковь, основав также Туруханское зимовье. Когда же воевода Жеребцов прознал о Лжедмитрии Втором, то собрал тысячу с небольшим сибирских стрельцов (почитай, всех выгреб из края!) и двинулся на Москву, по пути увеличив свой отряд за счет шести сотен архангельских стрельцов.
В общей сложности Жеребцов прошел со своими воинами свыше двух с половиной тысяч километров! А когда он приблизился к театру военных действий, то как снег на голову обрушился на черкасов Лисовского у Костромы, где наголову разбил лисовчиков! Соединившись же с Михаилом Васильевичем под Калязиным, Давыд смело воевал под его началом и отличился в Калязинской битве, когда его отряд, преследующий Зборовского и Лисовского, с ходу захватил Переяславль-Залесский. После воевода Мангазеи продолжил честно воевать под знаменами Скопина-Шуйского, сражался на Каринском поле… А после, во главе своих стрельцов атаковал Сапегу у Троице-Сергеевой лавры вместе с отрядами Григория Валуева и Семена Головина; именно Жеребцов сумел прорваться в осажденный монастырь с несколькими сотнями воинов, окончательно похоронив надежды гетмана его захватить!
Наконец, именно сибирские и архангельские стрельцы Жеребцова сформировали первые отряды летучих лыжников великого князя — зимой они даже мобильнее конницы. В известном мне варианте истории эти лыжники сыграли ведущую роль в разгроме Сапеги под Дмитровом. А позже сам Давыд, отправленный на усиление под Калязин, обрел честную воинскую смерть в схватке у Троицкого Макарьева монастыря… Но покуда воевода жив и здравствует, и смотрит на меня с легким презрением — а я просто радуюсь тому, что этот честный и надежный человек жив!
И дай Бог, и еще поживет в новом варианте истории.
Между тем, кесарь принялся ставить нам боевую задачу:
— Общее командование осуществляет Давыд Васильевич. Я выделю десяток вертлюжных пушек под картечь — а сам бой в случае выступления Ружинского к Дмитрову вижу так: гусарские роты встречают рейтары фон Ронина. Возможно не весь полк, а две-три сотни, чтобы не столпились на дороге…
Я согласно кивнул, и великий князь продолжил свою речь:
— Залп в упор, разворот, отступление — как под Калязином; тогда вы, полковник блестяще исполнили этот прием! Ложное отступление продолжится, пока рейтары не подведут ляхов под залп картечи и огонь стрельцов — тут уже воеводе потребно выбрать удобное место на возвышенности. Срубить острожки вы, понятное дело, не успеете, обоза большого вам также не дам, гуляй-города не возвести. Но получите достаточно кованых железных репьев, рассыплете их по склону — и гусары не добрались до вас верхом… А после стрелецкого залпа в бой вступят оставшиеся сотни рейтар — и развернутся те всадники, что заманили врага в ловушку.
Михаил Васильевич сделал небольшую паузу, после чего продолжил:
— У казаков сей прием называется «вентерь» — и в самом начале славной битвы при Молодях русские воеводы сумели его исполнить. Тогда поместная конница Хворостинина заманила татар Девлет Гирея под залп пушек и стрельцов Воротынского, вставших гуляй-городом на холме… Верю я, что и вы сумеете повторить «вентерь» с гусарами Ружинского!
Мы с Жеребцовым практически одновременно поклонились, принимая волю кесаря, и попятились назад — в то время как Михаил Васильевич обратился к очередному офицеру:
— Воевода Григорий Леонтьевич Валуев останется в монастыре с тысячным отрядом ратников, будет прикрывать наши ближние тылы. С остальным же воинством, включая шведских наемников Якоба Понтуссона Делагарди мы без промедления, но по готовности выступим к Дмитрову и поспешим осадить его, покуда Сапега не оставил града. Долгой осады его войско не выдержит из-за отсутствия припасов — и тогда гетман будет вынужден принять полевое сражение, в коем мы не оставим литовцам и шанса на победу!
— Да!!!
— Ура-а-а-а!!!
— Виват!!!
Я только-только поравнялся с сияющими, разделившими общее ликование Джоком и Тапани — и лишь краем уха, можно сказать даже случайно уловил сквозь ор офицеров обрывок женского вскрика, да отголосок показавшегося знакомым голоса:
— Да отпусти ты, дурень!!!
— Рада?
Не понимая, что происходит, но, решив разобраться, я тотчас покинул великокняжеский шатер — благо, что мы с рейтарами итак заняли место у самого входа… И тут же моим глазам предстала совершенно нелицеприятная картина — супругу «Орла» крепко держит у локтя один из стрельцов княжеской охраны, тесня яростно сопротивляющуюся женщину прочь от шатра:
— Велено не пущать! Собрание у великого князя, дура!!!
— Сам дурак! Мне срочно нужно войти… Себастьян?!
Рада заметила меня — и ее круглые от возбуждения глаза радостно засверкали; я же, шагнув к стрельцу, требовательно приказал:
— Отпустите женщину. Или Бог свидетель, я тотчас вызову вас на дуэль!
Страж, несколько опешил от моего напора — и, не поняв смысла угрозы, но правильно уловив сам факт ее наличия, девушку все же отпустил. А Рада тотчас кинулась мне на грудь:
— Себастьян, беда! Глафиру убили!!!
— Убили?! Кто?! Какую Глафиру?!
Я несколько растерялся от напора молодой женщины — и не сразу смог вникнуть в ее слова. Но Рада, чуть успокоившись, тотчас пояснила:
— Глафира, старшая княжеской кухни! Сегодня днем отправилась на встречу с хахалем своим, фрязем Антонием — да запропала! До вечера ее и не искали, а после найти уже и не могли… Только случайно в сеннике на тело ее хладное наткнулись, сеном приваленное. Антоний ее придушил, фрязь!
— Фрязь? Антоний?
Картинка происходящего начала складываться в моей голове — а то, что складывается, мне очень сильно не нравится. Ведь фрязями на Руси именуют итальянцев — к тому же Антоний хотя и крестильное имя у православных, но популярностью в Московии никогда не пользовалось… Разве что в среде священников. Значит, итальянец Антоний… Убийство женщины, причем хладнокровное и в тоже время наспех совершенное, попытка спрятать тело и не оставить следов… По крайней мере удушение не предполагает истечения крови, что вскоре бы выдало положение тела. Эту смерть можно списать на бытовое изнасилование несговорчивой бабы, после которого выродок не захотел дать женщине и шанса его обличить — но ведь глупо убивать, когда ты УЖЕ известен как избранник жертвы!
Состояние аффекта, желание сбежать, пока не подняли шум?
Но тут очень важно положение несчастной — старшая кухарка княжеской кухни. Смерть. Фрязь, то есть итальянец… А Италия — это и Рим, и Ватикан, и папские агенты, и инквизиторы, и иезуиты…
И яды.
— Да, фрязь! И вот что удивительно: Глашу днем наши уже не видели, а вот сияющий как медный пятак Антоний на кухню заходил — и упредил, что до вечера Глафиры не будет. Однако же он распорядился от ее имени принести вина к великому князю!
— Твою же ж…
Я рванул обратно в шатер, мазнув злым взглядом по дебилу-стрельцу, едва не доведшему до катастрофы своим тупым служебным рвением! Тот аж шарахнулся в сторону — а я, забежав внутрь, во весь голос закричал:
— Измена!!! Княже, не пей вина!!!
Все присутствующие начали удивленно оборачиваться в мою сторону, и большинство офицеров расступилось, дав проход к столу столь же удивленно и вопросительно посмотревшего на меня кесаря. А я с облегчением разглядел, что нетронутый кувшин вина с парой кубков стоят в стороне, на самом краю стола…
Но прежде, чем я успел бы выдохнуть, один из стоящих подле самого Михаила офицеров вдруг стремительно рванулся к нему! Сбив в сторону стоящего на пути Делагарди, не успевшего среагировать… Незнакомый мне мужчина с яростно искаженным лицом попытался поразить Скопина-Шуйского ударом кинжала, направленным в его живот! Однако кесарь успел отвести выпад противника предплечьем, одновременно сместившись подшагом влево, с линии атаки врага…
А очередной удар убийца уже не успел нанести: действуя на одних лишь рефлексах фон Ронина, я тотчас вырвал из-за пояса «отцовский» пистоль — и выстрелил навскидку! Оглушительно грохнуло, руку привычно рвануло в сторону; когда же небольшое пороховое облачко развеялось, то я увидел лишь князя, ошарашено замершего над телом несостоявшегося «ассасина»…
Господи спаси! Пронесло…
— Убивец!
— Тать!!!
— Защитите князя!!!
— Cesar est blessé!
Последнее замечание не соответствует истине; лишь крохотный порез, точнее даже царапина украсила предплечье князя с внешней стороны. Это когда он выставил блок, дага убийцы вскользь задела руку, располосовав ткань кафтана… Михаил Васильевич, еще не до конца пришедший в себя, посмотрел мне прямо в глаза — после чего покачал головой, и неожиданно восхищенно воскликнул:
— Но каков выстрел! Прямо в голову!
И действительно, прямо в голову; я толкнул носком убийцу, перевернув его с бока на спину. Мне в какой-то степени повезло — пуля пистоля вошла в череп ворога сбоку, не ранив лица, и я тут же позвал друзей:
— Джок, Тапани! Приведите в шатер Раду, она стоит у самого входа! Прямо сюда подведите!
Внимание взволнованных офицеров и самого великого князя тотчас сконцентрировалось на невольно смутившейся женщине, в сопровождении моих рейтар проследовавшей через весь шатер. Ну ничего, пусть привыкает к вниманию — в конце концов, сегодня она спасла самого кесаря! И люди об этом не забудут; точно не в ближайшее время…
— Рада, посмотри — это тот самый Антоний?
Я рассчитывал на утвердительный ответ — но невольно побледневшая при виде мертвеца женщина лишь отрицательно махнула головой:
— Нет, этого впервые вижу… Ой, княже!
Я с захолодевшим сердцем проследил за испуганным взглядом Рады, обращенным на Михаила — а после едва успел подхватить резко побелевшего, словно простыня, кесаря, с закатившимися глазами рухнувшего мне на руки…
Идиот! Ну, конечно же, лезвие кинжала было отравлено!!!
— Лекаря!!!