«Даже храбрейшие подвержены внезапному страху».
Мы было рванули вперед всей массой двух сотен — и я побежал впереди всех ратников, довольно плохо соображая из-за хаоса мыслей в голове. При этом в сердце пульсирует огромный комок страха — а в голову лезут откровенно пугающие вопросы, один страшней другого… Удастся ли усмирить уже раззадоренную толпу? Успеем ли мы добраться до Лермонта ранее, чем прольется кровь? Не пострадает ли Рада — да и в общем-то, вся сотня моих рейтар? И что еще сумеют выкинуть боевики иезуитов, покуда мы спешим к князю?
Особенно, если завяжется настоящий бой?!
Мысли, одна страшнее другой, приводят меня в бессильную ярость. Враг пока что на пару шагов опережает нас… А взволнованные воины, встающие от костров, с напряжение и недоверием посматривают в нашу сторону — правда, пока еще не решаясь преградить пусть столь значительному числу служивых.
Пока еще… И да — все вновь упирается во время.
Немножко осмыслив происходящее, я замер как вкопанный:
— Рейтары, стой! Дети боярские — вас тоже касается!!!
— Себастьян, что?! — встревоженный «Степан» замер рядом.
— Я делаю глупость. Бежим пешими, теряя время — и премся всей толпой, покуда в наших солдатах не опознали рейтар… Не успеем. Тапани, сейчас я обменяюсь верхней одеждой с любым из наших воинов, а ты распорядись привести мне коня подстреленного мной фрязя — он ведь вернулся к павшему… Ты, в свою очередь, веди солдат на нашу стоянку — берите лошадей, заодно поднимайте твою сотню. На провокации не ведитесь, драки старайтесь избежать до последнего!
Насупившийся Йоло, явно не желающий подчиняться новому приказу и оставлять меня одного, все же согласно кивнул — у финна с дисциплиной все как нужно.
— Воинов с кирасами старайтесь держать в глубине сотен так, чтобы внешне наши люди не отличались от прочих детей боярских… Веди всех к избе кухарок — и обязательно отправь посланников к Давыду Жеребцову и генералу Делагарди: первый пусть также ведет своих стрельцов к князю, сейчас на него вся надежда! А вот Якобу и шведам стоит сняться с места — и пока что отступить, хотя бы ненадолго покинуть лагерь. Сделаешь?!
Финн вновь кивнул и тотчас громко позвал рейтар, привести коня — а я уже подозвал к себе детину из числа воев Шуйского, коего я счел достаточно смелым, понятливым и вменяемым:
— Игнат! Определи старшего по сотне, пусть держит ратников на вашей стоянке, и чтобы не случилось — им ни во что не встревать! Сам же скорее возвращайся, бери коня — и со всех ног скачи к избе кухарок кесаря, там буду ждать тебя; расскажешь людям все, как было!
— Слушаюсь!
Разбойного вида детину как ветром сдуло; за последним, пусть и неохотно, но потянулись прочие дети боярские — похоже, что я не ошибся с выбором «исполняющего обязанности» сотенного головы!
Между тем, ко мне подскочил один из елецких ратников, схожих со мной по комплекции; кажись, зовут его Фролом. Последний скинул с себя стеганный тягиляй, подбитый мехом у воротника и ватный шлем-шапку, именуемый «бумажным шеломом». Вроде бы и броня — а вроде бы и верхняя, довольно теплая одежда… Впрочем, холода я особо не ощущаю — и также скинув с себя шляпу, плащ и дублет, я быстро натянул чужую броню. После чего разом взлетел в седло подведенного под уздцы коня, с удовлетворением отметив, что в седельных кобурах последнего все еще покоятся как штуцер, так и пара неразряженных кавалерийских пистолей.
— Все братцы, не поминайте лихом! Жду у вас у князя… Вперед!!!
Я пришпорил чужого коня — благо, что «родные» сапоги со шпорами не снимал, и скакун бодро рванул вперед, мгновенно почуяв на себе уверенного в себе наездника, не терпящего проволочек…
Лишь бы успеть!!!
— От немчура поганая князя нашего загубить решила!
— Ох и зададим мы немцам жару!
— Подкупили, значится ляхи свеев!
До моего слуха грозной разноголосицей доносятся крики ратников. И с какой же пугающей легкостью треклятым иезуитам удалось пустить подлый слух — да поднять лагерь, сыграв на недоверии московитов к шведам и прочим нерусям! И насколько же легче все было опровергнуть, коли Михаил находился бы в сознании…
Ох, не ждать вам от меня пощады! Отдам Леграну, пусть поупражняется в своем нелегком искусстве, вспомнит былой навык палача!
Н-да… Подобными мыслями я стараюсь заглушить животный страх, ширящийся в моей груди — вновь физически ощущая, как сквозь пальцы утекает драгоценное время… Но до единственной на весь лагерь избушки осталось уже недалече — и, к своему вящему изумлению, я смог разглядеть «полковое» знамя архангельских стрельцов с изображенным на нем двуглавым орлом и апостолом Петром! А после — и ровные ряды архангельских и мангазейских стрельцов, кои уже обступают избу, строясь вокруг княжеского убежища и моих рейтар удивительно четким квадратом.
Право слово, пехотное каре! А Дадыд-то, Давыд… Все сделал четко, не дожидаясь иных понуканий — выступил, как видно сразу, как только в лагере начались волнения! Собственно, все в его стиле — вон, и ратники слушаются беспрекословно, безмерно уважаю своего воеводу…
Ну, буду жив — жбаном лучшего хмельного меда проставлюсь, лучшего коня отдам, лучший клинок! Да все, что угодно отдам, кроме Хунда и отцовского пистоля фон Ронина!!! Ничего не жалко!!!
— Сто-о-о-й!!! Куды прешь?! Не видишь, нельзя сюда, остолоп?!
Не намереваясь пасовать перед стрелецким головой, вышедшим вперед своих ратников, я громогласно воскликнул:
— Вели звать воеводу, дурень, коли сотником желаешь остаться! Скажи, что от Сабастьяна фон Ронина, командующего русскими рейтарами волею великого князя!
Несколько опешивший стрелец отступил на шаг — но тотчас насупился, никоим образом не спеша выполнять мое поручение. Однако же из-за спин стрельцов уже послышался знакомый, зычный голос:
— Пропустить полковника!!!
Заслышав рев воеводы, стрелецкий сотник изменился в лице — и тотчас приказал своим ратникам дать мне дорогу; проследовав за ряды построившихся в каре воинов, я спрыгнул с коня, и с чувством обнял Давыда Васильевича:
— Братец, на таких как ты — земля русская держится!
Жеребцов смущенно хохотнул — после чего легонько так ткнул меня вбок пудовым кулачищем, коим можно и коня убить ударом в лоб:
— А ты вижу, скинул немецкое платье, да наконец-то одел нормальную одежду? Выглядишь, как заправский русак!
Теперь хохотнул уже я — нервно, но ощущая при этом, как слабеет груз страха и ответственности на моих плечах, немалую часть которой принял на себя Давыд:
— Боюсь, путешествуя по лагерю в немецком платье да в одиночку, сейчас я бы пал жертвой набирающей ярость толпы… Прошу тебя, не спеши пускать пищали в ход! Со стороны взбунтовавшихся может раздаться несколько выстрелов — но палить будут предатели-фрязи, надеясь, что тогда уже все стрельцы дадут ответный залп! И начнется бой между самих русичей, в ходе которого княжеское войско погибнет, не потерпев поражения в полевом бою… И не выходи вперед стрельцов, прошу тебя! Вороги вооружены укороченными штуцерами, те палят раз — но далеко и точно; есть и приспособа, позволяющая послать пулю в цель. Не рискуй собой попросту, сейчас твое влияние на простых воев куда как выше, чем у того же Делагарди…
Разом насупившийся, посерьезневший воевода злобно прохрипел:
— Вот ведь выродки поганые! Ну я их…
Я согласно кивнул:
— Желаю того в не меньшей степени, Давыд Василич, в не меньшей степени… Есть ли какие вести от князя, не пришел ли в сознание?
Жеребцов, чуть успокоившись, только мотнул головой.
— Вестей нет, вроде как спит… Ничто, с Божьей помощью встанет на ноги! Вон, личный лекарь Якоба Делагарди со учеником прибыли, вельми ученый человек! Дай Бог, поставит-то кесаря на ножки.
И снова по спине моей обдало могильным холодком…
— Лекарь? Личный?
Жеребцов как ни в чем не бывало кивнул:
— Да, лекарь — ученый человек, вроде как немец по виду; может, прибыл со свеями? В годах уже, по латыни шпарит — дай Бог каждому! За него больше ученик изъяснялся…
Я не дослушал воеводу — и одним прыжком вскочив в седло трофейного коня, отчаянно пришпорил скакуна.
Время!
Как же дорого время…
Дико заржавший конь (шпоры ранили бока животного, но сейчас нет возможности его беречь) рванул к виднеющейся всего в пятидесяти шагах избушке — и домчал меня за несколько секунд!
Не все мои рейтары успели узнать меня в новом обличье — и когда я резво соскочил с чужой лошади (попутно отметив еще двоих на коновязи) да рванул ко входу в избу, мне решительно заградил дорогу один из караульных:
— Стой! Велено не пущ…
— С дороги!!!
Прохор — так зовут старшего в паре караульного (уж солдат своей сотни я знаю в лицо поименно) шарахнулся в сторону, узнав голос:
— Господин полковник…
— Дверь!!!
Я рванулся вперед, в распахнутую дверь, уже достав первый пистоль, ввалился в сени — и, ругнувшись, ринулся вперед, едва не снеся еще двоих стражей, замерших у входа в горницу! Нет времени хоть что-то объяснять… Солдаты же схватились за рукояти сабель — да вовремя признали командира…
Еще один шаг — и я, едва ли не рыча от отчаяния и полного ощущения разверзнувшейся под ногами пропасти, ввалился в горницу, вскинув пистолет! Да тотчас замер, несколько удивленный происходящим — заметив вначале раскрытый деревянный короб с множеством колбочек со всякими микстурами, да уловив специфический запах средневековой аптеки… После чего я перевел взгляд на вполне мирно беседующего с лекарем Сергием седого немца — и его еще совсем юного ученика, покорно сидящего на лавке у ближней ко мне стенки. Последний с непритворным страхом уставился на направленный в его сторону пистолет… Удивленно вылупился на меня и Лермонт, и двое его рейтар, стоящие у ложа спящего Михаила, придвинутого ближе к печке — и Рада, протирающая лоб кесаря смоченным прохладной водой полотенцем.
— Сергий, это настоящий лекарь?!
Прервав повисшее было в горнице молчание, я обратился напрямую к травнику, единственному из нас способному распознать в немце лжеца — но тот несколько испуганно закивал:
— Да, конечно… Зовут Иоганном Штраусом — говорит, что учился в Салернской врачебной школе… Послан к Михаилу Васильевичу генералом Делагарди!
— А ты что, по латыни разумеешь? Или он с тобой по-русски изъяснялся?
— Да латынь немного разумею, батюшка…
Сергий ответил с некоторой опаской — а я с трудом подавил нервный смешок: шестидесятилетний старик называет меня батюшкой! Между тем сам я, ввалившись в избу, пугаю настоящего доктора… Ну вот никак не похожа пара врачевателей на злобных иезуитских убийц! И еще совпадение это дурацкое — Иоганн Штраус, тезка знаменитого австрийского композитора…
— Фух, ложная тревога.
Испытывая неимоверное облегчение, я опустил ствол пистолета, походя уточнив у травника:
— Ты понял, чем он предлагает лечить рану?
Наш лекарь охотно кивнул:
— Да, состав трав подобран грамотный, могу озвучить на латыни.
Я отрицательно мотнул головой:
— Не обязательно. Слава Богу…
Уже готовясь отступить назад, в сени — ну а чего мешать врачевателям, когда настоящие иезуиты подбивают толпу? — я ненароком бросил взгляд на ученика доктора. И что-то в глазах его промелькнуло этакое… Нет, не страх — скорее какая-то затаенная злоба, не совсем объяснимая даже тем испугом, что я мог вызвать, ввалившись в горницу…
— А ты, голубчик, по-русски разумеешь?
Худощавый юноша лет так восемнадцати аж вскочил с лавки — и, глубоко поклонившись, подобострастно воскликнул:
— Так точно, господине!
— Так точно, говоришь…
То ли события этой ночи так запугали меня, что я готов видеть иезуитских убийц едва ли не в каждой тени, то ли обострившееся ощущение тревоги действительно предупреждает меня об опасности. В любом случае, я решил не рисковать — и обратился к Лермонту:
— Джок, не своди глаз с немца, пусть повременит со своими лекарствами… Рейтары — а вы возьмите голубчика под белы ручки; нужно кое-что выяснить.
Удивленный шотландец выгнул брови — но ничего не сказав, молча кивнул, подав знак солдатам; те, впрочем, уже и сами двинулись к врачу, прибывшему от Делагарди. Якобы… Тут же подал голос и запинающийся от волнения ученик:
— Г-г-господине… Но зачем? Нас послал…
— Я знаю, кто вас послал. Генерал Якоб Делагарди мой близкий друг, если вдруг вы о том не знаете… А я, к слову, никогда не видел вашу пару среди лекарей корпуса. Так что… Покажи-ка свой крестик, добрый молодец.
От меня не укрылся быстрый взгляд мальца, брошенный в сторону своего «мастера»; возникло острое желание проследить за ним — но вместо этого я сосредоточил все внимание на ученике, вслух обратившись к хайлендеру:
— Джок, все внимание на медиуса! Можешь даже направить на него пистоль — и ни в коем случае не подпускай его к князю!
После чего негромко, но внушительно повторил свой приказ:
— А ты ученик, доставай, доставай крестик…
Юноша поспешно кивнул и излишне суетясь, натурально дрожащими руками расстегнул ворот и потянул тесемку нательного креста. Его неловкие, поспешные движения меня невольно успокоили — и, чуть опустив пистоль (дуло которого, впрочем, все еще направленно в живот студиоза), я вполне спокойно попросил:
— Переверни распятие на обратную сторону.
Юноша промедлил всего миг — но от меня не укрылось, что он довольно нервно и резко опустил правую руку вниз… Чувство опасности буквально обожгло мой загривок за мгновение до того, как малец вдруг рванул ко мне — и я непроизвольно нажал на спуск.
Выстрел!
Выстрел грохнул оглушительно — а тяжелая пистольная пуля швырнула паренька обратно на лавку; из левой руки его выпал не такой и длинный стилет, чье лезвие, однако, смазано какой-то дрянью. В широком же рукаве камзола виднеются кожаные ножны… Раненый точнехонько в солнечное сплетение иезуит, на кресте которого я успел разглядеть знакомую гравировку, забился в конвульсиях — а я ни своим голосом вскричал:
— Лекаря! Брать живым!!!
Однако мой крик уже заглушил второй выстрел…
Обернувшись, сквозь густой клубок порохового дыма я увидел лежащего у стенки рейтара, потирающего ушибленный затылок. Да второго солдата, изумленно пялящегося на распластавшего на спине лекаря, инстинктивно пытающегося зажать ладонью огнестрельную рану в животе… Избу заволокло дымом — а внутрь уже ворвались дежурившие в сенях солдаты:
— Назад! Не толпитесь! Джок, почему стрелял?!
Несколько изумленный моим вопросом Лермонт в недоумении воскликнул:
— Так ты же сам сказал, чтобы держал на прицеле! А он вдруг с такой силой оттолкнул Сашку к стенке, да было дернулся к князю… Ты пальнул — ну так и я…
— Так ведь надо же было в ногу!
Шотландец не нашелся, что ответить — хоть я и сам дурак, не упредил, куда стрелять! Да уж, все мы задним умом крепкие… Между тем, дым уже вполне рассеялся — так что я увидел направленный именно в мою сторону взгляд иезуита, оскалившего зубы в какой-то безумной ухмылке:
— Не жилец ты, полковник… Не жилец!
Однако же медиус, как оказывается, вполне себе чисто говорит по-русски! Н-да, неплохо они нас разыграли, едва не провели меня… Но кто бы ожидал от иезуитов такой лихости, ловкости и наглости, а? Сунуться к князю, когда вокруг его столько охраны!? Построив расчет на том, что во взбудораженном лагере никто не отправит посланца к Делагарди, проверить подлинность их личин… И что никому и в голову не придет подозревать в открыто приехавших лекарях, столь уверенно себя назвавших, подосланных убийц!
Тем более, что доктор, судя по всему, подлинный. Да и то — почему бы иезуиту не обучиться-то в Салерно, в Италии?! Орден славится своей образованностью, понастроив коллегий по всей Европе…
— Это Господь рассудит, кому жить, а кому уже пора отправиться на Его суд… Отче Сергий, как рана медиуса? Есть шансы?
Откровенно испуганный и ошарашенный травник ответил не сразу — и вместо него заговорил сам лже-доктор:
— Пуля перебила хребет, ногу уже не чувствую… Бесполезно все, полковник, отхожу… Но и тебе — тебе осталось недолго…
Последним усилием заставив себя криво улыбнуться окровавленным ртом, иезуит вдруг с силой откинулся на пол, громко стукнувшись затылком об струганные доски — и как видно, потерял сознание от удара. Невольно подивившись такой стойкости и упертости, я коротко обратился к Лермонту, указав на медиуса:
— Окажите последнюю милость, добейте… Да близко не подходите, а том может прикидывается — и полоснет по ноге отравленным клинком! Такая змея ужалит, даже будучи смертельно раненой… И никого больше не впускать кроме тех, кого знаешь лично, Джок! Это понятно?!
Насупившийся Лермонт, едва не проворонивший иезуитов, молча кивнул — а я обратился к супруге «Орла»:
— Рада, напомни — как выглядел Антоний?
Но обомлевшая девушка с остекленевшими от ужаса глазами только и смогла вымолвить:
— А-а-нтоний?
— Понятно…
Круто развернувшись, я покинул горницу, уже в сенях услышал удар клинка — и тихий вскрик. Добили… Остался последний вражина — увы, не менее опасный, чем все его «братья».
Между тем, ситуация за стенами избушки здорово накалилась — со стороны толпы, обступившей стрельцов Жеребцова, доносятся злые крики:
— Князя! Пусть князя покажут!
— Желаем видеть Михаила!
— Кесаря! Кесаря!!!
В ответ раздался зычный голос воеводы Давыда Жеребцова:
— Други! Братья по оружию!!! Все вы меня знаете, вместе кровь проливали еще под Калязином… Так вот я вам слово даю — и на том крест целовать буду, что нет заговора в немецком войске! А князь — великий князь жив!
— Так пусть выйдет к своим ратникам!
Среди несколько притихших русских воев раздался одинокий голос — и как мне кажется, слегка со странным говорком голос; я запомнил направление, где он раздался — но не рискнул лезть во вновь забушевавшую толпу:
— Что с князем! Отвечай, Давыд Васильевич!
— Покажите великого князя!
— Где князь?!
И снова все тот же голос из толпы:
— Убили князя, убили!!!
— Убили?!
— Отдайте нам тятей!!!
— Бей немцев! Они за стрельцами прячутся, рейтары-то!!!
— Бей!!!
Опять этот заводила; я уже понял, что последний из иезуитов близко — но тут толпа буквально поперла на стрельцов, а воевода, не удержавшись, ринулся навстречу ратникам:
— Ах вы псы! На дыбу зачинщиков!!! Землю у меня жрать будете!!!
Опережая кровопролитие, что начнется с минуты на минуту, я громогласно воскликнул:
— Вот он! Смотрите, вот он!!! Князь вот он!!!
— Князь?!
— Где князь?!
— Покажите князя!
— Слава Михаилу Васильевичу!!! Слава кесарю!!! СЛАВА-А-А!!!
Вновь надрывно ору я, подавая знак вставшим позади стрельцов рейтарам — и те, смекнув, что от них требуется, заголосили вместе со мной, а следом крик подхватили и стрельцы Жеребцов… Заслышав мой голос, воевода — знакомы всего одну ночь, а знаем друг друга словно всю жизнь! — замер, так и не добравшись до смутьянов. Да столь же громогласно закричал:
— Слава кесарю!!!
Такой клич ратники Скопина-Шуйского не могли не подхватить — и вскоре закричало все воинство, сотрясая окрестности громогласным ревом! Не смолкавшим минут пять, не меньше… Наконец, чуть образумившаяся толпа прокричалась и успокоилась — а я, заранее взяв у финского рейтара кирасу, да поддев ее под тягиляй, сам вышел вперед, за строй стрельцов:
— Други!!! Слово о кесаре желаю молвить!!!
— Говори!
— Пусть говорит!!!
Очередного клича провокатора разобрать в общем шуме я не смог — но вышел именно с той стороны, откуда доносился его голос… Вскинув руки, призывая людей замолчать, я дождался, когда все вопли, наконец, смолкнут:
— Братцы, князя сегодня ранили — и все ваши «головы» да старшины были в его шатре. Они все знают! Но князь жив!!!
— Молчат!!! Молчат!!!
— Никто не сказал!
— Жив?
— Жив!!!
— Так почему все молчат?!
— А молчат потому, что приказано было не распускать слух, покуда доподлинно не узнаем, кто убивцев послал!
Я вновь взял слово, невольно подавшись спиной к стрельцам, отступая от напирающей толпы — да пытаясь разглядеть среди ратников человека, активно пробивающегося вперед… Впрочем, на подобное теперь решится только самоубийца.
Или отчаянно храбрый провокатор, коий будет до последнего раскачивать конфликт…
— Вернитесь к своим «головам», спросите у них о том, что случилось в шатре князя — и кто убил татя, поранившего кесаря отравленным клинком! Но я уже сейчас вам все обскажу — это я убил! И уже изловил всех, кроме одного вора! Двух лихих людей, прикинувшихся лекарями, так и вовсе живьем взяли — уже сегодня запоют в руках катов, все выдадут!!!
Толпа вроде притихла — но я заметил какую-то возню среди обступивших меня ратников…
— Потому не верьте зачинщикам, не просто так кричат! Среди них — последний-то тать и есть!
Ну давай, давай — вот он я, твоя наживка, твой живец… Убийца твоих братьев по ордену! И последний шанс спровоцировать толпу, бросить на воев Жеребцова — пальнув в меня с криком «бей немцев», да толкнув пару ратников прямо под бердыши стрельцов … А уж там, коли зачнется бой, все еще можно улучшить момент, чтобы ворваться к Михаилу в избу!
Конечно, на такое решится только отчаянной смелости — и одновременно с тем фанатично настроенный человек. Но как я понял по событиям последней ночи — иезуитам не занимать ни того, ни другого… Нам еще повезло, что с «первого захода» они сделали ставку на отравленное вино, а в шатре «страховал» только один убийца. Видимо, не хотели привлекать к себе внимание и надеялись, что сработает именно яд…
Вот он!
Действительно смазливый, с высоким лбом и аккуратно постриженной бородкой иезуит (скорее всего, именно «Антоний») целеустремленно пробился сквозь толпу, следуя именно в мою сторону. В свете нескольких ярко пылающих костров, разведенных рейтарами, мне удалость рассмотреть его сосредоточенное лицо — да обещание скорой смерти, застывших в темных глазах…
Я рванул пистоль из-за пояса — и обступившие меня вои невольно шарахнулись назад, толкнув рвущегося ко мне «Антония»… Последний уже вскинул пистоль, опережая меня как минимум на пару секунд — но грохот выстрела иезуита заглушил его чересчур поспешный крик:
— Бей немцев!
Голос ассасина сорвался от напряжения — а пуля зацепила мой бок по касательной, лишь вырвав клок ткани из тягиляя, да звякнув о кирасу. Ведь в момент выстрела руку иезуита невольно отвели в сторону, едва не сбив его с ног… Вскрикнул раненый рикошетом стрелец — а я, опустив пистоль (Антоний уже рванул назад, пытаясь растолкать людей), насколько возможно громко завопил:
— Держи убивца! Это он, тать — уходит!!!
…Н-да, иезуит переоценил свои силы; спровоцированный моими откровениями, он действовал слишком рискованно, необдуманно, полагаясь лишь не везение. Впрочем, у него был шанс — по крайней мере, до выстрела точно был… Но и я недооценил то напряжение, что фрязи сумели закрутить в душах ратников — не дав «Антонию» пройти и десяток шагов, вои повалили его наземь, и начали ожесточенно топтать отчаянно закричавшую жертву!
Так что когда мы со стрельцами сумели пробиться сквозь толпу, чтобы растолкать вошедших в раж воев, моим глазам предстало лишь кровавое месиво из тела итальянца, буквально закатанного в толщу спрессованного снега…
Н-да… Прошло уже пять дней с тех пор, как состоялось покушение на Михаила Васильевича. Великий князь, слава Богу, идет на поправку; он пришел в сознание и начал отдавать приказы уже на второй день после покушения. И естественно ему доложили все подробности несостоявшегося убийства… А также о том, кто в Москве за всем стоит.
Впрочем, кесарь остался верен себе — вначале спасение Родины от воров и польских интервентов, а затем уже и «внутрисемейная» разборка… Так что пока о предательстве Дмитрия Шуйского в войске знает лишь очень малый круг близких к Михаилу офицеров.
Увы, но и в борьбе с интервентами и ворами не все так гладко, как хотелось бы. Сапега то ли узнал, что кесарь ранен, то ли кто предупредил его о плане Михаила скорым маршем выдвинуться к Дмитрову и осадить его, заодно перерезав дорогу из Тушино. И к сожалению, когда Делагарди еще только выступил под Дмитров с большей частью объединенной рати, город уже был оставлен литовцами. А брошенные наперерез врагу стрельцы Давыда Жеребцова и мои рейтары только и смогли, что обстрелять арьергард спешно уходящего гетмана…
Слава Богу, что генерал хоть успел отвести наемников в роковую ночь, избежав большой крови! В чем есть заслуга и вовремя предупредившего его Тапани…
Но хуже всего то, что гетманы Сапега и Ружинский, объединив силы, покинули Тушино, двинувшись на соединение с королем, следующим к Москве по смоленской дороге; в самом же лагере практически не осталось воров. Ведь второй самозванец успел покинуть его, окончательно разругавшись с наемниками — и тайком улизнув в Калугу… Где стал вновь собирать сторонников.
В свою очередь, заметно осунувшийся, и словно бы какой-то уставший Михаил ныне готовится к большой оборонительной битве, строя многочисленные полевые укрепления под Дмитровом. А в кремль его спешно свозят припасы и порох, пули и ядра, пушки. Много пушек… Один плюс во всем происходящем — это то, что осада с Москвы снята, и ряды воев кесаря уже пополнились значительным числом служивых людей, ранее оборонявших столицу.
Вот только кто знает, есть ли среди них очередные боевики иезуитов? И на что последние могут решится, стремясь убрать Михаила Васильевича с «шахматной доски»?
Последний уже с ума сходит от моей опеки! Но вынужденный согласиться с моими мерами предосторожности, теперь кесарь охраняется отдельной рейтарской сотней, собранной из лучших детей боярских. Последние, понятное дело, меняются по сменам — но днюют и ночуют в шатре князя. А коли тот следует по лагерю, то сопровождают его пешими и конными, закрывая своими телами от возможного выстрела из нарезного штуцера… Кухней заведует Рада, всех ее девок перепроверили — и также охраняют рейтары; кроме того, Михаил ныне пьет лишь чистую воду, никакого вина и меда!
А всю его еду заранее проверяет Сергий.
Так что пока все вроде спокойно… Но один вопрос меня сильно волнует — а вдруг кто из боевиков, понимая, что привычный яд, отравленные клинки и даже пули теперь не очень эффективны, додумается до тактики русских «бомбистов»?! В конце концов, малые фитильные гранаты уже используются в европейских армиях — хотя до создания отдельных гренадерских частей еще далеко…