…- Братцы, напомню: сейчас стреляет только десяток Николы. Остальные — встать у бойниц со стороны града, да ждать моего приказа. Пусть поболе казачков успеет проскочить внутрь…
Н-да, восторг при виде множества скачущих к Молоховской башне всадников несколько померк, когда я разглядел панцирных казаков, а не крылатых гусар. Последние где-то схоронились, выжидают — по всей видимости, вражеский военачальник держит гусарские роты в резерве, что для нас весьма нехорошо…
Но, несмотря на дальновидность противника и очевидную подготовку к штурму Смоленска, распознать ловушку в наших приготовлениях враг так и не сумел. Да, он не оставил без внимания работы по сносу части срубов у Молоховской вежи — как и тот факт, что землю и камень из проема ворот мы убрали. И он сделал по-своему правильный вывод — что со дня на день готовится вылазка смолян, а потому усилил дозоры, сумевшие-таки поднять тревогу… Наконец, польский воевода держал под рукой панцирных всадников для решительного рывка к воротам — и те ринулись вперед, не обращая внимания на отряд охотников, все еще дерущихся на границе лагеря!
— Фитиль пали!
Позади раздается зычный, пусть и немного срывающийся голос бывшего горниста, все же вполне уверенно командующего десятком лучших стрелков. Да и волнуется Никола-то не из-за очередной для себя схватки, а вследствие безмолвного до поры присутствия воеводы Шеина… И пусть плотность огня его воев будет не столь высокой (чтобы не выдать наших приготовлений) — но я уверен, что ни одна пуля его стрельцов не пройдет мимо цели!
Между тем снизу, из бойницы подошвенного боя вдруг грохнула картечью легкая пушка — сметая, калеча людей и животных сотней разом выпущенных пуль! Да еще и в тесноте по-прежнему довольно узкого прохода среди срубов, докуда панцирные всадники уже успели добраться… Но все же этот единственный выстрел дежурного наряда не должен остановить казаков. Да и не будь его, так вражеский военачальник обязательно заподозрил бы неладное…
— Десятки Гриши Долгова и Семена Захарова становятся к бойницам. Остальные — перезаряжают пищали соратников!
Ох, недовольны недавние крестьяне таким распределением, хочется мужикам и самим по ворогу врезать! Но практически все бойницы с тыльной стороны вежи перекроют ветераны отряда — а точность их огня будет однозначно выше, чем у недавнего пополнения… Кроме того, к моему вящему изумлению, к бойницам встал и Шеин с четверкой телохранителей. На мой немой вопрос, застывший в глазах, он только раздражённо махнул рукой: мол, твои стрельцы, ты и командуй! А мы тут как-нибудь сами… Ну, собственно говоря, действительно сами — воевода и его ближники вооружены дорогими колесцовыми карабинами, чья скорость перезарядки выше, нежели чем у фитильных пищалей.
И как-то сразу вспомнилось, что в прошлой истории во время последнего штурма Смоленска, Михаил лично застрелил десятерых немецких наёмников, штурмующих Коломинскую башню — где воевода укрыл семью. Помимо Шеина в башне оставалось всего пятнадцать ратников… И возможно, тогда именно личная доблесть воеводы спасла его родных. Ведь не сдержи русичи первый, самый яростный штурм ландскнехтов, те просто перебили бы всех защитников вежи и укрывшихся в ней гражданских! А так ляхи, немного опомнившись, все же предложили Шеину сдаться — и в конце концов, ради спасения родных, он поступился своей гордостью и честью, сдавшись в королевский плен Сигизмунда Вазы.
Где его вскоре запытали до полусмерти…
— Пали!!!
Из-за спины раздался зычный крик Николы Кругова — а затем и слитный залп его стрелков, прервавший размеренный ход моих мыслей. Грохнуло и со стен — довольно плотно, но все же не так убийственно, как если бы вели огонь все четыре сотни стрельцов, собравшиеся на примыкающих к нашей веже, а также соседних пряслах!
То есть на участках стен от башни и до башни; в старину их длина равнялась полету стрелы…
И все же, несмотря на картечный выстрел, а также залп стрельцов и чуть припоздавший орудийный огонь с соседних башен (с них по панцирным всадникам ударили простыми ядрами), казаки стремительно ворвались в раскрытые ворота, на полном скаку! Часть их тут же спешилась и бросилась к запертым, укрепленным изнутри дверям Молоховской башни. Иные ринулись вдоль стен в обе стороны — но уже вскоре их встретили дружные залпы оставшихся у возов стрельцов, да картечь спущенных вниз пушек!
Ох, и знатно же внизу громыхнуло! А после по ушам буквально ударил дикий визг покалеченных картечью черкасов, да их скакунов…
Наконец, часть всадников устремилась вперед, по кривым Смоленским улочкам, в самую нашу западню! Ведь через двести, самое большое триста метров их ждут баррикады из укрепленных возов, да все та же добрая картечь…
— Фитили пали!
Теперь уже я приказываю «ореликам», в точности повторяя действия своих же команд. Наши пищали были заряжены заранее, набитые порохом полки закрыты; подпалив от заранее приготовленного факела фитиль, вымоченный в пороховом растворе, я не очень громко, но внушительно приказал:
— Фитиль крепи!
Вскоре тлеющие веревки оказались закреплены в двузубцах-жаграх на всех наших пищалях; подняв свой мушкет, я укладываю его ложем на «подоконник» стрелковой бойницы — одновременно с тем воскликнув:
— Прикладывайся!
«Орелики» повторяют мой прием; подождав еще пяток минут для верности, я обернулся к воеводе, негромко его позвав:
— Михаил Борисович, мои стрельцы готовы к бою. Казаков внизу также прибавилось; ждем вашего приказа!
Шеин без суеты, но довольно скоро приблизился к моей бойнице и посмотрел вниз — туда, где уже как минимум два десятка спешенных черкасов ломятся в трещащую под ударами их чеканов да шестоперов дверь. Также под стенами, на участке примыкающих к воротам прясел, столпилось порядка двух сотен казаков — а на обеих баррикадах, прикрывающих соседние вежи, уже вовсю идет рукопашный бой… Кроме того, неизвестное число панцирных всадников устремилось вперед, скача по перекрытым впереди улицам — а где-то недалеко уже грохнула первая пушка, скрытая от наших глаз!
Ничего не сказав, воевода лишь утвердительно кивнул — но глаза его хищно, победно сверкнули… Сняв с шеи турий рог, Михаил поднес его к губам — и гулко затрубил! И над Молоховской башней да прилегающей к ней пряслам стен поплыл низкий рев рога — подав сигнал открыть огонь уже всем стрельцам…
— Полку крой! Целься по казакам, следующим от ворот… Пали!!!
Залп двух десятков пищалей ударил в спины скачущих от Молоховской башни реестровых черкасов, в самую гущу скучившихся в узком проулке всадников! Увы, разглядеть результат нашего огня не представляется возможным из облака порохового дыма, мигом затянувшего тыльные бойницы башни…
— Пищали меняй! Десятки Митрофана и Андрея — перезаряжают, остальные — прикладывайся!
Вои послушно меняют оружие; я также принимаю сменный мушкет от десятника березовских мужиков. Между тем с соседних прясел, где ранее огонь вели чуть более сотни стрельцов, грянул оглушительный залп еще трех сотен воев! Последние, впрочем, открыли огонь с обеих сторон стены, разя как ворвавшихся в город казаков, так и спешащих к ним на выручку черкасов…
И, наконец, снизу заключительным аккордом грохнули уже обе наших пушки, заряженные картечью — да с соседних башен добавили огня многочисленные орудия, молчавшие ранее!
— Пали!!!
…Полковник Яков Зебживдовский, дальний родственник краковского воеводы, повел сотню преданных лично ему казаков в сторону каменного собора московитов. Реестровые черкасы, служившие под его началом еще в бытность пана Якова хорунжим, преданы ему без остатка — и пойдут за своим «старшиной» хоть в огонь, хоть в воду…
Нахлестывающий коня Зебжидовский оставил штурм воротной башни и примыкающих к ней стен на хорунжего Жебровского. Все одно вся слава достанется полковнику — а пан Михал молод, горяч и охоч до драки, вот пусть себя и проявит!
В свою очередь, успевшему повидать жизнь Якову не к чему рисковать собой в упорной сече с московитами, что будут драться до последнего… Тем более пан полковник разительно отличается от прочих панцирников могучим вороным конем, прочной кирасой и гусарким шлемом-шишаком — да роскошной леопардовой шкурой, накинутой на спину вместо плаща. Гордый польский рыцарь, одним своим видом внушающий врагу страх! Однако же себя стоит и поберечь — вдруг кто из вражеских стрельцов, завидя знатного всадника, решит пальнуть именно в него?
Нет, пан Яков достаточно послужил и повоевал, чтобы задумываться не только о ратной славе, но и достатке, и семейном благополучии. В конце концов, Стефании — старшей дочке — уже скоро выходить замуж, и требуется собрать достойное ее шляхетского положения приданное! А там и наследнику, подрастающему отроку Яну, требуется оставить побольше земель…
Потому-то сейчас полковник Зебживдовский и скачет с самыми верными своими казаками к каменному храму схизматиков-ортодоксов! Ведь московиты не жалеют ни злата ни серебра, ни дорогих самоцветов на украшение окладов икон и иконостасов, на драгоценную церковную утварь… В каменных храмах московитов устроены настоящий сокровищницы! И пока Михал рубится со стрельцами и детьми боярскими у ворот, сам пан полковник добудет столько злата и серебра, что наверняка удвоит свое состояние! А верные казаки смолчат о разграбление храма, не станут тому противиться — особенно, если их верность укрепить частью добычи… Пан Яков не жаден, пан Яков отдаст казакам целую треть церковных сокровищ! А после того, как верные люди обдерут и образа схизматиков, сняв драгоценные оклады, полковник заодно отдаст и их, порадовав своих верных черкасов…
Окрыленный сладостным предвкушением и грезами о будущем богатстве, пан Зебживдовский нетерпеливо подгоняет своего жеребца, увлеченный горячей скачкой… Но вдруг следующие впереди его панцирные всадники застопорили коней! Удивленный полковник хотел было возмутиться — но тут в сереющих предрассветных сумерках шляхтич разглядел возы, перегородившие улочки. Причем возы эти обшиты прочными деревянными щитами на манер возов чешских таборитов… Московиты часто строят из таких собственные вагенбурги, именуемые «гуляй-городом».
Разглядел полковник также и дула мушкетов, выглянувшие сквозь бойницы в верхней части щитов — и жерло небольшой пушки-фальконета, смотрящее сквозь более широкую нижнюю бойницу на его всадников…
— Матка Бозка!!!
Напрасно пан Яков призвал Божью Матерь, чей храм только что собирался разграбить… Грянувший впереди залп заглушил крик Зебживдовского, уже заворачивающего коня назад; десятки картечных и пищальных пуль смертельным градом хлестнули по казакам, насквозь прошивая тела дико вскричавших людей и животных!
Впрочем, самого полковника спасла привычка держаться примерно посередине колонны своих всадников — да прочная кираса, выдержавшая уже потерявшие силу пули. Все же от их удара Якова здорово тряхнуло и бросило вперед, на холку жеребца… Но окрыленный тем, что остался жив и не получил тяжелых ран, Зебживдовский пришпорил скакуна, рассчитывая вырваться невредимым из западни коварных московитов!
Однако конь его не успел сделать и пары шагов, как справа, из-за высокого забора, вдруг полетело вниз здоровенное бревно, рухнувшее сразу на трех всадников — а сверху раздался яростный рев множества луженых глоток:
— Бей ляхов!!!
Тяжеленная оглобля вышибла из седел двух казаков разом — задев передние копыта полковничьего коня уже перед самым столкновением с землей… И пронзительно заржавший от боли жеребец тотчас рухнул набок, придавив левую ногу грузного шляхтича, не успевшего вовремя спрыгнуть и откатиться в сторону… Это в тяжелых-то латах!
— А-а-а-а-а!
Пан Яков завопил от резкой, неожиданной боли, распластавшись на утоптанном, окровавленном снегу… Зажмурившись и сцепив зубы, он попытался было выбраться из-под коня вслепую, отталкиваясь от седла правой, здоровой ногой. Однако сильнейший спазм в наверняка сломанной конечности пронзил все его тело… Вскоре, впрочем, скакун сумел подняться — и боль в левой ноге немного отпустила пана полковника. Шляхтич открыл глаза, пытаясь оценить положение — и позвать кого из панцирников на помощь… Но прежде верные, показательно преданные ему черкасы вдруг покинули Зебживдовского, пытаясь спасти свои жалкие шкуры!
— Пся крев, жалкие трусы!!!
Яков успел как-то подзабыть, что только что пытался ускакать и сам — не раздумывая бросив множество раненых казаков, покалеченных огнем московитов. Причем последние, разрядив в упор по черкасам мушкеты и фальконет, в одночасье лишись всей своей огневой мощи! И полковник вполне мог пойти на штурм хилого на деле укрепления во главе уцелевшей полусотни (а то и большего числа казаков), имея все шансы навязать русинам ближний бой… Но от страха и неожиданности Зебживдовский совершенно растерялся — и упустил свой шанс.
Впрочем, смоленские ополченцы не дали бы организовать прорыв — обрушив на зажатых в узкой улочке черкасов град бревен и камней, кипяток и стрелы… Ровно также, как и сейчас — только не на бегущих, а на атакующих запорожцев!
Так что исход и боя, и бегства для последних был все одно предрешен…
Понимая всю обреченность своего положения, полковник панцирной казачьей конницы вскинул было руки, моля сохранить ему жизнь. Но московиты или не увидели этого жеста — или решили не давать пощады ляху… Прекрасно понимая, что и пан не подарил бы ее обреченным жителям града.
А потому последним, что увидел Зебживдовский — широко раскрывший глаза от ужаса! — стал увесистый булыжник, летящий прямо в лицо святотатца…