Рада шикнула от боли, обжегши пальцы — и подув на них, быстрее схватила за холодную мочку уха. Но тут латка с пирожками опасно накренился из печного горнила — и быстрее подхватив ее, кухарка едва успела поставить пироги на стол.
— Рада, осторожнее!
Глафира, старшая на княжеской кухне, окинула подчиненную гневным взглядом. Но покривив полные, накрашенные вареной свеклой губы, бранить ее не стала… А ведь когда жена стрелецкого сотника была принята аж на княжескую (!) кухню, спуску ей Глаша не давала… Как впрочем, и остальные кухарки, ловившие чуть ли не каждое слово старшей поварихи — и отчаянно боявшиеся ее частых приступов гнева.
Впрочем, зная историю молодой вдовы, потерявшей мужа еще под Тверью, и даже не успевшую понести от милого, сохранить для себя хотя бы частичку любимого человека… В общем, ее можно было понять.
Но еще частенько хотелось взять ухват, да переломить ее об голову сварливой поварихи!
Однако Рада не давала выхода гневу, понимая, что на самом деле все ее трудности ничтожны по сравнению с теми трудностями и опасностями, что поджидают Тимофея на его ратном пути. Да и соседям из Калязина приходится куда как несладко в охваченной смутой стране — город еще хоть бережет небольшой отряд княжьих ратников, охраняющих склады с оружием и боеприпасами. Но только покинь кольцо крепостных стен, как вскоре налетят безжалостные лисовчики — или иные какие воры!
А потому молодая женщина держалась, как могла; когда «Орел» был рядом, в душе Рады расцветала весна с несмолкающим пением птиц и дурманящим ароматом цветов — и все нападки кухарок были ей нипочем. Рассказывать же Тимофею о проблемах с Глафирой Рада и не думала — вот еще, беспокоить воина женскими склоками!
Ну а когда его рядом не было… Тогда верная жена находила утешение в регулярных молитвах о любимом, облегчающим её душу и вселяющим надежду в лучшее… Как ни странно, помогал и труд на кухне: коли Глаша была в настроение, готовка действительно радовала стрелецкую женку. Как-никак, мало кто мог приготовить пироги вкуснее Рады! И, в конце концов, она заслужила признание прочих кухарок, ежедневно работая у печи…
Вот и сегодня молодая женщина наготовила пшеничных пирогов с начинкой из тушеной с лучком и лисичками капусты, да обмазанных поверху смесью желтка и сливочного масла, чтобы радовали глаз золотистым румянцем! Ведь великий князь на пирожки с капустой очень разохотился и нынче просит их к своему столу едва ли не ежедневно!
И все бы хорошо — да только получив последние вести из-под Смоленска, Рада потеряла душевное спокойствие, сон и радость от любимого дела: говорят, король ляхов двинулся в сторону Москвы! А вот достоверных сведений о самой русской крепости никто в великокняжеском стане покуда не получил; покуда лишь известно, что Сигизмунд Ваза упорно осаждал город и предпринял несколько попыток штурма еще по осени.
Означает ли это, что люди литовские ныне взяли Смоленск?! А ведь именно к пограничному граду-крепости отправился с лучшими своими стрельцами и казаками Тимофей… Неужто сгинули?!
Или теперь спешат нехожеными лесными тропами на артах, пытаясь обогнать ляхов — да прежде большой битвы соединиться с войском Михаила Васильевича? Но ведь какая же страшная сеча грядет, когда Скопину-Шуйскому придется биться и с ворами, и с войском гетмана Сапеги, и с самим королём польским!
Уцелеет ли в ней любушка-Орел, не прячущийся за чужими спинами?
Одному Богу ведомо…
Только и остается, что молить Господа о милости, а Царицу Небесную о заступничества!
Украдкой смахнув набежавшую на ресницы слезу, Рада перехватила платку с пирогами, протянув его Глафире:
— Вот матушка, готовы пирожки княжеские.
Последняя же, прищурив густо подведенные сурьмой глаза, только цокнула языком:
— Вот сколько раз я просила, чтобы ты украсила их резной строчкой из теста?! Будущего царя потчуешь! Видела бы ты царский стол — там пироги так и вовсе украшены фигурами львов аль единорогов, да всадников в панцирях!
Рада едва сдержалась, чтобы не ответить вопросом «а где ты сама царский стол видела, не в грезах ли сонных?», но смирив гордость, лишь кротко пояснила:
— Так жесткие, сухие и невкусные те украшения. А муки пшеничной у нас не столь много, чтобы на единорогов ее тратить…
В иные времена Глафира за такой ответ могла бы и тряпкой какой стегнуть — но сейчас лишь подвела глаза, после чего неожиданно спокойно приказала:
— Ладно, твоя правда… Сегодня сама отнесешь пироги в шатер княжеский, мне не до того.
Рада с поклоном кивнула, после чего, переложив пироги в деревянный короб, повесила на шею его расшитый ремешок — и, накинув душегрейку, покинула срубленную для кухарок избу, невольно посмеиваясь в душе над Глашиным «не до того». Ну как же, как же… Вестимо, очередное свидание намечается с любезным другом?!
Да Глафиру после встречи с Антонием не узнать — не ходит, а выступает, словно плывет по воздуху; взгляд из едкого и дотошного стал задумчиво-мечтательным, а движения мягкими и плавными… И речь спокойной. То бранилась за любую мелочь, а теперь голос повысит, лишь когда кто из кухарок совсем оступится. Ну, ровно как сегодня сама Радой, едва не перевернувшая латку с пирожками!
А уж каково было удивление стрелецкой женки, впервые увидевший Глашу в нарядной расшитой рубахе, да с одной (!) тугой косой незамужней девицы (а не двух вдовьих), в простом платке без повойника, да с натертыми вареной свеклой щеками и губами… Глафира — женщина в теле, но до недавнего времени она совершенно не казалась Раде хоть сколько-то красивой — вдова не ухаживала за собой. Но после встречи с Антонием… Что же, теперь от старшей над кухарками и глаз не оторвать! Оно уже и стрельцы из княжьей охраны облизываются на сочную молодуху, у которой все что нужно нарядами подчеркнуто, все при ней!
И все бы хорошо — вон, у княжьих кухарок совсем иная жизнь началась… Но совсем не нравится Раде обрусевший фрязин Антоний, хоть и держит она свое мнение при себе — а о любушке Глафиры знает лишь с ее слов.
Оно, конечно, понятно, отчего старшая над кухарками так впечатлилась встречей с фрязиным. Точнее, сыном природного фрязина из далекой Генуи, некогда служившего в войске Иоанна Четвертого, и женившегося на хорошенькой купеческой дочке. Рада как-то сама услышала, что Антоний сравнивал Глашу со своей матерью и находил в их внешности много схожего… Причем произношение полуфрязина было очень чистым — а вот сама речь необычайно обходительной.
Но не только красивыми речами полюбился Антоний Глафире!
Одетый в дорогой польский кафтан, с всегда красиво причесанными длинными волосами и аккуратно постриженной бородкой, высокий и стройный фрязин действительно производит впечатление! Рада невольно сравнивала внешность Антония с ликом несколько неопрятного, вечно нечесаного Тимофея с его нередко всколоченной бородой — и находила, что по сравнению с сотником (на деле ничем не уступающим прочим ратникам), фрязин выглядит настоящим бояриным! А уж его обходительные речи, а его проникновенный взгляд выразительных, и каких-то темных глаз… Неудивительно, что Глаша пропала в этих омутах с головой!
Вот только сама Рада пару раз ненароком отметила, что взгляд этих самых «омутов» украдкой останавливаются именно на ней — и обжигал ее с совершенно иным выражением… Вот когда Антоний, приходивший за Глашей на кухню уже трижды, смотрит на неё, взгляд его становится медовым, приторно-сладким, завораживающим… Но на Раду фрязин смотрел, словно тотчас задрал бы ей подол!
И эта двойственность, даже двуличность «любушки» пугала молодую женщину, заставляя относиться к Глашиному избраннику с опаской. Будь на ее месте любая из девок, Рада уже бы поделилась своими опасениями — но если она что-то подобное скажет Глаше… Так та со свету сживет стрелецкую женку от ревности! Да и потом — ну посмотрел и посмотрел, быть может, Раде почудилось, и она совсем неправильно поняла взгляд «любушки», сегодня назначившего старшей кухарке дневное свидание?
Может быть и так…
А все одно у Рады исподволь возникло ощущение, что фрязин подобно змею-искусителю втирается в доверие к Глафире, желая воспользоваться не только ее сдобным телом, но ищет для себя и иные какие выгоды… Вот только какие?!
…Так и не найдя для себя ответа на беспокоящий ее вопрос, Рада добралась до княжеского шатра, где ее встретили несколько разочарованные дежурные стрельцы:
— А где же Глаша?
Несколько уязвленная таким замечанием, молодая женщина не смогла сдержать легкой язвительности в голосе:
— Глаша предпочитает русскому Ивану фрязина Антония… Да пропустите уже, дурни, чего бердыши-то скрестили?!
Обидевшись на «дурня», старший из стрельцов холодно и резко бросил в ответ:
— У князя немецкие офицеры, велено не пущать!
Но и Рада, потерявшая уже всякое терпение, воскликнула в голос:
— Сейчас как рассыплю пирожки княжеские, что Михаил Васильевич каждый день просит подать на свой стол… А скажу — что вы короб задели! Переведет тогда вас кесарь из своей охраны куда-нибудь в Калязин, а то и поближе к Суздали — вот тогда увидите!
Оба стрельца тотчас сбледнули с лица — и если старшему гордость не позволила уступить сразу, то младший поспешно отвел бердыш в сторону:
— Да что ты, сестрица! Проходи! Только не отвлекай уж князя и офицеров. Иначе браниться будет Михаил Васильевич…
Рада заметно благосклоннее кивнула — и, дождавшись, когда старшой стрелецкой пары откинет перед ней полог, с поклоном вошла внутрь.
Жена «Орла» впервые оказалась в великокняжеском шатре. Невольно подивившись скудости и простоте обстановки (деревянная лавка в самом углу для сна, простой стол да пара топчанов), она поспешно подошла к столу, стараясь не отвлекать присутствующих от разговора. Но ненароком подняв взгляд, молодая женщина не смогла сдержать радостной улыбки: ведь перед князем вытянулся Себастьян фон Ронин, немецкий рейтар и друг Тимофея! А позади его стоят и верные офицеры ротмистра…
Муж ни единожды рассказывал Раде о человеке, с коим они вместе совершили путешествие в Ростов, к старцу Иринарху — и утверждал, что ротмистру рейтар можно доверять, как самому себе. Что в случае какой беды Рада может — и должна! — обратиться именно к Себастьяну… Но последний еще до начала зимы был отослан из войска Скопина-Шуйского в южное порубежье, готовить рейтарские сотни.
Но вот, Себастьян фон Ронин вернулся — живой и невредимый, внушая Раде надежду дождаться и своего «Орла»! Впрочем, она рада и немцу, как действительно родному и близкому человеку… Последний также скосил в ее сторону взгляд — и подбадривающе улыбнулся: мол, узнал, рад видеть! И молодая женщина, отступив к выходу из шатра, притаилась у стенки, надеясь не выдать себя каким неосторожным движением — да дождаться окончания разговора князя и его офицеров…
Между тем Михаил Васильевич, ни на мгновение не прервавшийся, и даже не посмотревший в сторону кухарки и ее пирогов, продолжил вопрошать у немцев:
— Значит, господа, набрать полнокровные роты в Ельце вы не смогли, привели лишь эскадроны… Причем вместо четырех обучили лишь три — а сотню колесцовых карабинов так и вовсе утопили по дороге?!
Кесарь спрашивает вроде бы и не слишком грозно, а на последних словах в его голосе послышалась неприкрытая усмешка… И все же в шатре повеяло холодом. Последовала неловкая пауза, которую попытался было прервать высокий, крепкий рейтар с рыжеватыми волосами:
— Князь, послушайте…
Однако встрепенувшийся ротмистр жестом руки оборвал своего подчиненного — и тотчас поправился:
— Великий князь! Михаил Васильевич, нисколько не желаю лгать, а потому отвечу, как на духу: мало ратных людей на южной украине Московского царства, мятеж Болотникова унес жизни много детей боярских да стрельцов, да служивых казаков. Между тем татары наоборот, участили набеги, прознав о слабости нашего степного рубежа. А потому и людей нам давали неохотно, и набрать рейтарские роты оказалось столь трудно — просто не из кого набирать. Ну не городовых же казаков, вчерашних крестьян, учить рейтарскому искусству боя?
Кесарь согласно кивнул — и, воодушевившись, Себастьян продолжил:
— Чтобы сформировать даже три полнокровные сотни нам пришлось отдать карабины гарнизону, дабы ельчане могли увеличить число своих стрельцов. Но! Зато рейтар мы успели не только обучить, но и обкатать в бою с погаными нехристями; сунулся под Елец крупный отряд ногаев, так мы его и в хвост, и в гриву расколошматили! Татары только и бежали, поджав хвосты… Так что три сотни рейтар — это все, что мы сумели собрать, и это на самом деле лучший расклад!
Чуть помолчал, фон Ронин нехотя добавил:
— У Ляпуновых же мы и просить никого не стали — во-первых, у Прокопия итак мало всадников, а приходится драться и с ворами, и с татарами. Во-вторых, не успели бы мы их подготовить… Ну и в-третьих, воевода вряд ли дал бы нам хороших воинов, даже если бы кого-то и выделил от бедности своей.
Великий князь немного помолчал, меряя рейтар недобрым взглядом, а после неожиданно для немцев (судя по их вытянувшимся лицам!) спросил:
— Ну а пушки вертлюжные, что у ногаев взяли, куда дели?
Немного помявшись, ротмистр честно ответил:
— Ельчанам оставили. Подумалось, что им все же нужнее будет… Да и лафеты у этих фальконетов были дрянные… Но откуда?!
Впервые открыто улыбнувшись за время разговора, Михаил Васильевич хлопнул ротмистра по плечу:
— Считай, проверку на честность ты прошел, фон Ронин! Теперь докладывай о лисовчиках.
Чуть потемневший лицом Себастьян — словно вспомнивший нечто для себя неприятное — с легким вздохом ответил:
— Рассказывать особо не о чем, Михаил Васильевич. Прошли до самого Калязина тремя обозами, да разными дорогами. Воры напали на меня и на эскадрон Джока Лермонта, в то время как конвой Тапани Йоло и вовсе обошли стороной. В моем случае удалось отбиться от нападающих огненным боем, потеряв лишь одного казака, голову Харитонова… Джоку повезло меньше: на его обоз воры напали ночью. Дозорные успели поднять тревогу, но черкасы Лисовского подобрались слишком близко к лагерю шотландца. В сумятице ночной схватки Лермонт потерял шестерых рейтар — но и его солдаты отбились от врага за счет преимущества пистолей в ближнем бою! Кроме того, сопровождающий отряд всадников разбил лагерь всего в версте от лжеобоза, и вовремя подоспев, смял тотчас бросившихся наутек воров, осознавших, что попали в ловушку… Иначе потери наших ратников были бы еще выше.
Михаил Васильевич согласно покивал — после чего, отступив к столу, протянул Себастьяну какую-то бумагу:
— Офицерский патент на звание полковника, фон Ронин. Правда, я не знаю, будет ли он действовать за пределами Руси…
Глаза Себастьяна счастливо засверкали; с радостью приняв его, тот с признательностью ответил:
— Благодарю вас, кесарь! Но можно ли это понимать…
— Да, ты получаешь под свое начало все пять рейтарских сотен, сведенных отныне в один полк. Однако!
Сделав небольшую паузу, великий князь продолжил:
— Однако это ведь первый рейтарский полк из русских же воинов в составе нашей армии. Подумай очень хорошо, Себастьян, желаешь ли ты покинуть Московское царство по завершению войны с ляхами — если нет, то ожидай вслед за патентом и боярское достоинство, и земельный надел, и имение в придачу! Ну, а ежели хочешь вернуться домой — получишь справедливое жалование, сохранишь патент, но на этом все. Более того, знай, что я никуда не отпущу тебя, покуда ты не подготовишь командира полка себе на замену. Так что подумай…
Вместо ответа замявшийся фон Ронин лишь глубоко поклонился — а кесарь обратился уже к оставшимся офицерам:
— Господа! Я знаю, что вы многое свершили на поле брани, а также доблестно сражались во главе собственных эскадронов. Я могу закрыть глаза на то, что под вашим началом еще нет рейтарских рот и выдать вам патенты на звание ротмистров — но все с тем же условием: вы остаетесь на Руси. Если да, с меня и патенты, и чуть меньшие, нежели у полковника, земельные наделы, и дворянские звания. Если нет — я попрошу вас сложить с себя полномочия командиров эскадронов на кого-то из русских по происхождению рейтар… Тем не менее, жалование ротмистров я сохраню за вами до самого окончания кампании.
Оба офицера поклонились, после чего рыжий честно ответил:
— Великий князь! Не знаю за Тапани, но я друг Себастьяна и последую за ним, куда бы он не отправился — и где бы ни остался.
Крупный, широкоплечий финн тотчас добавил:
— Я также!
Михаил Васильевич, немного помолчав, вновь согласно кивнул:
— Что же господа, выбор за вами, все условия я уже озвучил. Добавлю лишь, что я лично буду рад, если бы вы останитесь… Но насильно держать не буду. Господин полковник! Прошу принять полк под свое начало — уже вскоре вы получите боевую задачу; как вы уже знаете, король Сигизмунд выступил из-под Смоленска на Москву, и битый нами Сапега тотчас взбодрился. Если допустить их объединение… Лучше даже о том не думать; мыслю я, что все же сумею разбить наших врагов по отдельности.
Воспользовавшись краткой заминкой в речи кесаря, ротмистр — да нет, уже полковник! — осторожно осведомился:
— А что же Смоленск?
— Смоленск по последним сведениям все же держится — но блокирован сильным литовским корпусом.
На последних словах Рада не смогла сдержать радостного возгласа — и Скопин-Шуйский наконец, обратил на нее внимание, строго взглянув на молодую женщину:
— Как, вы еще здесь?! А чего греем уши, голубушка?!
Однако прежде, чем великий князь продолжил бы разнос оцепеневшей Рады, за нее поспешил вступиться фон Ронин:
— Михаил Васильевич, прошу простить, что влезаю — и просто напомню, что это супруга Тимофея Егорьевича Орлова. Видно она желала со мной поговорить… Ее муж мой близкий друг — и насколько мне известно, воюет он как раз под Смоленском? Наконец, она принесла вам на стол те самые пироги её авторства… Знаменитые, я бы сказал, пироги! Если позволите взять нам хотя бы по одному…
Великий князь, чуть успокоившийся при упоминании о Тимофее, и даже улыбнувшийся последней просьбе новоиспеченного полковника, с некоторым удивлением отметил:
— Н-да? Так это вы их печете? Ну что же… Я все-таки попрошу вас выйти, Рада, пока я обсуждаю с моими офицерами военные вопросы. Но я обязан отметить, что кушать ваши пироги — для меня честь и особое удовольствие! С Себастьяном же вы сможете пообщаться чуть позже — просто дождитесь его на выходе.
Окрыленная похвалой Рада поспешно кивнула — и тотчас шмыгнула из шатра. И, несмотря на то, что никаких определенных новостей о судьбе супруга она не получила, у молодой женщины возникло стойкое ощущение, что с ним точно все хорошо…