Самолет прибыл в столицу ранним утром.
Сидя у иллюминатора, ученый в толстых очках и багровым лицом, пряча черные руки в карманах куртки, наблюдал, как земля неминуемо приближается — пришлось на время покинуть место происшествия и вернуться обратно домой, где ему предстоял тяжелый разговор.
Она стояла недалеко от трапа, провожая его. Ее длинная юбка развевалась на ветру. Волосы волнующе трепыхались за спиной. Банты пытались распуститься и улететь в ясное небо.
На бледном лице пробежала одинокая слеза.
Девочка, не отрываясь, смотрела, как самолет, поднимаясь ввысь вместе с отцом, исчезает среди ясного неба.
И он тоже проводил ее печальным взглядом.
“Моя дочь…”
Другая дочь встретила его в московском аэропорту. Вместе с ней была Маргарита Михайловна, жена.
Инга распахнула объятия и обняла отца, обхватив руками его шею.
— Я рада, что ты наконец-то вернулся.
— Здравствуй, цветочек.
Они втроем прошли к черной машине.
— Ты выглядишь очень плохо…
— Работа. — Валерий отмахнулся.
— Там все плохо, да?
Он опустил глаза.
— Я вижу это по твоим глазам. Но если ты не хочешь говорить, твое право. Тебе нужно время, чтобы прийти в себя. Потом расскажешь, что там происходит.
“Отвратительные вещи там происходят”, — хотел сказать ученый, сняв очки и протирая от бессонной ночи глаза. Отвернулся к окну, прижав к носу сжатый кулак, и надолго замолчал.
“Как им сказать то, что я долгие годы скрывал?”
— У меня сегодня встреча в Политбюро, поэтому я приехал обратно в Москву. К десяти часам меня уже будут ждать. Я заскочу домой, отмоюсь, переоденусь и снова уеду.
— Скажи, Валера, ты ничего не скрываешь?
Он в упор посмотрел на жену.
Маргарита Михайловна все поняла.
— Я не стану больше об этом спрашивать, пока ты сам не захочешь все рассказать. Но все же… не покидай нас так быстро…
— Не могу, у меня слишком много дел и забот, и я понятия не имею, когда и чем все это кончится. Да, мы перестали общаться, но на это есть свои причины, — Валера погладил жену по плечам. К горлу подкатил комок боли от несказанных слов, но он сдержался, обещая, как только выйдет за порог, то даст волю своим эмоциям, — все у нас будет как прежде, вот увидишь.
***
— Позовите Владимира Губарева. У меня с ним назначена встреча.
В кабинет вошел невысокий мужчина с поредевшими волосами в белой форме и с камерой на шее.
Валерий на следующий день вернулся обратно в Чернобыль:
— Мне неважно, кто виноват и в чем причина происходящего! — генеральный секретарь с коричневой “отметиной” на залысине грозно ударил кулаком по столу. — А теперь будьте любезны вернуться на свои места, — произнес он после долгой тирады, махнув рукой в сторону выхода.
— Мне стоит задержаться, товарищ Щербина? — когда руководители, прихватив с собой папочки с документами, вышли из огромного, увитого колоннами, зала, ученый подошел к Борису Евдокимовичу, спрятав руки в карманы темных брюк.
— Да, вы остаетесь здесь, Валерий Алексеевич.
Едва переступив порог своего кабинета, Валера бросился к телефону, набрал на нем номер и прокричал в трубку:
— Я хочу немедленно с ним поговорить!
Аппарат снова громко зазвонил:
— Щербина просит вас вернуться в Чернобыль!
В четыре дня самолет вылетел в Киев.
“Задачи остаются прежними. Во-первых, необходимо пронаблюдать за состоянием четвертого блока, так как основные засыпки уже окончены. Нужно вводить специальные зонды, чтобы измерить температуру внутри реактора, его радиационные поля и контролировать движение радионуклидов в воздухе.
Во-вторых, необходимо как можно скорее расчистить территорию промышленной площадки вокруг атомной станции.
И, в-третьих, начать работать по сооружению туннелей под фундаментом разрушенного блока.
Ну и последнее: оградить тридцатикилометровую зону, начать работы по измерению радиационных доз на ее территории и за ее пределами, и дезактивировать большую ее часть”
Когда приглашенный Владимир Губарев, журналист из газеты “Правда”, присел перед ученым, тот встал, засунул руки в карманы брюк и, подойдя к зашторенному окну, остановился, бросив взгляд на улицы опустевшего города.
— Вова, я знаю тебя со студенческой скамьи. Мы проучились с тобой до самого последнего курса…
— Слушай, на тебе лица нет. Ты, случаем, не заболел?
Валера достал из кармана пиджака пачку сигарет и прикурил. Издал тяжелый вздох и посмотрел на огонек на кончике сигареты. Поднес ее ко рту и затянулся. Выпустил дым через приоткрытые губы и вновь устремил взор на улицу.
— У меня столько всего накопилось, ты себе это представить не сможешь.
И академик продолжил, выдержав паузу:
— Это случилось десять лет назад, я уже тогда работал в курчатовском институте, преподавал неорганическую химию, изучал ядерную реакцию и писал статьи на тему атомных реакторов.
Однажды я увидел одну девушку, журналистку. Она захотела пообщаться со мной тет-а-тет.
Мы с ней не раз беседовали после, а потом у нас все закрутилось. Я переспал с ней раз, потом еще раз, и еще раз, а потом я узнал, что она беременна. У нас родилась дочь. А потом я ушел, оставил ее с дочерью потому что любил только одну женщину, свою Маргариту.
Все, что со мной случилось, я посчитал кошмаром наяву. “Это был не я!” — кричал я сам себе по ночам.
Дочь свою, вторую, я не видел два года. В последний раз мы увиделись, когда ей исполнилось четыре.
И спрашиваю себя сейчас, почему тогда я поступил так глупо, не по-мужски? Что произошло во мне, когда я очнулся от наваждения, длившегося целый год, понимая, к чему привели мои действия? Почему я тогда не признался Маргарите, что у меня появилась вторая дочь? Почему я до сих пор обманываю ее, Ингу и себя? Чем они заслужили такое отношение?
— Если я правильно понял, тебя терзает появление внебрачной дочери? — когда ученый надолго прервал свой монолог, погрузившись в тишину, заговорил Владимир задумчиво. — И это все, что тебя сейчас беспокоит? А как насчет аварии? Ты уже выяснил ее причину?
— Пока что нет.
— Но у тебя-то есть определенные мысли на этот счет, просто делиться ими ты не хочешь, я так понимаю?
— Мне нужно подождать еще немного, прежде чем смогу понять, что же именно здесь произошло.
***
…На столе лежал принесенный кем-то апельсин.
— Меня угостили, — улыбнулся Василий. — Возьми себе.
Раиса застыла на пороге, терзая взглядом круглый, некогда оранжевый, фрукт — из-за большого радиоизлучения, что исходило от ее мужа, толстая корка покрылась приятным и ровным розовым цветом. Проглотив слюну, девушка неуверенно подошла к тумбочке и остановилась.
— Ну съешь! Ты же любишь апельсины!..
Рая отпрянула, когда из-под земли выросла полуголая девица с длинными темными, как летняя ночь, волосами. Их кончики достигали маленьких бедер, укрытых атласной юбкой.
— Ешь. — Возложив апельсин на ладонь, незнакомка протянула его испуганной девушке.
Реальность застыла подобно стоп-кадру и покрылась белыми всполохами будто фильм на испорченной видеокассете. Картинка пошла волнами, вызывая головокружение.
Девица, не двигаясь и не моргая, смотрела на Раису.
“Бери…”
Голос возник из ниоткуда, ласково коснувшись барабанных перепонок и переходя на зловещий шепот. Издевательское хихиканье заставило вздрогнуть и судорожно обернуться, в тщетных попытках отыскать этому причину.
— Ешь!..
Раиса разозлилась и схватила фрукт.
Девица разошлась дьявольским смехом и, отступив на шаг назад, исчезла в непонятно откуда взявшейся темноте.
Апельсин растворился на ладони, превратившись в обжигающую кожу черную кислоту.
***
Единственное, что она помнит о том дне, это большое окно в операционной.
Василий и его старшая сестра лежали рядом на двух столах. Раиса, абсолютно притихшая, сидела на стульчике в углу и безудержно молилась, раскачиваясь из стороны в сторону.
“Это какой-то кошмар, самый настоящий ад…”
Операция длилась два часа.
Девушка облегченно перекрестилась, когда Василия вернули в палату, и позволила себе слабую радостную улыбку.
Людмиле в этот момент было намного хуже: восемнадцать проколов на груди, тяжелый наркоз. Рая, прибегая к ней снова и снова, думала, что она не выживет — прошло уже больше пяти часов, а веки ни разу не дрогнули; грудь медленно опускалась и поднималась. И пульс слабый.
Василия перевели в барокамеру, держали за прозрачной пленкой, запрещая заходить за нее. Через специальные приспособления делали уколы, ставили катетеры, и при этом — все на маленьких липучках и замочках.
Рая вскоре научилась ими пользоваться.
Возле кровати поставили стульчик, и она, отодвинув пленку, сидела рядом, не отворачивая взгляд.
Как-то раз девушка, услышав подозрительный шорох, повернулась и увидела девочку в школьной форме. Малышка стояла на пороге палаты и переводила взгляд с удивленной Раисы на мирно спящего Василия.
— Вот и она пришла, — он резко проснулся и заулыбался.
— Кто…?
— Маленькая смерть, — и вновь заснул.
Ночь.
Тишина.
— Хочу поскорее увидеть нашего ребенка. Каким он будет?
— Кстати, а как мы его назовем?
— Ну, это ты уже сама придумаешь…
— Почему я сама, если нас двое?
— Тогда, если родится мальчик, пусть будет Вася, а если девочка — Наташа.
— Как это — Вася? У меня уже есть один Вася, ты! Мне другого не надо.
***
— Что-то случилось, Андрей Михайлович?
Когда рыжеволосая бестия из правительственного штаба привезла его обратно в Чернобыль и уехала, громко хлопнув дверцей, бедному секретарю райкома партии пришлось поехать в Москву: в городе возникали куда более глупые ситуации.
— Специалисты из Минска уже едут, — сообщил ему Щербина, в своей манере заложив руки за спину, — и привезут современные приборы. Я объяснил им ситуацию. Они пообещали помочь.
— Отлично. Когда их ждать?
— С минуты на минуту.
Дмитрий удивленно повел бровью.
— Откладывание важных дел смерти подобно, вы так не думаете, Дмитрий Константинович?
— Вы правы, Борис Евдокимович! — наиграно закивал головой Дима. — Я сообщу вам, когда будут сняты первые показания.
Он вышел из здания чернобыльского штаба и перекрестился. В душе закрались нехорошие предчувствия. Черный автомобиль его уже ждал. На этот раз за рулем сидел взрослый водитель. Дмитрий взглянул на него и мысленно пожелал ему доехать до станции живым.
Трое крепких парней в защитных костюмах его уже ждали, прогуливаясь недалеко от разрушенного реактора.
— Ну что, привезли?
Они продемонстрировали зонды с приборами.
— Но это же те же дозиметры, что и на станции!..
— Других нет.
— Твою мать!..
Но Дмитрий все же решил испытать удачу еще раз:
— Ладно, давайте свои дозиметры! Может, в этот раз нам повезет, в чем я очень сильно сомневаюсь.
Но результат был тот же.
— Проклятье, что же делать с этой, мать ее за ногу, радиацией?!
По прибытию в столицу Дмитрий набросился на представителя власти:
— Ну хоть ты скажи что-нибудь утешительное!..
Тот лишь смущенно улыбнулся.
— Что на этот раз?!
— Я им сказал: “этого не может быть, потому что не может быть никогда”.
— Не понял…
— Звонил дежурный из МВД, интересовался обстановкой. Ему кто-то сказал, что, якобы ты бежал вместе с женой на машине из Хойников. Я ему деликатно объяснил, кто он такой и куда ему следует идти.
“Вы за кого принимаете секретаря райкома партии? За трусливого сорванца? Он не тот человек, чтобы паниковать и драпать!”
— О, “выражаю чувство глубокой благодарности партии и правительству за столь высокую оценку моей личности”, — произнес Дмитрий голосом Брежнева.
Но неприятный осадочек все же остался. Кому понравится, если его посчитают трусом и предателем? Человека, пытающегося спасти чужую шкуру ценой своей собственной. Таков долг советского человека: он впитывает его вместе с молоком матери, как мораль и доблесть.
Но паршивцы есть везде и всегда.
Дмитрий, отыскав мелочь в карманах пиджака, направился к ближайшему киоску, в котором продавалось мороженое.
Еще издалека он заметил девочку в школьной форме: девчушка протягивала сжатые в кулаке проржавевшие монеты.
— Что ты мне даешь?! — воскликнула возмущенная продавщица.
Малышка тут же ловко выхватила пломбир из рук пухлой женщины и бросилась наутек.
— Эй, ты…!
Дмитрий побежал следом.
Девчонка попыталась скрыться в полупустых закоулках.
— Стой, сейчас же!..
Дима остановился на перекрестке нескольких зданий, пытаясь отыскать взглядом знакомую фигурку в школьной форме.
Ее силуэт промелькнул в ближайшей подворотне, а затем снова исчез подобно галлюцинации.
Дмитрий, часто дыша, побагровел от невыносимой, распаляющей лицо, жары.
В конце концов, он потерял маленькую чертовку из виду и остановился посреди пустой улицы, чтобы перевести дыхание.
— Вот жеж… твою мать…
“Интересно, поверят ли мне, если я расскажу, что бегал по Москве в попытках поймать маленькую воровку…?
В любом случае, я уже немолод, чтобы так бегать…”
***
— Валерий Алексеевич, генеральный секретарь просит вас к телефону! — когда моложавый мужчина в офицерской форме громко провозгласил с порога, отдав честь, ученый вздрогнул и оторвал взгляд от маленькой девочки, что сидела напротив его стола.
Перед ним были разложены необходимые бумаги, но он в упор смотрел на молчащую малышку и поджимал губы в тщетной попытке заговорить с ней.
“Что же мне делать с тобой…”
— Сейчас подойду.
Она проводила его равнодушным взглядом.
— Слушаю вас, Михаил Сергеевич.
— Мне бы очень хотелось узнать, что у вас там происходит, — без обиняков начал генеральный секретарь. — Меня несколько волнует сложившаяся ситуация в мире. О нас треплются, придумывают всякие небылицы, обвиняют непонятно в чем, сплошной массовый психоз! Не расскажете, Валерий Алексеевич, каково же истинное положение вещей?
“Таково, что это я во всем виноват…”
— Ситуация в данный момент вполне контролируема. Масштабы загрязнений самой станции и ее территорий а также всего мира мне более-менее понятны. Вспышки лучевой болезни, что произойдут в дальнейшем, ждать не имеет смысла. Мы ведем тщательный контроль за населением. Если на территориях других стран выпадет большее количество радиоактивных веществ, мы примем необходимые информационные и санитарные меры, чтобы никаких последствий в дальнейшем не последовало.
— Отлично, Валерий Алексеевич…
Валерий плохо помнил, о чем он дальше рассказывал генеральному секретарю, пребывая мыслями в соседней комнате. Там ждала его внебрачная дочь, что каждый раз приходила к нему, садилась напротив и сверлила в нем дырку пронзительным взглядом синих глаз.
— Золотце мое… — снимая очки, ученый издал тяжелый вздох. — Я предал тебя, поступил как последняя свинья. Мне очень тяжело об этом говорить, и я не знаю, как мне искупить свою вину перед тобой.
Малышка склонила голову.
— Я представляю, что ты сейчас чувствуешь, и, пожалуйста, не пойми меня неправильно, — встав из-за стола, академик затушил сигарету в стеклянной пепельнице, и, подойдя к девочке, обхватил ее руками за тоненькие плечи, — я не мог поступить иначе. У меня семья, работа, и моя репутация уже давно трещит по швам, с той поры, когда я попытался сделать так, чтобы твои страдания закончились.
Знал ли я, что ты все это время была здесь? Да, знал, как и то, что реактор, детище моего старого учителя, достаточно несовершенен.
Если хочешь, я могу познакомить тебя с Ингой. Она намного старше тебя, и я уверен, что вы подружитесь.
Девочка покрутила головой.
— Валерий Алексеевич, вас снова просит генеральный секретарь!
***
— Съезди со мной на кладбище… я без тебя не смогу!..
Раиса всю ночь просидела у кровати мирно спящего мужа. Когда подруга ушла, она на прощание погладила его по руке, слегка касаясь пальцами покрытой язвами коже, и вышла, тихонько прикрыв дверь.
Татьяна плакала навзрыд, пока правительственные машины вместе с катафалком направлялись на Митинское кладбище через всю столицу. Утром, когда медики заворачивали тело ее мужа в полиэтиленовый пакет и укладывали в цинковый гроб, умерли еще трое человек.
— Я просила Горбачева, умоляла: отдайте его нам, мы сами его похороним! — воскликнула Таня отчаянно. — Отказали! Сказали, что похоронят его здесь, в Москве, со всеми почестями! Он герой, он спаситель всего мира!.. О боже… Витя… Как я дочери объясню, что папы у нее больше нет!..
Рая молча выслушивала причитания подруги и, опустив взгляд на цинковую крышку гроба, погрузилась в мрачные размышления. Пересадка костного мозга не помогла ни этому несчастному, ни Василию: радиация оказалась намного сильнее и проворнее.
Раиса прикрыла веки, чтобы скрыть появившиеся в глазах слезы.
***
— Василий умер пятнадцать минут назад.
Раиса вернулась с кладбища ближе к обеду. Прибежала в номер больничной гостиницы и позвонила на пост медсестре:
— Как там Василий?
— Он умер.
“Как?!”
Она просидела у кровати тяжелобольного мужа до самого утра, не отлучаясь даже в туалет. Ее не было-то всего три часа! Отвратная старуха с косой воспользовалась удобным моментом, прокралась в палату умирающего пожарного и, взмахнув косой, окончательно оборвала нить его жизни.
Раиса проиграла в схватке за жизнь любимого мужчины.
— А-а-а, за что?!
Это какая-то вселенская несправедливость. У нее отняли то, чем она дорожила больше всего на свете — ее опору и защиту.
Когда первые эмоции схлынули, появилось желание на прощание увидеть его, дотронуться до него в последний раз.
Рая кубарем скатилась по лестнице, ворвалась в палату, где Василий все еще лежал в барокамере.
— Вася! Вася!! — закричала девушка что было сил, но медсестра успела перехватить ее и оттащить от тела мертвого мужа. — Пустите меня к нему! Пустите!! — не выдержав, она рухнула на пол и, закрыв лицо руками, продолжала горько плакать.
***
— Хотите, мы вам покажем, во что он будет одет?
— Хочу!
Раиса плохо помнила, что было дальше: заботливые руки подняли ее с пола, помогли добраться до гостиницы, где она сидела на постели и безудержно плакала, не прерываясь ни на минуту.
— Он звал тебя все это время. Мы успокаивали его как могли, а потом он затих. Проверили его пульс — нету, не дышит. Мы зафиксировали смерть. Мы пытались спасти его жизнь, но оказались бессильны. Сочувствуем вам и вашему горю, — она только кивала и продолжала уповать на несправедливость.
Василия принарядили в парадную форму, фуражку оставили на груди. Завернув его тело в полиэтиленовый пакет, аккуратно положили в деревянный ящик, который потом, обернув целлофаном и забив гвоздями деревянную крышку, запаяли в цинковый гроб.
Парадную форму пришлось разрезать — труп сильно распух, превратившись в одну кровавую рану. Найти нужный размер обуви не удалось. Ноги стали похожими на бомбы.
В итоге Василия похоронили босым.
— Подпишите этот документ. Это ваше согласие на их погребение в Москве, на Митинском кладбище, так как они отныне государственные люди, герои своей страны.
На кладбище поехали тем же маршрутом, что и вчера. На похороны собрались родители молодоженов, близкие, знакомые и друзья. Один из них предоставил безудержно рыдающей девушке плакальщицу, что вызвало удивление у присутствующих.
— Зачем нам плакальщица? — незнакомка в черном одеянии невинно захлопала ресницами. Ее длинные волосы были заплетены в косы, а на ней самой темное платье по фигуре до самых пят, скрывая ноги в туфлях на высоком каблуке.
***
Машины долго колесили по городу в тщетной попытке оторваться от назойливых иностранных журналистов.
— Что вы делаете?! Сколько можно издеваться над человеком? — не выдержала Раиса, в очередной раз вытирая бежавшие по опухшему лицу слезы. — Зачем нужно скрывать моего мужа?! Он что, убийца? Вор?! Кого мы хороним? Уголовника?!
Плакальщица заботливо коснулась ее рукой, пытаясь успокоить. И никто из сидящих в катафалке не заметил на белоснежном лице насмешливую улыбку, которую девица с косами тут же спрятала в уголках густо накрашенных губ.
— Тихо, доченька, тихо, — едва слышно произнесла рядом сидящая женщина в черном платке.
— Поехали-ка прямо на кладбище, вдова нервничает, — произнес по рации полковник.
Катафалк, развернувшись на полдороги, отправился на кладбище.
Процессию тут же окружили солдаты. Впереди понесли гроб под пристальным наблюдением конвоя. Когда цинковый ящик водрузили на табуреты, ни одного присутствующего не подпустили к телу умершего пожарного.
Церемония прощания прошла в полном молчании.
— А теперь засыпайте, быстро, быстро!
Блестящая крышка гроба постепенно исчезала под тяжелыми землянистыми комками. Офицеры, сдвинув “лепестки” на подбородки и обливаясь потом, дружно подхватывали лопатой мокрую от дождя землю и тут же бросали ее в яму. Глухой стук по цинковой поверхности разрывал сердце.
Офицеры разровняли могилу лопатами и отошли в сторонку. Один из них, взяв из рук девушки букет живых цветов, возложил их на бугор.
— Прощай, Васенька…