Встреча была назначена на шестнадцать пятьдесят в понедельник. Член редколлегии “Химии и жизни” академик Легасов Валерий Алексеевич пригласил сотрудника редакции “Правды” Владимира Губарева, чтобы обсудить состояние текущих дел.
Легасов незаметно для всех покинул Чернобыль ранним субботним утром.
Самолет вылетел вместе с ним из Киева жарким полуденным днем.
Репортер из газеты и ныне знаменитый химик-неорганик встретились неподалеку от курчатовского института.
Валерий вышагивал, чуть сутулясь, в сопровождении большого пушистого пса, который казался третьим лишним. Он погладил его по круглой голове, чуть прижав ладонью повисшие уши.
— Хорошая причина, чтобы уехать, товарищ Легасов, — произнес с сарказмом репортер, поправляя висящие на шее камеры. — Да не обижайся ты, я просто издеваюсь.
Он махнул рукой, заметив хмурое лицо приятеля.
— У меня появилась история намного драматичнее Чернобыля.
— Ты меня заинтриговал.
Устроившись на скамейке, Валера, прикурив сигарету, сгорбился, словно старик, опустив на колено руку с сигаретой и разглядывая мелкие травинки под ногами.
— Моя жизнь кардинально изменилась еще до чернобыльской аварии. Я тебе уже поведал историю, как я, будучи тридцати девяти летним мужчиной, увлекся молоденькой журналисткой. Мне сложно представить, как на это отреагирует Маргарита, если обо всем узнает. Как я буду смотреть ей в глаза? Не знаю…
Легасов выпрямился и, затянувшись сигаретой, осторожно осмотрелся вокруг:
— Знаешь, я начинаю побаиваться за свою жизнь…
— С чего это вдруг? Тебе кто-то угрожает?
Легасов тяжело вздохнул:
— Да-а… просто нервы…
— Давай-ка ты, дружочек, рассказывай все как есть, иначе я с ума сойду.
Академик усмехнулся, выбросил окурок в мусорную урну рядом со скамейкой и, выпрямившись, поправил съехавший пиджак.
— Год восемьдесят третий, мой самый любимый год среди остальных. Мы вместе с моим учителем, Анатолием Петровичем Александровым, и несколькими приятелями по работе выступали тогда на торжественном мероприятии, куда нас пригласили по случаю юбилея нашего института.
Мы приоделись, сели в повозку, снимали и вновь надевали свои шапокляки, и толпа бурлила от радости вокруг нас.
Тогда еще оркестр цирковой звучал, как я помню.
Среди всей этой красоты я мельком заметил представительного мужчину.
Ну, мужчина как мужчина, думаю, но на следующий день как раз таки этот мужчина пришел к нам в институт.
Ну, пришел и сказал:
“У меня есть то, что вам нужно”
Мы любезно переспросили, что он имеет в виду.
“Я в курсе, что Советский Союз расширяет границы для использования “мирного атома”. Вы создали неплохое оружие, господа коммунисты. Нет, я ничего не имею против советской власти, я такой же, как и вы, несмотря на отличительную особенность”
— Это какую же?
— Мы тоже об этом спросили.
“Мне едва исполнилось восемнадцать, когда я отбывал наказание за злодеяния своего отца.
Сейчас мне сто четырнадцать лет”
— Сто четырнадцать лет?
— Мы его на смех подняли, но он не смутился. Даже заулыбался.
“Зря вы, господа, смеетесь. Мой старый, но неплохо сохранившийся, разум помнит те времена, когда вы, отныне свободные вкусители гранита науки, приходили на поклон к царю.
Нет, не к Николаю Второму, а к его отцу, Александру Третьему.
Человеком он был, скажем, своенравным. Но в отличие от сегодняшних правителей он никогда не вел войн, даже между родственниками и друзьями.
Но мы ведь собрались не российскую историю обсуждать, верно?”
Он был человеком, каким-то подозрительным. Мы ему не до конца поверили.
“Вы задаетесь вопросом — а что же делает сумасшедший человек в институте среди физиков и химиков?
И главное — как он сюда попал?
Я не стану нагружать вас своим долгим рассказом. Ограничусь лишь сухими фактами из своей жизни.
Мне довелось провести тридцать лет на урановых рудниках и чудом не умереть от радиации. Еще мне довелось прожить с лейкозом больше двадцати лет, прекрасно осознавая, что завтра я окончательно умру.
Каждый мой день как последний.
Я жил и пока живу на широкую ногу, зная, что может меня ждать на следующее утро.
Самое странное, что лейкоз не уходит, но и не убивает меня.
Я ездил с этим вопросом по всему миру.
Даже к советским врачам обращался.
Поэтому я здесь.
Я хочу сделать поистине ценное предложение.
Я вижу, что вы, господа, мне не верите. Возьмите мою кровь на анализ. И вы поймете, что все сказанное мною, вплоть до последнего слова, правда”
Мы отвели его к нашим лучшим врачам. Они взяли у него кровь, провели несколько экспертиз и пришли к однозначному выводу, что у данного мужчины лейкемия. Лейкоциты постепенно вымирают. Болезнь не проходит. Эритроциты в крови отсутствуют. Мы долго гадали, в чем же там дело, пока один из наших не упал в обморок, перед этим выдав содержимое желудка.
Радиация, причем, дозы очень впечатляющие.
Его организм уже давно был разрушен.
При этом он как-то умудрялся дальше жить.
Владимир прикурил сигарету:
— Но вы хоть разобрались, в чем дело?
— Скажем так, это не представляется возможным.
— Как это?
— У него нет ни имени, ни фамилии.
Репортер усмехнулся:
— Разве такое возможно в наше-то время?
— И он не умеет ни читать, ни писать.
— А как вы тогда с ним общались?
— Он назвал себя долгожителем.
— Ну, допустим. Хотя я больше чем уверен, что вся его история высосана из пальца. Он наверняка облучился где-нибудь под “Маяком” и выдает это за события из своей жизни.
— Возможно. Но с лучевой болезнью, как ты уже знаешь, долго не живут.
А у него была именно лучевая болезнь, как у пожарных, из Чернобыля.
Самый известный урановый рудник в магаданской области, в Бутугычаг. Туда до и после войны завозили узников ГУЛАГа, для добычи урановой руды.
По документам заключенные якобы добывали свинец и альбит.
Я в свое время читал рассказы людей, отбывавших там наказание.
— Сомневаюсь, что наш приятель там был. Этот рудник открыли в тридцать седьмом году.
— И опять же все по документам.
— И плюс, как мне известно, об этом рассказывал некий Жигулин, чьим словам я, мягко говоря, не доверяю.
— Это просто предположения. Правду никто не знает.
Да и слова этого долгожителя проверить не представляется возможным.
Он явился для чего? Чтобы просто посмеяться над нами. Мол, смотрите, какие недоумки тут сидят.
— Ты сказал, он сделал вам некое предложение. Что это было за предложение?
— Это были самые настоящие чудовищные эксперименты…
Губарев удивленно приподнял бровь:
— Эксперименты? В наше-то время?
— Знаешь, за все это время я понял единственную вещь: хорошее время или нехорошее, человек пакостит всегда.
Ну, у всех нас есть темная сторона, что с этим поделать?
Ну да, это были самые настоящие эксперименты. Мужик этот, долгожитель, все проверить хотел, сможет ли обычный человек протянуть столько же, сколько он сам, или не сможет.
“Мы решили, что для подобной затеи лучше всего подойдет ребенок”
Кто мы? И что значит решили? И кто вам дал такое право?
“Нет, мы решили”
Это просто редкостная сволочь, у меня других слов нет!..
Я, конечно, никогда никого не оскорблял, но тут и святой на моем месте не выдержит…
Какой-то, значит, черт подзаборный, творит всякие злодеяния, а мы с этим сделать ничего не можем!
— вздыхает —
Потом я узнал, что похитили мальчика восьми лет.
Его мама вместе с бабушкой искали его по всему городу. Не нашли. Им потом сказали, что это маньяк ребенка убил.
Но тело все равно не нашли.
Его к тому времени уже поместили в одну из подпольных лабораторий.
В течение суток мальчика не стало, он умер.
Как после выяснилось, отравление радиоактивным ураном.
— Как это?
— Есть такой химический элемент, называется уран двести тридцать восемь. Он слаборадиоактивный… в маленьких-то дозах. Те, кто с нами работал в этих подпольных лабораториях, растворяли его в специальном растворе, состав которого даже мне неизвестен.
Его остужали, а затем вводили, через шприц или капельницу.
— А с какой целью вводить внутривенно радиоактивный раствор? Этот ваш долгожитель совсем умалишенный?
— Просто поблизости не оказалось урановых рудников, — усмехнулся Легасов.
Пауза.
— Получается, мальчишка умер от лучевой болезни?..
— Отравление химическим элементом в больших количествах. Он умер на следующий день. Это произошло еще до меня. Но когда мне предложили поработать на человека со “светлыми целями”, спустя какое-то время подсунули доклад об этом инциденте.
— И причем здесь твоя дочь?
— Моя дочь оказалась в приюте. Мы перестали общаться, когда ей стукнуло четыре годика. Ее отдали в детский дом. Моя бывшая любовница нашла себе кавалера, а тому не понравилась девочка, вот они и решили от нее избавиться.
Через год она оказалась в лаборатории.
Я с ней пообщался наедине.
Знаешь, не может шестилетняя девочка говорить такие вещи. Только взрослые, и никак иначе.
Да и долгожитель этот влезал в наше с дочерью общение…
Мне приходилось тайком к ней пробираться.
О чем мы разговаривали? Да ни о чем, практически. Так, сущие мелочи. Да это уже и неважно.
За год ее тело покрылось ожогами. Мне пришлось приложить все усилия, чтобы девочку перебинтовали. Раны жутко гноились.
К ней приставили медсестру, но отношение не изменилось, нас всех заставили относиться к ней нейтрально.
— И что с ней стало после?
— Через год меня перестали к ней подпускать. Выставили охрану, запугивали, один раз даже избили.
Но один раз все-таки позволили увидеть.
Правда, дочери моей там уже не было.
Меня довело это до ручки. Я полез с ними в драку. Думал, убью его, вот этими руками, гада этого…!
А он взял и растворился.
Я думал, у меня голова уже поехала. Я все из-за дочки переживал, все думал, как к Маргарите подойти, да и рассказать ей обо всем, уже сил никаких не было!
Да и Алину мне очень и очень жалко. До сих пор!..
Ну, и начал Алину искать. Искал, искал… и нашел…
— И где ты ее нашел?
Валерий поднял глаза:
— В Чернобыле.
***
Порывы ветра задрали полы длинной юбки. Носок туфли легко подцепил обломок графита и оброкинул его в чернеющую под ногами пасть.
Внизу раздался глухой стук.
Ветер принес прохладу откуда-то издалека, растрепав длинные волнистые волосы. На фарфоровом лице появилась довольная улыбка. Бешено забилось сердце, ударяясь о ребра. По венам пошло напряжение, разряды коснулись одежды и спустились на бетон под ногами.
Грудь клетка то поднималась, то опускалась, вдыхая кислород, наполненный радионуклидами.
Легкое, будто невесомое, тельце медленно воспарило.
— Несите сюда, быстро!..
Девочка испуганно вздрогнула и, опустившись на землю, спрыгнула вниз, в жерло реактора.
“РОБОТ ИДЕТ ПО БЛОКУ”
“На помощь ликвидаторам пришла наша передовая робототехника”
— Простите, а где можно увидеть ту самую передовую робототехнику?
— Катись отсюда к чертям собачьим, пока я тебе все зубы не повыбивал!
— Нам нужно немедленно изобрести свою собственную робототехнику для сохранения жизней чернобыльцев!
— Робот оригинальной конструкции?
— Да поскорее!
— Это же возможность хорошо заработать…
— А может, лучше не надо?
— Я вам головы поотрываю, если вы этого не сделаете! На кону миллион ни в чем не повинных жизней, а вы решили отлынивать, чертовы тунеядцы! Даю вам неделю, если робот не будет испытан, отправитесь под трибунал!..
— Итак, дорогие наши курчатовцы, вам предстоит испытать отечественного робота, созданного специально для сохранения жизней людей, работающих в Чернобыле. Возражения не принимаются. Робот страшно дорогой, и мы, как и вы, отвечаем за него головой.
Несчастным курчатовцам оставалось только вздохнуть.
— Ну, как прошли испытания?
Тяжелый вздох:
— Мы все засняли на телекамеру, вечером будем показывать начальству, там все и увидите.
Вечером предстояла демонстрация телефильма, если, конечно, так можно назвать десятиминутный ролик.
Руководство оперативной группы, как и создатели робота, стояли с гордо выпяченной грудью.
Шел доклад.
Сначала появилась картинка коридора, в котором должны были проходить испытания. Место это было известно своими высокими радиационными полями, которые возрастали по мере продвижения вглубь блока.
Робот стоял в боевой стойке, оператор и другие участники прятались за выступом стены.
После коротких приготовлений робот двинулся вперед.
Он благополучно прошел восемь метров и застрял, наткнувшись на металлическую трубу, лежащую поперек коридора.
По сравнению с внушительными размерами робота это препятствие выглядело жалко.
Однако преодолеть его самостоятельно данный механизм не смог.
Двое людей в белых формах выскочили из-за стены и, схватив робота, с большим трудом перетащили его через трубу.
Робот благополучно продолжил свое движение.
Пройдя три метра, он снова застрял.
Оператор в течении нескольких минут дергал различные ручки на пульте управления, но безрезультатно.
“Я же предупреждал, что не надо было расписываться за это дерьмо! Какого хрена, Юрка, ты за него расписался?! Теперь опять в рентгены лезть!”
И снова две белые фигуры подбежали к роботу и развернули его назад. Оператор буквально прыгал у пульта, но механизм оставался неподвижен. В конце концов он махнул рукой, оставив всякую надежду оживить механизм.
Так прошли пары минут.
Совершенно неожиданно и нелепо замахав своими щупальцами и замигав лампочками, робот, развернувшись, бросился вдоль коридора, заскрежетал и свалился на бок.
— Звук! Выключите звук!! — закричал на стоящего у телевизора сотрудника руководитель испытаний.
Опоздали.
Из динамиков телевизора на зрителей обрушились такие виртуозные ругательства, что те невольно встали.
Так в торжественной обстановке закончилась демонстрация.
— Вытащили?
— Игорь и Юра вытащили.
Маленький пластмассовый танк рассекал развалины энергоблока. Детская игрушка умело обходила препятствие, то пропадая за обломками графита, то появляясь вновь — на башенке умелые дельцы установили прибор для измерения радиации, протянув шнур на десять метров. По длинному кабелю шло питание от батарейки на пульте к электромоторчику.
Те же дельцы добавили к дозиметру измеритель температуры и закрепили сильный фонарь.
Маленький игрушечный пластмассовый танк выполнял работу охотничьей собаки, бегая впереди на поводке перед “охотниками” — исследовал завалы разрушенного блока и при случае предупреждал об опасности.
И при этом — легко отмывался от радиоактивности.
Танк почил уже весной восемьдесят седьмого года.
Для постройки собственной робототехники появилось новое предприятие “Спецатом”, созданное на территории бывшего завода “Юпитер”.
— Этот злосчастный “Спецатом” специально построили для того, чтобы издалека наблюдать за нашими с вами действиями. Мне частенько приходит в голову такая мысль. Я сомневаюсь, что после ряда неудачных экспериментов наш приятель бросил это дело и затаился.
— Это уже похоже на паранойю. Представляю, что о тебе начнут говорить газеты: “Знаменитый академик Легасов превратился в психопата-параноика! Что это — воздействие радиации на психику или неокрепший академический ум?”
После взрыва обломки реактора усеяли крышу третьего блока. Предстояло убрать их, сбрасывая в разверзнутую черную пасть.
С той же кровли медленно приближались конструкции будущего объекта “Укрытие”.
ЗГИ ЧАЭС по ЛПА —
— Заместитель главного инженера Чернобыльской атомной электростанции по ликвидации последствий аварии —
— Юрий Самойленко.
Он приехал из Смоленска, где работал на тамошней атомной электростанции.
Это все, что было о нем известно.
В его подчинении находилась команда “крышных котов”.
— Впервые здесь встречаю такую прекрасную девушку.
Мила, положив грудь на стол, слегка придвинулась к собеседнику:
— Ты что, ко мне клинья подбиваешь?
— А что такого? Да, я не скрываю, что ты мне нравишься!
— У меня муж! Я занята!
— Кого это когда останавливало…
— Меня! Мне не нравится, что за мной, будучи замужней женщиной, бегает какой-то фотоаппаратчик!..
— Я попрошу…! Фотоаппаратчик намного лучше физика-ядерщика, он хотя бы не помрет раньше жены!
Небольшая компания, состоящая из девушек, сидели неподалеку и громко смеялись, воспользовавшись коротким перерывом.
Женщины в Чернобыле работали уборщицами, посудомойками и прачками, медсестрами и врачами.
Мила, оглянувшись, бросила на ровесниц переполненный грустью взгляд и снова обратила взор на сидящего напротив фотографа-молдаванина. Его кудри забавно торчали из-под шапочки. Сам он носил усы и выглядел довольно старомодно.
— Смотрите-ка, наша Милка нашла себе кавалера! — и снова брызнул громкий смех, похожий на поросячий визг.
— Тебе что, одного мало?
— Бедная, бедная Мила!
— Они меня недолюбливают, — девушка грустно улыбнулась, опустив взгляд на пустой граненый стакан, — с тех пор, как меня назначили их главной.
Затем тяжело вздохнула:
— Наша жизнь никогда не будет прежней…
Одна из дамочек, выглядевшая чуть постарше громко хохочущих девиц, присоединилась к их столику.
— Ты права. Я директор местного ресторана. Услышала, что вы беседуете, решила к вам присоединиться. Не хочу болтать с этими квакушками. Они только и делают, что сплетничают и смеются.
У нее были слегка рыжеватые, кудрявые, волосы. Круглое лицо с темно-карими глазами. Она без устали поправляла очки, съезжающие с переносицы.
— Я несколько раз отказывалась сюда ехать. Мне сказали: “Вы обязательно должны поехать и помочь родине”.
Сотрудников здесь постоянно не хватает, работаю то за официантку, то за повара или уборщицу. У женщин очень тяжелый труд. Хоть нам постоянно и делают поблажки, все равно хочется как можно скорее покончить со всем этим и уехать.
Мила подняла глаза и в упор посмотрела на фотографа.
— Я Мила. Это Игорь. Он фотограф, снимает тут все.
— Я Люба.
— Меня назначили старшей. А я даже не знаю, что делать…
— Следи за порядком, да и все. Вон тех пигалиц, — Люба ткнула пальцем в громко смеющихся девушек, — ремнем под зад да по рабочим местам. Совсем раскудахтались, курицы!
— Да-а-а… — грустно протянула девушка, вновь опустив взгляд.
— Ты какая-то убитая. Это они тебя так задели, что ли?
Мила промолчала.
— Да не обращай ты на них внимания. У них вместо мозгов газетные вырезки.
— Все нормально.
Мила встала из-за стола и вышла на улицу. Вытащила припрятанную сигарету из кармашка темно-зеленых брюк и прикурила, пустив одинокую слезу.
Игорь неожиданно возник рядом.
— Вот уж не знал, что ты куришь.
— Мне просто одиноко. Мой муж там, — Мила кивнула в сторону атомной станции, — и я не вижу его уже который… месяц?..
На бледном лице появилась кривая, преисполненная боли, усмешка.
— Ты можешь поговорить со мной. Я тебя внимательно выслушаю и поддержу.
Девушка в упор посмотрела на возвышающегося над ней фотографа.
— Послушай, я тебя уже все сказала. Я не хочу, чтобы эти сплетни дошли до моего мужа, ясно?!
— Ясно. Я понял. Незачем так нервничать.
Мила фыркнула и, бросив недокуренную сигарету в мусорную урну, быстрым шагом направилась в сторону городской площади.
— Мы не намерены получать лишние дозы из-за твоих фотографий.
В тот же день уставший репортер направился к “крышным котам”, убирающим обломки графита на кровле третьего энергоблока.
“Роботы, что дали нам западные партнеры для устранения последствий аварии, оказались бесполезны — высокие радиационные поля на кровле третьего блока вывели их из строя. Пришлось отнести их на специализированную свалку, куда доставляют сломанную радиоактивную технику”
— Вы не понимаете, мне нужно — нет, просто необходимо! — снять жерло разрушенного реактора! Я делаю это не для себя, а для людей, что будут жить после нас, чтобы они знали, как мы боролись со стихией, вырвавшейся из-под нашего контроля! Как вы этого не понимаете…!
“Коты”, сложив руки на груди, смотрели на фотографа испытывающими взглядами.
— Ну поймите же вы, насколько это важно! Я ни в коем разе вам не помешаю. Ведь вы, в конце концов, должны делать какую-то работу, вот и делайте, а я буду рядом делать свое дело.
— Рядом? Что значит “рядом”? Там, где с виду неприметный обломок графита “светит” похлеще самого реактора?
Игорь смутился.
— Ну… да…
“Коты” переглянулись между собой.
— Ладно, черт с ним! Мы так только время потеряем!
Они поднялись на чердак третьего энергоблока.
Там уже были пробиты и защищены свинцовым стеклом специальные смотровые отверстия, сделанные курчатовскими учеными.
И кусок металлической трубы, возвышающейся над третьим и разрушенным четвертым энергоблоком.
— Это все не то! Мне нужно попасть на крышу!
— Нет, нет и еще раз нет! Советую вам не подвергать лишней опасности ни себя, ни моих ребят! Там, чтобы вы знали, излучения куда больше, чем в самом реакторе! Вам что, мало приключений на пятую точку? Вам нечем себя развлечь?
— Мне просто нужны фотографии.
— Я же беспокоюсь о своих ребятах…
— Не-е-ет, товарищ Юрченко, вы беспокоитесь обо мне. Ну и о себе, совсем чуточку. Вы же знаете, если дозы достигнут определенного уровня, нас с вами отправят на отдых. А он будет долгим, настолько, что мы с вами можем сюда и не вернуться. Вы, как и я, боитесь допустить мысли, что все будет сделано без вашего участия.
“Коты” наградили друг друга насмешливыми взглядами.
На настырного репортера надели свинцовую манишку, сверху защитный костюм, шапочку и капюшон, закрывающий лоб и плечи. Выдали десять пар перчаток, респиратор-”лепесток” и специальные ботинки на свинцовых прокладках.
Камеры вложили в свинцовый бокс.
— Как только я досчитаю до двадцати, ты немедленно вернешься на чердак. Понятно?
— Вполне.
— Вперед!
Игорь поднялся с чердака по хлипкой металлической лестнице на кровлю третьего блока, приготовив заранее камеру.
— Раз!
Съемка началась.
Больно хлестнул порыв ветра.
— Два!
Игорь осторожно направился к жерлу реактора.
— Три!
При этом он держал одну из своих тяжелых камер, пытаясь зафиксировать все, что попадется в объектив.
— Четыре!
Обломки графита поблескивали от света солнечных лучей.
— Пять! Шесть!
Оставалось всего ничего до реактора.
— Семь!
Сердце нещадно билось о ребра, грозя выпрыгнуть из груди.
— Восемь!
Вот и жерло реактора.
— Девять! Десять!
Увиденное заставило фотографа охнуть.
— Одиннадцать! Двенадцать!
Перед этим пасть разрушенного реактора ему удалось видеть с высоты птичьего полета.
— Тринадцать! Четырнадцать!
Игорь включил камеру, занеся ее над чернеющим жерлом.
— Пятнадцать! Шестнадцать!
Он старался записать все детали увиденного, понимая, что для этого понадобится больше времени.
— Семнадцать! Восемнадцать!
Фотограф, прервав съемку на самом интересном месте, побежал обратно к чердаку.
— Девятнадцать! Двадцать!
Игорь пролез в отверстие и скатился по лестнице.
— Ну?
— Все прошло на “ура”, но этого недостаточно, чтобы снять интересный фильм. Мне придется снова просить вас пустить меня на крышу.
— Знаешь что…! С меня хватит! Ты рискуешь не только своей шкурой, но и моими ребятами, ставишь под удар всех нас, чтобы снять дурацкий фильм! Такого ненормального я еще нигде не встречал!
Тебя что, в детстве головой роняли? Ты хоть понимаешь, насколько это небезопасно? Я пошел тебе навстречу, а ты решил сесть мне на шею?!
Ладно, черт с тобой! Даю тебе еще двадцать секунд! И больше — не проси!
Вернувшись, Игорь, нисколько не смущаясь и мысленно приготовившись к бурному потоку брани, попросил еще раз подняться на крышу.
Тем временем на крыше третьего энергоблока бурлила работа.
— Так, товарищи солдаты, — скомандовал генерал-майор Тараканов, обводя крепких мужчин в плотных защитных костюмах, — делаем все как и вчера — заходим на крышу по восемь человек, берем специальное снаряжение и сбрасываем заранее намеченный обломок графита в реактор. Даю вам сорок секунд. Как только прозвучит сирена, тут же возвращаемся обратно. Марш!
Восемь солдат, подхватив лопаты, побежали на кровлю по хрупкой металлической лесенке.
— Вы ждете особого приглашения, товарищ репортер?
Игорь, оцепенев от увиденной картины, лишь растерянно кивнул.
На крыше он был девятым.
Одна из фотокамер тут же защелкала.
Восемь бравых ребят, подцепив лопатами выброшенные из реактора обломки графита, потащили их к обрыву.
Неподалеку Игорь заметил дозиметриста. Его он тоже сфотографировал.
Прозвучала оглушающая сирена.
— Благодарим вас за помощь родине!
Солдатам вручили благодарность и денежную премию.
— Завтра же поедете домой. Вы уже достаточно накопили свои дозы. А вас, товарищ репортер, я попрошу остаться.
Игорь с недоумением обернулся.
— Командование попросило вас сделать панорамную съемку. Так они быстрее запомнят, где какой обломок лежит. И запомните: нужно заснять все обломки, даже самые мелкие. Вы меня поняли?
В двадцать ноль-ноль на столе у командования уже лежала панорама кровли третьего блока.
“Победа?
Нет, поражение.
Какую глупость я допустил, не засняв человека у развала реактора — доказательство того, что все под контролем”