Строганов вначале был только его помощником. Во время работы на арене подавал через решетчатый люк реквизит, он же кормил и поил тигров.
Представление с тиграми на меня наводило ужас.
Пятнадцать полосатых хищников, покрывая рыком шум публики, один за другим выбегают по туннелю на изолированный решетками манеж. В цирке становится тихо-тихо. Сначала тигры беспорядочно бродят по манежу, но, как только появится укротитель, бросаются каждый к своей тумбе. Как ни сильны они, а человек, оказывается, сильнее их. Немец, выстрелив вверх из пистолета, подбоченивается, смотрит на публику и косится на Строганова: каков, мол, я!
Затем начинает работать. Выстрелами и рогатками заставляет тигров перепрыгивать друг через друга, качаться на качелях, делать разные трюки.
Однажды Строганов его спросил:
- Зачем вы так много стреляете?
- Хо! - воскликнул немец. - Попробуйте вы зайти к тиграм и не стрелять.
Строганов зашел. Только он успел открыть клетку, как тигр, словно мячик, отлетел от тумбы и бросился на него. Строганов успел выскочить и закрыть за собой двери, однако, как ни быстро он выскочил, тигр когтями рассадил его плечо.
Я очень испугался тогда и закричал:
- Дядя Саша, не надо, не заходите больше туда!
Укротитель сделал сочувственную гримасу и воскликнул:
- О! Дорогой друг, вы ранены, как мне шаль вас! Скорее же перевяшите плечо и принесите бутылку шампанского, я очень хочу выпить за начало вашей карьеры.
Строганов прижал меня к себе и ничего не ответил ему.
Однажды на репетиции укротитель, увидев меня, спросил Строганова:
- Это ваш воспитанник? Ого, какой бравый! Наверное, тоже, как и вы, будет укротителем?
Строганов, не сказав ни слова, схватил у него рогатку, резким движением, как кочегар открывает топку, открыл дверцы и не зашел, а влетел к тиграм. Немец от удивления разинул рот.
Строганов уверенным голосом скомандовал тиграм сойти с тумб, потом снова посадил их и проделал с ними все трюки, которые только что проделывал немецкий укротитель. Выйдя из клетки, он сказал немцу:
- Вот и все. Обошлось без единого выстрела.
Когда узнали, что Строганов зашел в клетку, прибежали артисты, рабочие цирковой конюшни, униформисты, уборщицы. Прибежал и директор с каким-то человеком. Немецкий укротитель, справившись с волнением от неожиданного сюрприза, подошел к директору, угостил его золоченой сигаретой и сказал:
- Как думает директор? Контракту приходит конец. - Его улыбка уже была не надменной, как прежде, а кислой: - Я могу, ради вашей прелестной публики, немного уступить. Мне жалко вашу публику: если я уеду,, она никогда больше этих тигров не увидит на арене.
- О выступлениях тигров вы не беспокойтесь, - сказал неожиданно появившийся незнакомец, - у нас тоже растут неплохие укротители, - и кивнул в сторону Строганова.
- Ну хорошо, я, наконец, согласен работать на равных правах с вашими артистами, - прокричал немец.
- Вот видишь, - сказал мне Строганов, - как народный комиссар его сразу утихомирил.
- Где народный комиссар? - спросил я, ища глазами человека, опоясанного ремнями и обвешанного оружием.
- А вот он, стоит рядом с директором, - показал Строганов.
Присмотревшись к народному комиссару, я разочаровался. Он был одет в обыкновенный костюм. У него было простое, добродушное лицо, усы такие же, как у нашего дяди Васяни, висячие, бородка клинышком, похожая на козлиную, Ничего в нем не было комиссарского. Разве только очки со шнурком, но и директор цирка носит такие.
- Почему же он без нагана и сабли? - спросил я у Строганова.
- Он же не военный комиссар, а комиссар просвещения, ответил мне Строганов.
Народный комиссар попрощался со всеми, пожелал всем удачи в работе, а директору цирка сказал:
- Надо создавать советский цирк. - Взглянув на Строганова, произнес: - У нас очень много талантливых людей.
В один из осенних дней Строганов привел меня в школу, я стал учиться. В связи с нашей кочевой жизнью я учился в разных городах и в разных школах. Азы арифметики я хорошо изучил с Мухой на арене и поэтому, когда в классе решали задачи, я чувствовал себя героем. Но зато с письмом и чтением у меня дело обстоя.ло плохо. Я всегда путал мужской и женский род. А путал потому, что на моем родном языке как о мужчине, так и о женщине говорят "он". Сколько мне ни долбили, что мужчина относится к мужскому роду, а женщина - к женскому, я продолжал говорить об учительнице - он, об учителе - она, а в тетради писал: "дом стояла", "девочка шел".
Ну разве за такую грамматику могла похвалить меня учительница?
Я быстро выучил буквы, но никак не мог складывать слова. Со мной очень много занимались и Строганов и Семен Иванович. Они десятки раз заставляли меня переписывать одно и то же слово, например "дом".
Я читал: ды-о-мы.
- Какое слово получилось? - спрашивали меня домашние учителя.
- Какое слово? - я сосредоточенно думал и потом выпаливал: - Дым.
Семен Иванович и Строганов сокрушенно говорили:
- Ну что с тобой делать! Дыма-то в книжке нет, выходит, он в твоей голове. Прочитай опять это слово.
И я терпеливо прочитывал.
Как-то раз, возвращаясь из школы, я увидел на цирковом щите новую афишу, на которой был нарисован со взбитым чубом клоун в красно-синем костюме, а внизу этой афиши столбцом было написано какое-то стихотворение. Я ни разу не видел цирковых афиш со стихотворениями, и мне захотелось ее прочитать. Я вплотную подошел к афише и, как поп, затрубил во весь голос:
- Ды-а-вы-ны-о.
К моему удивлению, буквы в моей голове сразу сложились рядочком и получилось слово "давно".
Прочитал! А ну-ка, следующее слово! Прочитал следующее и понял, что оно означает.
Когда я добрался до самых нижних строчек стихотворения, то слова у меня складывались сами по себе, И я их выпаливал, как из ружья.
На афише было написано следующее:
Давно я в Астрахани не был,
Ведь я - прыгун, не домосед.
Привет заводам, Волге, небу,
И рыбным промыслам привет!