Наконец Бетти сочла нужным остановить их, сказав:
- Ступайте на место, Тодлз и Подлз, - и они, взявшись за руки, побрели обратно через те же ручьи, как видно сильно разлившиеся после дождей.
- А мистер, или... как его, Хлюп? - спросил секретарь, не в состоянии решить, взрослый ли это человек или еще мальчик.
- Незаконный, - ответила Бетти Хигден, понизив голос, - родители неизвестно кто, его нашли на улице. А вырастили в... - тут она вздрогнула с отвращением, - в доме.
- В доме призрения? - спросил секретарь. Суровое и твердое лицо миссис Хигден нахмурилось, и она угрюмо кивнула.
- Вы не любите о нем говорить?
- Не люблю! - отвечала старуха. - Не пойду туда ни за что, лучше убейте меня. Лучше бросьте этого славного мальчика под груженый фургон, прямо под конские копыта, только не забирайте его туда. А если мы все будем лежать при смерти, так уж лучше подожгите нас, пускай мы сгорим вместе с дымом и превратимся в кучу золы, только не уносите туда никого из нас, хотя бы и мертвыми.
Удивительная твердость духа сохранилась в этой одинокой женщине после стольких лет тяжелой работы и тяжелей жизни, милорды, почтенные господа и члены попечительных советов! Как это у нас называется в торжественных речах? Британская независимость, только отчасти извращенная? Так или в этом роде звучит ханжеская фраза?
- Разве я не читала в газетах, - говорила старушка, лаская ребенка. Помоги, господи, мне и всем таким, как я! Разве я не, читала, как измученных людей, которые дошли до крайности, гоняют взад и вперед, взад и вперед, нарочно, чтобы измотать их! Разве я не читала, как для них всего жалеют, во всем им отказывают и отказывают - в приюте, в докторе, в капле лекарства, в куске хлеба? Разве я не читала, как они падают духом, перестают бороться, опустившись так низко, и как они, наконец, умирают оттого, что им никто не помог? Так вот, я надеюсь, что сумею умереть не хуже всякого другого, и умру, не опозорив себя домом призрения.
Совершенно невозможно, милорды, почтенные господа и члены попечительных советов, научить этих людей рассуждать правильно, сколько бы ни трудилась над этим законодательная мудрость!
- Джонни, мой голубчик, - продолжала старая Бетти, лаская ребенка, и не столько говоря с ним, сколько горюя над ним, - твоей старой бабушке Бетти недалеко уж до восьмидесяти. Никогда в жизни она не просила, гроша милостыни не брала у прихода. Она платила налоги, платила сколько могла, когда бывали у нее деньги; работала, когда могла, и голодала, если приходилось. Моли бога, чтобы у твоей бабки хватило сил (а она еще сильна для своих лет, Джонни) встать с постели в свой последний час, убежать и забиться в какой-нибудь угол, да и умереть там. Только бы не попасть в руки этих палачей; читаешь ведь, как они обманывают и гоняют частных бедняков, изматывают и мучают, и презирают и позорят их.
Блестящих успехов вы добились, милорды, почтенные господа и члены попечительных советов: вот что думают о вас лучшие из бедняков! Позволительно спросить, разве не стоит поразмыслить над этим?
Покончив с этим отступлением, Бетти Хигден замолчала, и на ее суровом лице уже не было страха и отвращения, свидетельствовавших о том, как серьезно она говорила.
- А он вам помогает? - спросил секретарь, осторожно переводя речь опять на мистера Хлюпа.
- Да, - ответила Бетти, добродушно улыбнувшись и кивнув головой. - И еще как помогает.
- Он здесь и живет?
- Больше здесь, чем где-нибудь в другом месте. Он ведь считался не лучше подкидыша и сначала попал ко мне на воспитание. Я уговорила надзирателя, мистера Блогга, отдать его мне; увидела его как-то в церкви и подумала, что, может быть, и смогу ему помочь. Он ведь тогда слабенький был, золотушный.
- Как его зовут по-настоящему?
- Видите ли, если говорить по правде, настоящего имени у него нет. Его, должно быть, прозвали Хлюпом потому, что он был найден в дождливую погоду; я всегда так думала.
- Он у вас, кажется, добрый малый?
- Господь с вами, сэр, да он сплошная доброта, - возразила Бетти. Сами можете судить, сколько в нем доброты при таком росте.
Нескладно скроен был Хлюп. Слишком вытянулся в длину, слишком узок в ширину, слишком угловат везде, где полагается быть углам. Один из тех неуклюжих представителей мужской породы, у которых отовсюду выглядывают пуговицы: каждая пуговица глазела на публику с самым откровенным и наивным видом. Колени, локти, запястья и лодыжки составляли у него целый капитал, причем он понятия не имел, как разместить этот капитал самым наивыгодным образом, и, поместив не туда, куда следует, вечно оказывался в стесненных обстоятельствах. Правофланговый Нескладной роты среди новобранцев нашей жизни - вот кто был Хлюп, - и все же он имел свои, хоть и туманные, понятия о том, что значит быть верным знамени.
- А теперь поговорим про Джонни. - сказала миссис Боффин.
Джонни сидел на коленях у бабушки, уткнувшись подбородком в грудь и надув губки, и внимательно смотрел на гостей, закрываясь от них пухлым локотком, а Бетти держала его нежную ручку в своей морщинистой правой руке, ласково похлопывая ею по морщинистой левой.
- Да, сударыня. Про Джонни.
- Если вы доверите мне ребенка, - говорила миссис Боффип, и ее лицо внушало доверие, - то у него будет самый лучший дом, самый лучший уход, самое лучшее воспитание, самые лучшие друзья. Дай бог, чтобы я стала ему настоящей матерью!
- Я вам очень благодарна, сударыня, и мальчик тоже благодарил бы вас, если б мог понимать. - Она все еще похлопывала маленькой ручкой по своей руке. - Я бы не стала ему поперек дороги, даже если б передо мной была еще вся жизнь, а не самый конец ее. Не обижайтесь на меня, но я к нему привязалась так, что и сказать не могу: ведь он у меня один остался на свете.
- Обижаться на вас, голубушка? Разве это можно? Ведь вы так полюбили его, что взяли к себе.
- Сколько их сидело у меня на коленях, - говорила Бетти, все так же слегка похлопывая ручкой ребенка по своей жесткой, загрубелой руке. - И все они умерли, кроме этого одного! Мне совестно, что я как будто все о себе, но ведь это только так кажется... Он будет счастлив и богат, станет джентльменом, когда я умру. Я... я не знаю, что это на меня нашло. Я... с этим справлюсь. Не обращайте на меня внимания!
Легкое похлопывание прекратилось, сурово сжатые губы дрогнули, и суровое, прекрасное своей энергией старое лицо облилось слезами.
К великому облегчению гостей чувствительный Хлюп, увидев свою хозяйку в таком расстройстве, тут же откинул голову и, разинув рот, заревел во весь голос. Этот сигнал тревоги напугал мальчика и девочку, и не успели они поднять оглушительный рев, как Джонни тоже впал в отчаяние и, весь изогнувшись дугой, нацелился в миссис Боффин, дрыгая ножками в плохоньких башмачках. Все это было так нелепо, что уже не трогало. Бетти Хигден мгновенно пришла в себя и с такой быстротой призвала всех к порядку, что Хлюп оборвал разноголосый рев в самом начале и переключил всю свою энергию на каток, и даже успел сделать несколько движений взад и вперед, прежде чем его остановили.
- Ну-ну-ну! - сказала миссис Боффин, уже вообразив себя чуть ли не самой безжалостной из женщин. - Ничего такого еще не случилось. Незачем и пугаться. Мы все успокоились, правда, миссис Хигден?
- Ну еще бы, конечно, - отвечала Бетти.
- А торопиться, знаете ли, право, незачем, - продолжала миссис Боффин, понизив голос. - Не спешите, подумайте хорошенько, голубушка моя!
- Вы меня не бойтесь больше, сударыня, - сказала Бетти, - я еще вчера это обдумала раз навсегда. Не знаю, что это на меня нынче нашло, только оно уже не повторится.
- Ну что ж, у Джонни будет больше времени подумать об этом, - ответила миссис Боффин, - у милого ребенка будет время к этому привыкнуть. И вы тоже поможете ему привыкнуть, если вы это одобряете, не правда ли?
Бетти согласилась и на это с радостью и готовностью.
- Боже мой, - воскликнула миссис Боффин, с сияющей улыбкой оглядываясь вокруг, - ведь мы хотим сделать всех счастливыми, а не несчастными! И, может, вы дадите мне знать, начинаете ли вы привыкать к этому и как вообще у вас идут дела!
- Я пришлю Хлюпа, - сказала миссис Хигден.
- А вот этот джентльмен, что пришел вместе со мной, заплатит ему за труд, - сказала миссис Боффин. - Вы же, мистер Хлюп, когда бы ни пришли ко мне в дом, смотрите не уходите, пока вам не подадут хороший обед: мясо, овощи, пудинг и пиво.
После этого все стали веселее глядеть на дело: высокочувствительный Хлюп сперва вытаращил глаза и широко ухмыльнулся, а потом разразился громким хохотом, Тодлз и Подлз последовали его примеру, а Джонни развеселился больше всех. Тодлз и Подлз, воспользовавшись удобным случаем возобновить драматическое нападение на Джонни, отправились рука об руку в разбойничий набег; нападение состоялось в углу за стулом миссис Хигден, и с обеих сторон была проявлена большая доблесть, после чего отчаянные разбойники, взявшись за ручки, возвратились к своим скамеечкам по сухому ложу горного ручья.
- Друг мой Бетти, вы скажете мне, чем я могу вам помочь, если не теперь, так в следующий раз, - по секрету шепнула миссис Боффин.
- Спасибо вам, сударыня, только мне самой ничего не надо. Я могу работать, я еще крепкая. Я и двадцать миль пройду, если понадобится.
Старуха Бетти была горда, и при этих словах ее живые глаза блеснули ярче.
- Да, но есть же маленькие радости, от которых вам не стало бы хуже, возразила миссис Боффин. - Господь с вами, я и сама не из благородных, а такая же, как вы.
- А мне кажется, - с улыбкой заметила Бетти, - что вы и есть благородная дама, по-настоящему благородная, иначе и быть не может. Но только я ничего от вас взять не могу, дорогая моя. Никогда ни у кого не брала. Не то чтоб я была неблагодарная, а только мне больше нравится самой заработать.
- Ну, ну! - ответила миссис Боффин. - Я ведь говорила о пустяках, иначе не позволила бы себе этого.
Бетти поднесла к губам руку своей гостьи в знак признательности за такой деликатный ответ. Держалась она удивительно прямо, и удивительно твердый был у нее взгляд, когда, глядя в лицо гостье, она продолжала свое объяснение:
- Если бы я могла оставить у себя милое мое дитя, не боясь, как всегда боюсь, что его постигнет та судьба, о которой я вам говорила, я бы никогда с ним не рассталась, даже вам не отдала бы! Ведь я люблю его, люблю, люблю! В нем я люблю мужа, давным-давно умершего; в нем я люблю моих давно умерших детей; в нем я люблю давно прошедшие дни юности и надежды. Я не могла бы продать эту любовь, а потом глядеть вам в глаза, в ваше доброе, милое лицо. Это я дарю по доброй воле. Мне ничего не надо. Когда силы мне изменят, я буду рада умереть спокойно и скоро. Я стояла между моими умершими и тем позором, о котором я вам говорила, и все они были от него избавлены. В моем платье, - тут она положила руку на грудь, - зашито ровно столько, сколько нужно на похороны. Приглядите только, чтобы деньги были истрачены, как я велю, чтобы я могла отдохнуть спокойно, избавившись навеки от этого мучения и позора, и вы сделаете для меня не пустяк, а очень много, все, чего хочет мое сердце от этого мира.