1
В одно морозное утро мой родственник Борис Левитин, тот самый заботливый родственник, который хлопотал о моем устройстве в жизни, случайно встретившись со мной на улице, воскликнул:
- А, Давидка, вот кстати! Я к?к раз собирался написать тебе открытку. В будущее воскресенье, пятого, день рождения моей Рахили, приходи, у нас будут гости. Встретишься с земляками: Эпштейны будут, Карасик обещал быть, приглашены Поляк с женой. Приходи же! Приятно проведешь вечер.
По правде говоря, у меня не было особой охоты ходить в гости к Левитиным. Я жил у черта на куличках - в Марьиной роще, а он, как полноправный московский житель, на Таганке. Вот и ходи к нему на званые вечера, а потом тащись поздно ночью через весь город в Мгрьину рощу! И общество, которое соберется там, тоже не бог весть как меня привлекало. Не принять приглашения, однако, нельзя: как-никак родственник и старается меня устроить. Правда, до сих пор ему ничего существенного не удалось сделать: его знакомые, полноправные евреи-купцы, не проявляли особого желания принять на работу "бесправного" еврея: "Метут выйти неприятности с полицией..." Подготовить кого-нибудь из их детей в гимназию или репетировать тупого оболтуса, уже поступившего в гимназию, - это пожалуйста! Но принять на службу человека без правожительства, к сожалению...
Борис утешал меня: все же лучше давать уроки вМсскве по три рубля за час, чем где-нибудь в провинции за три рубля в месяц. И потом надо только запастись терпением:
он еще найдет для меня такую должность, что все позавидуют мне.
- Хорошо, забегу, - сказал я Левитину.
- Не забегай, а приходи непременно. И без опоздания!
- Хорошо, приду непременно и без опоздания.
В назначенный день у Левитиных собралось человек двенадцать пятнадцать гостей. В меру выпили, закусили и после ужина, как водится, играли в девятку.
Около часа ночи гости стали расходиться. А мне так не хотелось уходить, просто с места не мог двинуться!
Здесь тепло, светло, чисто и уютно - удивительно приятно!
И хозяйка такая славная, улыбающаяся, - я бы сказал, тоже уютная. А тут еще единственный сынишка Левитиных - пухленький, довольно избалованный, но все же очень милый ребенок - вцепился в меня ручонками: "Пусть дядя Давид не уходит, пусть останется у нас!" И вот приходится оставлять этот уют, это тепло и тащиться в Марьину рощу, в маленькую холодную каморку с голыми стенами и замерзшими окнами! Но что делать? Надо ведь когда-нибудь уходить!
Я спустил мальчика с колен.
- Ну что ж, пора и мне...
По моему лицу и по тону, которым я произнес эти слова, нетрудно было догадаться, что мне очень не хочется уходить.
- Знаешь что, Давид, - сказал Левитин, - переночуйка у нас сегодня!
В другой раз он не сделал бы такого необдуманного предложения. В те годы никто не торопился предложить ночлег еврею, не имевшему правожительства. Если же этот еврей был настолько бестактен, что сам набивался скоротать ночь у какого-нибудь знакомого, ему вежливо давали понять, что в Москве можно найти немало других мест, где можно переночевать. Люди были на все готовы, даже денег взаймы дать, лишь бы избавиться от непрошеного гостя.
Особенно осуждать за это не приходилось: кому интересно рисковать штрафом в триста, а то и в пятьсот рублей из-за гостя? Таким образом, приглашение Левитина можно было объяснить только его исключительно хорошим расположением духа. Семья его была здесь, в Москве, дела шли неплохо, в карты ему в тот вечер необычайно везло, гости с деланным восторгом расхваливали сынишку, восхищались его декламацией - одним словом, сплошная радость. Левитин видел, что, в противоположность ему, я расстроен и подавлен; вот он и предложил мне остаться на ночь у них. А мне и хотелось остаться, и вместе с тем я не мог решиться: а вдруг нагрянет облава и Левитина оштрафуют из-за меня? Зачем подвергать его такому испытанию?
- Не буду вас беспокоить. Пойду в свой собственный "отель". Так лучше...
Я говорил, а в душе надеялся, что меня будут упрашивать.
Но первое побуждение, которое, как известно, почти всегда бывает хорошим, у Левитина уже прошло. В самом деле, с какой стати ему напрашиваться на возможные неприятности?
- Как знаешь, мой милый, - сказал он с кислой улыбкой.
Когда Левитин вдруг начинал называть меня "мой милый", это означало одно из двух: либо ему казалось, что я собираюсь попросить у него денег взаймы, либо ему хотелось поскорее от меня избавиться.
Мне ничего не оставалось, как только одеться и уйти.
Но мальчик ни за что не хотел меня отпускать, повис у меня на шее и захныкал:
- Пусть дядя ос-та-нет-ся... Я не хочу, чтобы дядя уходил... А то спать не пойду...
Ну как же матери в такой торжественный день не доставить удовольствия ребенку? К тому же мадам Левитина приехала в Москву совсем недавно, не представляла себе, что такое облава. Глядя с нежностью на своего малыша, она сказала:
- В самом деле, Давид, оставайтесь у нас! Куда вы потащитесь так поздно? Я постелю вам здесь, на диване.
Не беспокойтесь, приготовлю вам постель на славу, выспитесь не хуже, чем дома. А ты что скажешь, Борис? - обратилась она к мужу.
- Ведь я уже раньше сказал, - ответил Борис, явно недовольный тем, что жена так настойчиво упрашивает меня остаться. - Маруся! Постели-ка молодому барину в столовой, на диване.
И я остался ночевать у Левитиных.
Было уже около двух или трех часов ночи. Я только успел уснуть, как услышал звонок. Я сразу вскочил, словно в мою теплую постель вылили ведро холодной воды. Этот звонок, видите ли -" особого рода звонок, был мне хорошо знаком: продолжительный, резкий, нетерпеливый. Одним словом, полицейский звонок, который... ну, не могу вам точно описать... Вы меня все равно не поймете, разве только, если сами жили в Москве без правожительства. Одно только могу сказать: как бы сладко я ни спал, этот звонок меня сразу разбудит. Вообще-то я сплю очень крепко, можете хоть учиться на скрипке играть над самым моим ухом - не разбудите... Но стоит только раздаться полицейскому звонку, как я немедленно вскакиваю, точно пожарник при сигнале тревоги.
Я подскочил к дверям спальни Левитиных и постучал:
- Борис, слышишь?
Первой проснулась мадам Левитина.
- Боже мой! Что случилось? - тревожно спросила она.
- Не пугайтесь, Рахиль Исааковна, это я...
- Что с вами? Почему вы не спите? Что вам нужно?
Наш разговор разбудил Левитина.
- Что такое? Как ты очутился здесь? - спросил он спросонья.
- Мне кажется, полицейский обход, - ответил я. - Полиция в доме.
Услышав слова "полиция", "обход", Левитин окончательно проснулся, соскочил с кровати и выбежал в столовую. Вслед за ним, в капотике и в туфлях на босу ногу, вышла и Рахиль Исааковна. Но, увидев меня в одном нижнем белье, она ахнула и быстро скрылась за дверью.
Левитин, тоже в одном белье, вертелся по столовой испуганный, встревоженный, словно он сам не имел правожительства.
- Вот тебе и на! - говорил он. - Этого еще не хватало... Ведь я говорил... говорил... Все она, ее выдумки:
"Здесь переночевать..." - возмущался он, словно жена, а не он первый предложил мне переночевать у них. Каково было у меня на душе - вы сами можете себе представить.
Я не столько беспокоился за себя, сколько за них, за Левитиных. Мне что? Вышлют - обратно приеду. Но их-то оштрафуют на триста, а то и на пятьсот рублей! Зто не пустяк!
- Нельзя ли как-нибудь договориться с ними? Кто в вашем участке делает обходы - околоточный или сам пристав? - спросил я.
- "Договориться"! - в сердцах передразнил меня Левитин. - С цепными собаками шестого участка он хочет договориться... Наш пристав готов выложить четвертной билет из собственного кармана за удовольствие оштрафовать еврея на пятьсот рублей.