- Нет. Может быть, ему придется остаться здесь до утра. Кто же его сторожить будет? В камеру, обыкновенно.
Ефремов запер за мной дверь. На меня устремились любопытные взгляды двух молодых парней, почти мальчиков, находившихся в камере. Очевидно не обнаружив во мне ничего интересного, один из них достал из-под собственного сиденья карты, спрятанные при появлении Ефремова, и прерванная игра возобновилась.
С каждым часом дверь открывалась все чаще, камеру наполняли все новые лица.
Раздраженные городовые вталкивали подобранных ими на улицах пьяных, которые оставались лежать там, куда их бросили. Одни не подавали при этом никаких признаков жизни, другие что-то невнятно бормотали.
Приводили также мелких карманных воришек, подозрительных лиц, задержанных в разного рода увеселительных з?веденнях, бродяг.
Большая часть этих людей чувствовала себя здесь как дома. Они спокойно ожидали завтрашнего дня, когда их рассортируют: кто останется тут, а кого перешлют в другие участки, кого отправят в сыскное отделение или в тюрьму, а кого этапом "по месту жительства". Найдутся и такие счастливчики, которые и вовсе будут отпущены на свободу.
В камере происходили встречи старых знакомых, и тут же завязывались оживленные разговоры на "блатном" жаргоне, понятном одним только собеседникам. Некоторые из арестованных перестукивались с соседней камерой - нет ли там друзей-приятелей.
Вначале никто на меня не обращал вньмания, но когда новые заключенные перестали появляться и каждый занял свое место в камере, завсегдатаи участка сразу узнали во мне чужака.
- Это что за птица? - ни к кому особенно не обращаясь, спросил парень с белым шрамом - след ножевой раны - во всю ширину багровой щеки.
- Фраер или студент.
- Из-за девки, должно быть, попал сюда.
- А может, пытался проверить чужой карман?
- Не похоже. Должно, фраер.
Они обсуждали мою личность, будто меня здесь не было.
- Эй, очкастый! Студент, что ли?
- Нет, не студент.
- Беспачпортный?
- Heг, по недоразумению. Меня скоро освободят.
- А-а!.. За грехи родителев. Понятно...
Шутка вызвала веселый смех. Какому-то типу с распухшим носом и узкими как щелочки, заплывшими глазами приглянулся мой пиджак.
- Хорош пинжак! - одобрил он, щупая полу. - Мой пннжак мне узковат, а :ебе будет как раз впору. Скидывай, что ли!
Не долго думая он стал снимать свой засаленный пиджачок с огромными заплатами на локтях, намереваясь тотчас же, не сходя с места, произвести обмен, независимо от того, хочу я этого или нет.
Тут отворилась дверь, и Ефремов позвал:
- Вы, что у адвоката, выходите!
У околоточного я засгал Аркадия Вениаминовича.
- Вот вы куда попали! - с наигранной веселостью, как мне показалось, встретил он меня. - Ну ладно, пойдемте. Мой извозчик ждет нас у подъезда.
Околоточный, хотя и, видимо, довольный, все же раболепно извинялся:
- Ничего не поделаешь, Аркадий Вениаминович! Случается, все случается на свете. Ошибка вышла. Бывает-с. Есе этот болван Ефремов! Я-то сразу увидел, с кем имею дело... Уж вы нас извините... И вы тоже, молодой человек, Бывает-с...
- Бол-ваны! - сказал в сердцах Гольский, как только за нами затворилась дверь.
Я молчал.
- Ну, залезайте же в дрожки. Сегодня вы переночуете у нас. Куда вы потащитесь в два часа ночи?
Всю дорогу Аркадий Вениаминович говорил с иронией о полицейских порядках, о глупости и произволе полицейской власти, говорил долго и красиво, так же красиво, как на "пятницах" в салоне своей жены.
Я молчал.
- Что вы сидите как в воду опущенный? - покосившись на меня, спросил наконец Аркадий Вениаминович. - Неужели на вас так повлияли два часа, которые вы провели в участке?
На обращенный ко мне прямой вопрос я не мог не ответить.
- Нет, Аркадий Вениаминович. Не в этом дело. Дватри часа в арестантской камере - пустяки. Я думаю о том, что мне пора покинуть Москву.
- Почему же? Работой недовольны или патроном?
- Нет, работой я очень доволен, своим шефом - тем более. Но я не хочу, не могу больше оставаться лакеем.
- Глупости! Это ведь не более как пустая формальность.
Лакей на бумаге. Подумаешь какой срам. Пусть стыдятся те, которые создают такие позорные, варварские законы, а не вы!
Но я чувствовал, что даже на бумаге не могу больше оставаться лакеем. Слишком дорогая цена за "устройство"
на работу.
- Нет, Аркадий Вениаминович! Не могу. Унизительно!
- Как знаете, молодой человек, - сказал он, - и давайте не будем больше об этом говорить.
Мой родственник был вне себя, когда узнал, что я собираюсь уходить от Гольского.
- Да ты спятил, не иначе! - воскликнул он. - А как ты будешь жить в Москве? Опять "швейцарским подданным", опять зависеть от милости какого-нибудь дворника?
По Марьиной роще соскучился или по пьяному шапочнику в Алексеевском?
- А где это сказано, что я непременно должен жить в Москве? Россия велика.
- Велика-то велика, да не для тебя.