Собственно, известная часть этих "избранных" могла бы снять себе квартиры и получше, в более чистом квартале; однако привычка, а главное мысль о завтрашнем дне заставляла их держаться насиженного места. Никто не мог поручиться, что завтра сн не останется без работы. Чем он тогда будет платить за хорошую квартиру? Правда, тогда нечем было бы платить и за плохую квартиру на Орчзрдстрит. Но кто не лелеял в душе надежды, что в тяжелую минуту домовладелец смилостивится над старым жильцом и не станет выбрасывать его на улицу за неаккуратный взнос квартирной платы. Сладкие, но, увы, призрачные мечты!
К преуспевающим жителям Орчард-стрит принадлежала и семья Уинстонов. Соседи не помнили, чтобы Дэйв Уинстон сидел когда-нибудь без работы. Даже в самые тяжелые времена он работал не меньше трех-четырех дней в неделю.
Орчард-стрит завидовала Уинстонам.
Расположившись на ступеньках перед домом - излюбленном месте "женского клуба", куда обитательницы Орчард-стрит выходили вечерами подышать свежим воздухом, или на плоской крыше, где в душные летние ночи они искали спасения от жары и клопов, соседки частенько с Сеззлобной завистью судачили об Уинстонах.
- Счастливая женщина миссис Уинстон. Шутка ли:
яамужем за человеком, который не знает, что такое безработица!
- А зайдите к ним в дом - квартира обставлена ничуть не хуже, чем где-нибудь на Бродвее. Прекрасная мебель, ковры, патефон, кресло-качалка, холодильник.
Чего только у них нет...
- И все куплено в рассрочку, каждую неделю надо платить, - ехидно подхватывает какая-нибудь завистница.
- Ну что ж, хорошо, если постоянно работаешь и есть из чего платить.
Миссис Уинстон не вполне разделяла мнение Орчардстрит о ее счастье.
Конечно, Дэйв прекрасный муж и отец: приносит ей весь свой заработок до последнего цента. На сигареты и то она ему выдает. Но сколько, по-вашему, нужно, чтобы прокормить семью из четырех человек при нынешней дороговизне? Худо-бедно восемьдесят долларов в неделю, а муж приносит не больше шестидесяти, а то и меньше. Вот и крутись, ломай себе голову, как свести концы с концами.
- Как вы думаете, милая моя, зачем я сдаю одну комнату жильцам? Для собственного удовольствия или чтобы мне просторнее было?
Миссис Уинстон кое о чем умалчивала. Двенадцать долларов, которые платили ей квартиранты, шли не на сведение концов с концами, а на умножение неприкосновенного капитала, который со временем должен был помочь ее Гарри "сделать карьеру".
Двенадцатилетний Гарри был утешением, надеждой и гордостью отца и матери. Особенно матери, которая в нем души не чаяла.
Гарри родился и вырос на Орчард-стрит. Из окон своей квартиры Уинстоны жили на третьем этаже - мальчик мог видеть лишь грязные, обшарпанные дома, единственным украшением которых были всевозможные вывески мастерских, прачечных, дешевых ресторанчиков и прочих заведений, пестревшие на грязно-серых стенах, как новые заплаты на старом платье. Еще мог он видеть баки для мусора у противоположного тротуара, уличных торювцев, которые развозили на ручных тележках свой дешевый лежалый товар, и худых, плохо одетых, шумных детей, игравших на мостовой. Каждые три минуты с грохотом и лязгом перед окнами проносился поезд надземной железной дороги, на мгновение гасил дневной свет и скрывал от глаз обшарпанные стены, мусорные баки и уличных продавцов.
Кто скажет, откуда у этого мальчика, внука гомельского портного Лейзера Вайнштейна, которого нищета, бесправие и еврейские погромы полвека назад забросили в Америку, и сына "коренного американского пролетария", каким именовал себя Дэйв Уинстон, - откуда у ребенка с Орчард-стрит взялась страсть к рисованию? С малых лет карандашом и красками он без конца рисовал громады небоскребов, великолепные дворцы, величественные арки, висячие мосты, фонтаны с бьющими во все стороны струями - ничего этого он никогда не видел, разве только в кино или в иллюстрированных журналах. Объяснить это так же невозможно, как и то, почему у Дэйва, флегматичного приземистого крепыша, родился сын такой тонкой, можно сказать, аристократической стати, стройньй.с нежным лицом, с прекрасными карими глазами, которые всегда были чутьчуть прищурены, словно внимательно к чему-то приглядывались.
- Вылитая мать, - говорили соседи.
Но на увядшем, худом лице миссис Уинстон трудно было различить черты былой нежной красоты.
Орчард-стрит гордилась Гарри и считала его вундеркиндом.
Когда миссис Уинстон с деланной небрежностью показывала соседкам рисунки сына - "посмотрите, чем только ребенок не занимается", - члены "женского клуба", к великому ее удовольствию, в один голос заявляли, что из Гарри вырастет великий художник или знаменитый архитектор.
- Будет еще и на Орчард-стрит свой Фрэнк Ллойд [Фрэнк Ллойд Райт известный современный американский архитектор.], - предсказывали добросердечные кумушки.
- Не беспокойтесь, когда Гарри прославится, Орчардстрит его и не увидит. Такие, как Фрэнк Ллойд, живут на Риверсайд-драйв или на Пятой авеню, а не на Орчард-стрит.
- Где бы он ни жил, такой ребенок - клад для родителей. Он уж вашу старость обеспечит.
- Вот увидите, миссис Уинстон, когда-нибудь Гарри осчастливит всю вашу семью, - пророчествовала Орчардстрит.
Сердце у миссис Уинстон так и таяло от радости и гордости за своего талантливого сына. И как же ей хотелось верить, что когда-нибудь он и в самом деле осчастливит всю семью. Но из осторожности она отвечала:
- Были бы у мальчика богатые родители, со временем из него, может, и вышел бы знаменитый художник или архитектор. Но что можем сделать мы? Я уж не говорю, в художественную школу определить или там в архитектурный колледж, учителя нанять, послать в Европу, как это делают богатые, - об этом я и не мечтаю. Мне бы на лист ватмана несколько центов выгадать или на краски, и то хорошо.
- Ничего, талант сам пробьет себе дорогу, - утешали ее соседки.
Миссис Уинстон тяжело вздыхала:
- Ох, милые мои, разве мало талантов пропадает среди нашего брата рабочего?
- Знаете что, миссис Уинстон, - сказала однажды миссис Макферсон, соседка, жившая на одной площадке с Уинстонами. - Соберите-ка вы рисунки Гарри и покажите их нашему профессору, мистеру О'Кейзи. Он вам скажет: есть в вашем мальчике искра божия или же все эти мысли насчет второго Фрэнка Ллойда лучше выбросить из головы.
Миссис Макферсон, грузная, пожилая женщина, которая за сорок лет жизни в Америке не утратила ни своего твердого шотландского произношения, ни своего шотландского добродушия, была общепризнанным, хотя и никем не избранным президентом "женского клуба" дома No 114 по Орчард-стрит. Когда нужно было поделиться горем или затруднением, посоветоваться по семейным делам, пожаловаться на ребенка, который отбился от рук, женщины шли к миссис Макферсон. На Орчард-стрит она пользовалась авторитетом, к ее словам прислушивались. Поэтому, когда миссис Макферсон сказала: "Покажите рисунки мистеру О'Кейзи", миссис Уинстон сразу согласилась, только удивилась, как это ей самой не пришла в голову такая разумная мысль.
Мистера О'Кейзи, бывшего преподавателя архитектурного колледжа, привела на Орчард-стрит страстная любовь к справедливости. Не было ни одного воззвания, ни одного протеста против линчевания, сегрегации, дискриминации цветных и чужеземцев или несправедливого приговора, под которым его имя не значилось бы среди первых.
Директор колледжа не раз намекал мистеру О'Кейзи, что не следовало бы члену педагогического коллектива подписываться рядом с коммунистами, анархистами, социалистами и прочими маньяками и нежелательными элементами, поскольку это наносит ущерб доброй славе одного из самых уважаемых учебных заведений страны.
Мистер О'Кейзи отвечал в таких случаях, что его совесть это его совесть и менять своих убеждений он не собирается.
Наконец он был предупрежден, что, если его подпись еще раз появится под каким-либо "красным" документом, администрация колледжа будет вынуждена рассматривать ее как подпись под заявлением об освобождении от обязанностей преподавателя.
Так и случилось.
Стой поры двери учебных заведений были закрыты перед мистером О'Кейзн.
Жил он на заработок, который от случая к случаю доставляли ему строительные конторы, не гнушавшиеся дешевой помощью опытного специалиста. Денег, которые он получал за поправки к строительным проектам, хватало на пропитание и на оплату скромной двухкомнатной квартирки в одном из стандартных домов на Орчард-стрит.
Не прошло и двух месяцев, как Орчард-стрит почтила мистера О'Кейзи титулом профессора. Самоуважение "избранных" сильно повысилось с тех пор, как их улица обзавелась собственным профессором.
Высокий, худой, с глубокими бороздами морщин в углах рта, с шапкой седых волос на голове и глубоко посаженными серыми глазами, глядевшими из-под нависших густых бровей, мистер О'Кейзи действительно больше походил на профессора, пастора или на неподкупного судью, чем на скромного учителя.
Прямой, с гордо поднятой головой, мистер О'Кейзи размеренным шагом шествовал по улице, сопровождая каждый шаг ударом палки о тротуар, и каждым ударом как бы заявлял: "Я протестовал, я протестую, и я буду протестовать, нравится вам это или нет".
Миссис Уинстон была несколько смущена. Удобно ли Геспокоить профессора своими делами? Она с ним не знакома и, кроме того, понятия не имеет, как разговаривают с такими людьми...
- Глупости! - вспылила миссис Макферсон. - Разговаривайте с ним так же, как со мной. Он хоть и профессор, го человек простой, свойский. А если у вас так уж коленки трясутся, пускай Дэйв к нему сходит. Они ведь одним миром мазаны, обоим не по нраву американские порядки.
Как-нибудь столкуются.
Но Дэйв и слышать об этом не хотел. Рассказы жены о том, в какой восторг приходят соседи от рисунков их сына и как они ему пророчат судьбу второго Фрэнка Ллойда, не произвели на него особого впечатления. Не помогли и упреки в преступном равнодушии к будущности ребенка и к их собственному благополучию. Не убедило даже то, что совет пойти к мистеру О'Кейзи дала сама миссис Макферсон.
- Я профессора знаю столько же, сколько и ты, а он меня и того меньше. С какой стати буду я чужому человеку голову морочить, какое ему до нас дело? Мало ли что наш мальчишка малюет, другие дети тоже малюют, так что же - все это нести профессору?
Но миссис Уинстон не успокаивалась:
- Ты что - отец своему сыну или нет? Речь идет о его карьере, о его будущности, о счастье всей семьи, а этот истукан пальцем не хочет шевельнуть!