- То есть это репортаж?
- Фактически - репортаж. Я там даже сохранил имена-отчества этих людей, только поменял их крест-накрест. И портретное сходство сохранил. Один такой пухлый, молодой, а другой худой, этакий человек с плаката, с чеканным лицом. Они потом еще несколько раз приглашали меня на встречи - в гостиницу "Интурист", в "Центральную", где у них были служебные номера. Это все у меня там описано с небольшим гротеском, с очень небольшим преувеличением. Ну, одежда их превращается в форму НКВД... А то, что они в книге несли чушь - ну, так они и в жизни несли чушь.
Они объясняли, что если я советский человек, то должен иметь совесть. Напомнили мне, что я ездил за границу, встречался там с нашими эмигрантами, что у меня есть знакомая датская журналистка, так вот она работает на спецслужбы... Мы ж, говорят, не призываем тебя стучать на своих, а предлагаем выполнить долг патриота - помочь разоблачению вражеского агента. Я мямлил, что у меня не получится. Швейком прикидывался.
- А эта датчанка, она действительно работала на спецслужбы?
- Меня это не интересовало. А если б действительно работала, то мне оставалось только молча пожать ей руку. Ведь я же был противник существовавшего в этой стране строя. И все, что его подрывало, было мне близко, я это приветствовал. Потом тот строй рухнул...
- А было страшно, что на тебя "наехал" Комитет?
- Мне было действительно не по себе. Они меня пытались запугать. Я даже помню, советовался с отцом...
- Полковником ракетных войск Абрамом Кабаковым...
- Да. К тому времени давно уже отставным. Отец сказал: "Кончай с ними играться. Это не те люди, с которыми можно играть. Нет - значит, говори им "нет". Все". Я послушал его и сказал тем "нет". Тем более что свой интерес к их методам работы я удовлетворил. Удовлетворил, значит, и уехал в отпуск писать про них эту повесть. О чем их честно предупредил перед отъездом.
Эта повесть была мне нужна по двум причинам. Во-первых, я не читал в русской советской литературе ни единого художественного описания процесса вербовки.
- Привет, а Солженицын?
- Так то в лагере. А про вербовку на воле - это я первый. Кроме художественной задачи, я перед собой ставил и практическую: отмазаться. Чтоб они, вымещая злобу за неудачу, не записали меня в стукачи. Как это они сделали со многими людьми.
Буквально предчувствие гражданской войны
Ну вот. Будучи сотрудником "Гудка", я получил путевку в пансионат железнодорожников, что в поселке городского типа Затока, под Одессой. И вот там, под пение Пугачевой и запах дуста, которым посыпали розы, сидя на балконе своего номера, я за 20 дней написал 75 машинописных страниц, - почти без помарок. Я туда с собой брал портативную машинку "Rheinmetall", ну знаешь, у нее еще футляр серенький в белую точку, как у дорогих саксофонов. И поставил заголовок - сейчас будешь смеяться - "А потом наступает рассвет". Хорошо потом додумался поменять.
- И все же, как ты все угадал?
- Ну, если ты интересуешься насчет трех источников и трех составных частей, то это - сама вербовка; дальше - известное сочинение Орвелла "1984"; и, наконец, предчувствие гражданской войны.
- Да, теперь все говорят: "Мы всё знали наперед!" Но у тебя у одного есть документальное подтверждение. А как это предчувствие, ин-тересно, выглядело, какое оно было и откуда?
- Я тогда домой с работы ходил пешком через Пушкинскую площадь. И останавливался возле кафе "Лира", где все время шли митинги. Стоял, и смотрел, и слушал. Слушал, слушал, и вдруг осознал, что девяносто процентов нашего населения психически нездорово.
- Да ладно! Так много?
- Ну, может, я преувеличиваю процент, может, у меня специфическое общение... Может, я принимаю за психическое нездоровье просто малую образованность и связанную с этим склонность к гиперболам. И еще умственную отсталость, воинствующее невежество, экспансивность... Все вместе это называется - "желание изменить мир". Это когда человек абсолютно не понимает, что вообще происходит и мир для него - враждебная загадка... И еще я увидел лютую ненависть граждан друг к другу. Я тогда подумал, что если в руки этим людям попадут автоматы - а они неизбежно попадут, - то эти идиоты начнут друг в друга стрелять. И общее состояние декаданса наводило на мысль: что-то неизбежно будет, будет плохо.
Да. Значит, вернулся я из Затоки с рукописью и прибег к устному самиздату. А именно собрал литературных приятелей дома, - это Игорь Иртеньев, Юра Арабов (приятно сейчас называть его Юрой, после его успеха на Каннском фестивале)... Кто еще? Боря Гуреев, Дима Попов, киновед, он сейчас живет в Германии... И вот сидят они, пьют мою водку, закусывают моими бутербродами - пусть кто попробует что плохое сказать.
Закончил я читать, и тут Володя Эфраимсон (сейчас в Америке) говорит:
- Ну, Сань, ты даешь! В разгар гласности написать непроходняк, это ж надо!
Я и сам понимал, что непроходняк - там же был Горбачев и крах перестройки. Я даже не мечтал это напечатать!
Но Дима Попов забрал у меня рукопись и отдал своему начальнику по "Искусству кино" - Косте Щербакову. И тот ее, к общему офигению, лично протащил через цензуру!
- А как ты угадал, что стрелять в Москве будут именно в девяносто третьем?
- Роман Гюго "93-й год" произвел на меня такое впечатление, что действие своей повести я перенес в девяносто третий год. Только поэтому, уверяю тебя.
И я пытался представить, как же будет вы-глядеть гражданская война в Москве.
- Да... ты тогда почти точно угадал фамилию главаря путчистов - Панаев.
- За это спасибо цензуре. Она потребовала изменить фамилию диктатора Гончарова - чтоб не было созвучно с Горбачевым. Цензоры не просто понимали литературу, они понимали авторский замысел! Подсознательный замысел! Так сегодня уж никто больше не читает. Я и поменял Гончарова на Панаева...
- А какой еще вклад цензура сделала в твое произведение?
- Выкинула описание большого котлована на месте Мавзолея и маленьких ямок у Кремлевской стены, на которое меня вдохновил Марк Захаров, потребовавший немедленно закопать Ленина.
Слава - яркая заплата
- Вот вышел журнал, и началась слава, так?
- Раньше! Еще до публикации! Рукопись, отксеренная, пошла гулять. Попала на "Ленфильм", где по моему "Невозвращенцу" сняли чудовищный фильм.
- Хемингуэй тоже был недоволен экранизациями себя.
- Только это меня и утешало. А через полгода мне позвонил Оливер Стоун...
- Да ладно! Сам Стоун?!
- Ну, его агент. Стоун тоже захотел снять фильм по моей повести; как раз "Невозвращенец" вышел по-английски. Но было уже поздно: я ведь подписал договор с "Ленфильмом". Это самое трагическое, что связано с "Невозвращенцем". Да... Значит, получил я тогда в редакции десять авторских экземпляров, привез домой, а вечером уехал в Париж. По частному приглашению. Там меня нашли французские репортеры и взяли интервью как у автора прогремевшей в России повести, - чему я очень удивился...
- Ты славен и богат, денег полно...
- Да, деньги уже были, но менять же можно было только пятьсот рублей, ты все забыл! Так что дальше "Тати" я не ходил - тогда. Я даже не в "Тати" покупал, а вокруг, там типа ларьки.
Вернулся в Москву - звонок из Парижа: хотят у меня купить мировые права на повесть, предлагают шесть тысяч франков. Тысяча долларов, это ж были бешеные деньги! - если кто помнит восемьдесят девятый год. Я... отказываюсь. Они через десять минут перезванивают, извиняются и предлагают в десять раз больше.
Дальше повесть издали в двадцати странах. Меня печатали почти в стольких же странах, как Солженицына.
- Чем ты можешь объяснить тот успех?
- Как верно сказал тогда Гребенщиков про одну успешную рок-группу, которую хорошо приняли в Финляндии: "Ребята, это не вы поете, а Горбачев". Не буду преуменьшать, я думаю, что и за меня процентов на тридцать спел Горбачев, если не больше. Россия была дико в моде. Я возник на гребне моды. Должен сказать, что одновременно со мной переводили троих наших, с такой же или почти такой же интенсивностью. Витю Ерофеева с "Русской красавицей" (секрет успеха был в том, что красавица - русская), потом еще был "Одлян" ("чернуха" про детскую колонию), и Свету Алексиевич с ее "Чернобылем".
- То есть они туда, на Запад, взяли самые смачные русские позиции: зона, Чернобыль, русские женщины и...
- ...и будущее этой сумасшедшей страны. Думаю, кроме всего прочего, их в повести привлек диалог между персонажами - насилием или ненасилием решать проблемы.
И вот началось то турне. Меня пять месяцев возили по странам, где вышла книжка. Германия, Франция, Англия, Дания, Испания, Норвегия...
- Ты тогда увидел, съел, выпил все, что хотел?