– Это… батюшка Симеон, – возле самой двери во флигель Кирьян ухватил отца Симеона за рукав. – Я вот тут подумал… только не решите, что я в ересь впал, да вот мысля гложет уж давно.
– Реки, отрок, – разрешил благочинный.
– Да ладно тебе – отрок, – обиделся парень. – Сам-то дюже взрослый, бородка козлячья, морда ребячья. Я ж по-серьезному.
– Давай по-серьезному, – согласился благочинный. – На людях ко мне на “ты” обратишься – отмудохаю, как Господь черепаху.
– Кого?
– Ящерицы такие, только с ракушкой на спине. Субординация быть должна, чтобы порядок не нарушать.
– Ну так… Я вот подумал – вот, покойники, они, нечисть поганая… неужто ж без души они, а?
– Без души, Кирюха, как есть – без души. Душа-то уж давно на том свете радуется, да нас поджидает.
– Да как же без души, а? Ты смотри, как нас сегодня от верной смерти спасли.
– Это, Кирьян Левонтьевич, тайна есть великая, как бездушные тела две души спасли. Велик Господь, и дела Его велики.
– Эх… что же им теперь, горемыкам, а? Как они теперь?
– Иди спать, братец, утро вечера всегда мудренее.
Едва мост починили и мужики уехали восвояси, мертвецы подались за ними вслед. Сначала по дорогам раздавалось негромкое ритмичное хлюпанье, однако вскоре начало подмораживать, и хлюпанье сменилось хрустом и шелестом – мокрая одежда вставала колом, покойники еле переставляли ноги, однако неумолимо приближались к человеческому жилью. Один за другим от молчаливого войска отделялись тени и исчезали в просёлках, во мраке безошибочно находя самую короткую дорогу к дому.
Самым последним вернулся на свой хутор Дотай. Долго обходил избу вокруг, будто волк вокруг хлева, потом взял топор и поднялся на крыльцо.
Часа в три по полуночи отца Симеона разбудил страшный шум на дворе. Лаял-надрывался Кусай, причитала бабка Лобаниха, матюкались отец и сын Лобановы. Накинув рясу, батюшка выскочил во двор, и взору его предстала безобразная сцена: пёс драл за ноги и руки какого-то мужика, а Левонтий с сыном охаживали незваного гостя батогами так, что жерди аж трещали.
– Я тебя, упырьё поганое, – яростно сипел староста. – С нами крестная сила.
– Прекратить, – велел благочинный.
С тем же успехом он мог по утру приказывать солнцу не вставать. Потасовка вошла в ту стадию, когда её только пушечным выстрелом раскидать можно. Поэтому отец Симеон бесстрашно подошёл к размахивающей палками, кулаками и хвостом куче и нанёс три коротких хлёстких удара. Взвизгнула собака, охнули мужики, и перед священником остался только покойник Прохор: Симеон узнал кузнеца по кольцу сукровицы на шее.
– Ты зачем пришёл? – громко, будто к глухому, обратился благочинный к трупу.
– Кровь он пришёл пить, мертвяк окаянный, – выругался староста.
– Не городи огород, – прервал его священник, – не заметил я, что он вас кусал.
– А кто кусал? – рассердился хозяин. – Вон, ляжка в крови вся.
– А твоему Кусаю где разбираться было? Скажи спасибо, за срам не цапнул.
Левонтий растерялся и замолк. Только Кусай скулил да старуха продолжала причитать.
– Показывай, что хотел? – вновь обратился батюшка к мёртвому.
Тот повертел головой, и побрёл к дому.
– Кирьян, за мной, – благочинный устремился за кузнецом.
В избе Прохор безошибочно нашёл голбец и нырнул в темень. Кирюха запалил свечу, и живые в темноте погреба увидели мертвеца стоящим у огромной кадки. Пахло квашеной капустой, готовить которую мастерицей была Лобаниха.
Чавкнуло. В руках у покойника оказался здоровенный округлый предмет, цвет и структура которого показались благочинному знакомыми.
– Что это? – спросил отец Симеон.
– Гнёт на капусту, – несколько разочарованным голосом объяснил Кирюха.
– Знаю, что гнёт. Как эта штука вообще называется?
– Жёрнов с мельницы.
– Что? – волосы на голове Симеона зашевелились. – Жёрнов?
– А что такого? – насторожился Кирьян.
В это время до деревни донёсся звон колокола.
– Это с Завидово звон, – определил сын старосты.
– Что у них, пожар? – не понял Симеон.
Послышался ещё один тягучий звук.
– А это Кулики сигналят.
В следующую секунду со всех сторон обрушился такой перезвон, что даже мёртвый Прохор сник.
Это утро Симеон с Кирьяном встретили основательно уже издёрганными, оборванными, но вполне счастливыми и довольными. Всю ночь они гоняли по округе и велели отдавать мертвецам мельничные жернова с дотаевской мельницы. Люди с факелами, при вилах и топорах, слушали, крестились, но выносили из домов каменные цилиндры разных калибров, но выполненные из одного материала – розового мрамора. Покойники забирали камни и уходили в лес.
На Мельничном хуторе, куда уже на рассвете приехали молодые люди, их ждало пожарище – мельница сгорела, плотину прорвало, и теперь проехать до избы Дотаев было затруднительно. На берегу речки стояли мертвецы во главе с Алимом и Прохором и смотрели куда-то вниз по течению. На противоположном пригорюнились братья Дотаи.
– С ума они съехали, чё ли? – ревел в голос Сила. – Батя сам ведь строил: и дом, и плотину, и мельницу… и Прохор ему помогал. А тут раз – и всё прахом. Дверь сломал, жёрнов уволок, по миру без мельницы пустил.
Захар стоял молча, лишь желваки гуляли.
– Грех отчаиваться, – отец Симеон осенил крестом и братьев, и дом их, и место, на котором стояла мельница. – Новую ещё лучше построите.
– Где мы столько работников наймём?
– А это вам что, пеньки? – Кирьян ткнул пальцем в сторону покойников. – За лето отстроят, им платить не надобно.
– Только вот что, братия, – строго заметил благочинный, – в усадьбе Ромадиных больше ничего брать не надо. Особливо жернова.