- Что случилось, Авто? - спросил дядя Ванечка.
- Срезали, - пробормотал я.
- И зачем я делал революцию?! - воскликнул дед.
Дядя Ванечка не знал, зачем дед делал революцию, потому вопрос деда остался без ответа.
- Срезали или срезался?
- Срезался.
- Не знал? - уточнил дядя Ванечка.
- Не знал!
- Что же ты теперь собираешься делать?
- Ничего...
- Дорогой Исидор! - обратился дядя Ванечка к дедушке. - Оставьте мальчика нам. За год мы подготовим его по физике и химии так, что он не срежется у самого Эйнштейна!
Дед не ответил. Бросив на меня укоризненный взгляд, он вышел в соседнюю комнату.
- Эх ты, не мог подготовиться по двум предметам!
Видишь, как переживает старик!
Я промолчал.
Спустя час вернулся дед. Он достал из кармана и бросил на стол кипу денег.
- Здесь семьсот рублей, - сказал он. В январе пришлю столько же. Буду жив - приеду к будущему августу, а нет, так... Соседям скажу, что он устроился... Год пройдет быстро... Да, попал, мол, в институт, так я скажу соседям... Эх, горе тебе, Исидор Джакели!.. А теперь прощайте! Здесь мне делать нечего...
...Дом наш в городе известен прежде всего тем, что перед ним находится венерологический диспансер. Когда ктолибо из наших соседей впервые приглашает к себе товарища, он объясняется примерно так:
- Вендиспансер знаешь? Так вот, наш дом напротив.
Он, знаешь, немного перекосился, стену подпирают четыре столба. Понял? Войдешь со двора. Ворота железные, такие, знаешь, старинные, с завитушками. Но они не висят, а валяются там же. Понял? А во дворе - кран и очередь за водой. Ведра стоят, понимаешь? Если меня не будет, спросишь у часовщика Рубена, он сидит в будке, у входа во двор. Понял? Он тебе скажет точно, где я.
А еще в нашем доме живет очень красивая девушка - Дадуна Хомерики. На первом этаже. Дверь ее квартиры выходит прямо во двор. Мать Дадуны спекулянтка. Сама она учится на втором курсе института иностранных языков. На французском отделении. Она старше меня года на два. У Дадуны красивые ноги, высокие бедра, длинные, как у Марины Влади, светлые волосы и черные, чуть косящие глаза. У Дадуны вечерами собирается много красивых девушек и парней. Они играют на гитаре, поют, поздно ночью шумной толпой выходят во двор, неся под мышками какие-то свертки. Они целуют руку матери Дадуны, которую называют мадам Инессой, и в щеки - Дадуну, которую называют Даду.
Я познакомился с Дадуной в очереди у крана. Я поставил ведро в длинном ряду ведер и чайников и собрался было подняться домой, как из комнаты вышла Дадуна с двумя ведрами в руках. Было раннее утро.
- Простите, кто тут крайний? - спросила она и улыбнулась такой обворожительной улыбкой, что сердце у меня затрепыхалось.
- Я... - ответил я заикаясь.
- Очень хорошо. После вас буду я. Запомните?
- Еще бы! - ответил я, окинув ее взглядом с пальцев ног до подсиненных тушью глаз.
- Правда? - Дадуна смутилась.
- Честное слово, я вас всегда буду помнить!
- Благодарю за внимание. Я пойду.
- Куда вы спешите?
- На лекции.
- Постойте еще немного... Меня зовут Джако.
- Джако? [Джако - это имя, как правило, встречается чаще всего у осетин] - удивленно подняла брови Дадуна.
- То есть не Джако, а Автандил, Авто. А Джако зовут меня просто так, потому что фамилия моя Джакели.
- Это хорошо.
- Серьезно?
- Очень хорошо!
- Ну тогда и вы зовите меня Джако.
- С удовольствием! А меня зовут Дадуной. Здравствуйте! - Она протянула мне руку. - До свидания!
- До свидания! - ответил я, не выпуская ее руки.
- До свидания! - повторила Дадуна.
- Что, пари заключаете? - подошел к нам часовщик Губен и бесцеремонно поставил свое ведро перед нашими.
Дадуна высвободила руку, кивнула мне и ушла, красиво раскачиваясь.
- Ну как? - спросил Рубен.
- Не говори! - ответил я. - Хороша, черт возьми!
- Когда они здесь поселились, она была еще красивее. Потом у нее вдруг пожелтели волосы, посинели глаза и укоротилось платье. Я даже подумал, что если девочка
будет так быстро расти, то скоро платье дойдет ей до самого пупа. Оказывается, это мода, "мини" называется.
Я-то, болван, жалел девочку: трудно, мол, семье живется, вот и ходит она в детском платье. А что ты скажешь, Джако?
Я ничего не сказал, лишь взял его ведро и отставил назад.