- Пропал Щербина.
- Как это пропал? Что он, маленький? - улыбнулся Пархоменко.
Вернулся Джакели.
- Нету! - проговорил он упавшим голосом.
- Да вы что, - забеспокоился Пархоменко, - серьезно?
- Пусти собаку! Пусть ищет! - Джакели сорвался с места и помчался вниз.
- Акбар, ищи Щербину! Щербина, Акбар! Щербина! - крикнул Пархоменко. Пошел, Акбар!
Собака исчезла в темноте. Пархоменко побежал за ней.
- Щербина-а-а-а!.. Петро-о-о! - услышал я голос Джакели. - Э-е-ей!.. Щербина, где ты-и-и?!
Вдруг голос его оборвался. Наступило молчание. Я не помню, сколько времени длилось оно - минуту, час, вечность? Потом там, внизу, у моря, залаял Акбар.
Это не был лай обученной пограничной овчарки, строгий, четкий, сдержанный. Акбар лаял и жалобно скулил, как побитый дворовый пес...
Щербина лежал на спине между двумя большими валунами. Лицо его было спокойно. Изо рта медленно, по капельке сочилась кровь... Перед ним на коленях стоял Джакели, гладил его по груди и тихо шептал:
- Что, Петро, больно? Отвечай мне, Петро, что с тобой? Петро, дорогой мой, ну скажи хоть слово! Открой глаза, Петро! Как тебе не стыдно, ты же у нас молодец, герой!.. Ну, Петро, взгляни на меня, это я, Джакели, твой брат!.. Вот и Пархоменко здесь, слышишь, Петро? Ну очнись, милый мой, Петро, очнись!..
Джакели плакал как ребенок, тихо всхлипывая, глотая слезы. Он плакал и просил Щербину открыть глаза, сказать ему хоть одно слово... А Щербина лежал без движения.
Вдруг где-то взвилась ракета. На миг она звездой повисла в небе, потом медленно, плавно поплыла вниз, озарив белым, мертвенным светом и без того бледные лица ребят.
- Петро, очнись, поймали его! Видишь, белая ракета!
Ну очнись, Петро, дорогой!.. Прошу тебя, Петро!..
Джакели плакал громко, навзрыд. Плакал Пархоменко. У меня дрожали руки, подкашивались колени. С трудом сдерживая себя, я опустился на песок.
- Дай красную ракету! - приказал я Пархоменко.
Он достал ракетницу, поднял ее вверх и выстрелил.
Взвились красные огни - один, другой, третий. Небо осветилось кровавым светом. Это был сигнал тревоги.
...Вокруг нас по одному, по два стали собираться пограничники. Никто ни о чем не спрашивал, никто ничего не говорил. Все было ясно как божий день.
Окруженный плотным кольцом товарищей по оружию, на берегу моря между двумя большими валунами лежал двадцатилетний парень Петро Щербина. Все четче в сереющей мгле вырисовывалось его тело, и наконец мы увидели его красивый, черноволосый, спокойный, он словно спал мирным сном после тяжелой вахты...
...Погасла последняя звезда. Вдруг побледнела ночь.
Заколыхалось море.
На границе наступило утро...
Я лежал на койке одетый, без единой мысли в голове.
Передо мной была пустота - огромная, бескрайняя пустота, и я плавал в этой пустоте, не зная, за что ухватиться.
Вошел Чхартишвили. Он опустился в кресло, достал сигареты, протянул мне, закурил сам. Минут пять молча курил, нервно затягиваясь. Не найдя пепельницы, он потушил окурок прямо о стол и встал.
- Этот ублюдок в клубе... Поговорите с ним, Владимир Гавриилович. Я не могу...
Я взял бумагу и направился в клуб.
...Бледный, с покрасневшими глазами блондин лет девятнадцати быстро встал при моем появлении, поправил брюки. Я уселся за стол, достал из кармана ручку, пачку сигарет, бумагу и, не поднимая головы, спросил:
- Фамилия?
.........
- Имя?
................
- Отчество?
...............
- Сядь!
Я закурил.
- Можно мне?
- Можно.
Он жадно схватил сигарету, затянулся.
Мне не раз приходилось задавать людям вопросы. Самые различные. Часами я выслушивал людей. Допрашивал же человека впервые. Я не знал, с чего и как начать...
Он сидел, сложив руки на коленях, и дрожал.
- Холодно, - сказал он, словно оправдываясь, и неловко улыбнулся.
- От страха дрожишь! - сказал я. Он опустил голову и промолчал. - Что с твоим глазом? Ушибся?
- Это ваш солдат меня ударил. Я буду на него жаловаться!
- Кому?