Впрочем, смена времен года не слишком волновала отставного майора внутренней службы Самохина. Стоит ли человеку, чей возраст перевалил за шестьдесят, так уж удивляться и умиляться тому, что растаял навалившийся за зиму снег, оставив грязь и пыль, которую подоспевшие с теплом суховеи погнали по растрескавшемуся асфальту, а в квартирах обветшалой "хрущевки", где обитал бывший майор, вместо вечных перебоев с горячей водой стала исчезать из кранов холодная?
С тех пор, как умерла жена, движение времени напоминало ему о себе лишь головными болями в межсезонье, когда бесилась погода, и, приноравливаясь к ней, то колотилось загнанно, а то наоборот замирало невпопад обморочно изношенное преждевременно сердце.
Даже от одиночества Самохин уже не страдал, жил нелюдимо, редко выходя из дому, растеряв старых друзей и не заведя новых.
Самохин перестал торопить время. Все самое важное в его судьбе уже произошло, и теперь он не ждал никаких перемен и не хотел их.
Нельзя утверждать, что Самохин совсем уж не смотрел в сторону женщин, был полностью к ним равнодушен. Например, ему нравилась соседка, живущая этажом выше, - маленькая, стройная блондинка, неуловимо напоминавшая его покойную жену Валентину, только лет на двадцать моложе.
Раз-другой в месяц пути их пересекались, она скользила золотистым солнечным зайчиком вдоль темных, исцарапанных стен подъезда, поднималась к себе на этаж и исчезала за дверью своей квартиры.
Гораздо чаще встречал Самохин ее сына - высокого, порывистого паренька, и, даже не видя, угадывал всякий раз, что это он с грохотом проносится по подъезду, перескакивая через три ступени. И если на пути ему попадался пожилой майор, паренек по-свойски улыбался, кивая:
- Здрас-сьте.
В конце весны, после короткой распутицы как-то сразу навалилась на город жара, засвистел, заметался по лабиринту улиц горячий ветер, заныло, задергалось сердце, и Самохин, заглянув в спасительную баночку с таблетками, обнаружил, что лекарство кончается. Вытряхнув на ладонь красную, как предупреждающий огонек светофора, пилюлю, он сунул ее под язык и решил завтра же отправиться на прием к врачу, чтобы не оправдываться в очередной раз перед провизором за просроченный, истертый на сгибах рецепт.
Июньским благостным утром Самохин, приодевшись в светлые брюки и новую, не ношенную почти рубашку защитного цвета, в каких щеголяли обычно снявшие погоны отставники, отправился в свою "увэдэвскую" поликлинику.
В этот ранний час улицы были светлы и пустынны. Пахло влажной пылью, прибитой брызгами поливальных машин. Смог, нависавший над транспортными магистралями во второй половине дня, рассосался за ночь, и первозданное небо ласково голубело над городом.
Самохин шел не спеша по обновленным, свежевыметенным тротуарам, щурился на румяное по-доброму солнышко и думал о том, что таких вот ясных и безмятежных минут немного выдалось в его жизни.
Самохин вошел в кабинет, бережно прикрыв за собой непорочно-белую дверь:
- Здравствуйте, доктор!
Эту докторшу, худую, уныло-длинноносую, в огромных, будто мотоциклетных очках, Самохин знал с давних пор. Снулая, равнодушная к больным, она даже нравилась этим отставному майору.
Наведя стрекозьи глаза на Самохина, докторша поинтересовалась вяло:
- На что жалуетесь? - и, указав на стул, предложила обреченно: Присаживайтесь.
Самохин присел, вспоминая судорожно отчество врача - необычное какое-то... ч-черт!..
- Э-э... Маргарита... Авсентьевна...
- Авксентьевна, - привычно поправила докторша.
- У меня вообще-то нормально все. То есть... по-прежнему. То задавит, то кольнет... Ерунда, в общем. Мне бы лекарство - то, что в прошлый раз прописывали. Хорошо помогает. А в аптеке говорят - нужен рецепт новый.
Докторша взяла медицинскую книжку, полистала, просматривая записи:
- Вас что, не вызывали на повторное рентгенологическое обследование? Снимок не делали? - захлопнув карточку, спросила докторша и, слепо блестя на отставного майора стеклами очков, пояснила с некоторым раздражением: - У вас в легких рентгенолог затемнение обнаружил.
Докторша начеркала что-то на четвертушке тетрадного листа:
- Вот направление на повторный снимок. Пойдете с ним в рентгенкабинет, там вам все объяснят.
- А... Рецепт? От сердца, - робко напомнил Самохин.
- Да, конечно, - она быстро рассыпала по бланку латинские закорючки. Только запомните: сердце теперь для вас не главное. Надо с легкими разобраться. Сердечная недостаточность - не самая большая проблема...
- Не-е-е, - возразил с горечью Самохин. - Если сердечности в людях недостает - это тоже, знаете ли... злокачественно... До свидания, доктор! Или... прощайте?
- Всего доброго, - рассеянно кивнула ему Маргарита Авксентьевна и принялась что-то записывать в пухлую карточку отставного майора.
Глава 2
Ирина Сергеевна любила весенние вечера. В пыльном, продуваемом ветрами городе были они на редкость тихими и безветренными. Сиреневые сумерки накатывались исподволь с остывших окрестных степей, окутывали нежной паутинкой теней угловатые плечи многоэтажек, замирали гомон и людская суета, и окна, слепые днем, оживали, светя во мрак золотистыми огоньками, ясно обозначая, что в железобетонных громадах микрорайона за холодными плитами стен обитают все-таки люди.
Двухкомнатная квартирка Ирины Сергеевны на третьем этаже низкорослой, кирпичной кладки "хрущевки" в такую пору тоже погружалась в убаюкивающий полумрак. Не так заметна становилась убогость обстановки с шаткой, второму поколению жильцов служащей мебелью, побитыми молью коврами на стенах и полу, исчезали, сливаясь с таинственной темнотой, давно не беленные потолки и вылинявшие обои. Зато телевизионный экран загорался волшебным окошком в потусторонний, недостижимый зрителю мир, где другим, празднично-красивым, ярким и легким было все: и кипящая зеленью природа, и аквамариновые морские прибои, и чисто прибранные города, и населяющие их счастливые, не чета нашим, жители. И чудилось тогда, что нет ничего важнее секрета знойной тропиканки или перипетий судеб богатых и знаменитых героев нескончаемых сериалов.
Такое созерцательное существование нисколько не угнетало ее. Ирина Сергеевна давно оставила попытки как-то вписаться в суету нынешнего бытия, да, если признаться, то и не предпринимала их вовсе. В конце концов, она всего лишь скромная и обаятельная женщина. Не раз, переступая порог квартиры и ставя на пол в прихожей авоську, набитую всякой снедью из соседнего продмага, Ирина Сергеевна говорила в сердцах сыну Славику:
- Господи, когда ж это кончится! Таскать не перетаскать... Я же не ломовой извозчик, а женщина!
Славик подбегал, суетливо хватал авоську, волочил на кухню, виновато воспринимая упрек на свой счет, но что мог он, малыш-несмышленыш, в ту пору?
Несмотря на очевидную скудость кормежки, сын вымахал на удивление крепким и рослым. Даже беспокойство вызывало то, как неудержимо матерел парень. Ирина Сергеевна порой с ужасом смотрела на его мосластые кулаки с шершавыми мозолями на костяшках пальцев и представляла, как эти руки, такие нежные в детстве, крушат теперь дюймовые доски, разбивают в пыль тяжелые кирпичи - сын чуть ли не с первого класса записался в секцию каратэ и уже дошел до какого-то жуткого черного пояса.
После окончания школы сын отказался наотрез поступать в пединститут или в медицинский. Подал документы в юридический. Конкурс там доходил до восьми человек на место, "резали" на экзаменах даже медалистов, и, что вполне естественно, сын провалился. После чего заявил, что весною пойдет служить в армию. Когда наступило время призыва в армию, Ирина Сергеевна с помощью всезнающей Фимки вышла на главного врача неврологической клиники, в которой обследовали призывников, чья годность к службе вызывала сомнение. Мудрый, похожий на Карла Маркса черной с проседью бородой, доктор принял мать, долго вздыхал, объясняя, что далеко не все от него зависит. Ирина Сергеевна поняла, бросилась было занимать деньги. но Славик "косить" на болезнь категорически отказался, и после майских праздников его призвали.
Война в Чечне догорала, и была надежда, что сын не попадет в части, которые вели боевые действия. К тому же солдат-первогодков туда, как заверяли в военкомате, не направляли. Ирина Сергеевна читала о нынешней армии в газетах, видела сюжеты по телевизору, знала об издевательствах над солдатами срочной службы, "дедовщине" и трепетала от мысли, что сын окажется в этой среде. Особенно возмущало ее то обстоятельство, что государство, все предыдущие годы не интересовавшееся ни ей, ни сыном, если не считать мизерные "детские пособия", выплачиваемые через пень-колоду, сейчас вдруг безапелляционно наложило свою загребущую лапу на ее мальчика, ее дитя, выращенное и вскормленное без посторонней поддержки, и заговорило о каком-то "долге", "священной обязанности", а в случае ослушания даже пригрозило уголовной статьей.
Славик не разделял возмущения матери и всерьез повторял слова о "долге перед Отечеством". А потом высоких, тощих мальчишек усадили в обшарпанные "пазики". духовой оркестр, состоящий из молодых лопоухих солдат, которыми командовал пожилой прапорщик, играл не слишком слаженно. но когда заурчали дружно автобусы, окутав площадь перед военкоматом горько-сизым дымком, а оркестр, перекрывая шум двигателей, грянул марш "Прощание славянки", Ирина Сергеевна зарыдала.
После расставания со Славиком Ирина Сергеевна считала сперва невероятно тягучие дни. потом время потекло быстрее, однако тревога за сына так и не исчезла совсем, засела острой иголочкой и время от времени покалывала сердце. Забудется вроде, войдет в повседневный ритм, а потом, разбирая в шкафу, наткнется на вещи сына, и захолонет всю, руки опу-стятся. Выручало то, что письма от Славика приходили регулярно, короткие, но успокаивающие своей похожестью. Сын писал всякий раз, что новостей особых нет, что служить его определили при штабе, усадили за компьютер, который он успешно освоил еще в школе. Дедовщины, по его уверениям, в части не было, да и откуда ей взяться при штабе, где большинство служащих составляли офицеры? Ирина Сергеевна верила письмам, соглашалась радостно - вот ведь и в армии наконец стали ценить интеллект, и пока другие с автоматами по горам за террористами-сепаратистами гоняются, ее Славик своими навыками компьютерщика пользы не меньше приносит. Впервые за всю жизнь Ирина Сергеевна осталась совершенно одна, появилось время задуматься о себе. И все-таки одиночество тяготило Ирину Сергеевну. Она поглядывала по сторонам, примечая оказавшихся в поле зрения мужчин, но никого достойного внимания не обнаружила. Этажом ниже тихо жил пожилой вдовец, кажется, отставной майор, но на роль друга или жениха он подходил плохо. Возраст - явно за шестьдесят, грузный, с вечно недовольным будто, красным лицом - то ли пьющий крепко, то ли гипертоник, а скорее всего и то, и другое. Жена его умерла года два назад. Ирина Сергеевна почти не знала ее - так, здоровались при встрече в подъезде.
Ирина Сергеевна неожиданно вспомнила фамилию майора - Самохин! Слышала ее, наверное, от мамы. та знала многих по фамилиям и профессиям, и про Самохина рассказывала, что служил он по тюремному ведомству. Час от часу не легче!
В тот день середины мая исполнился ровно год со дня ухода Славика в армию, Ирина Сергеевна работала во вторую смену. Поликлиника пустовала. Дождавшись восьми часов, Ирина Сергеевна прикрыла окошечко регистратуры, заперла на легкий замочек дверь, спрятала ключ в условном месте и вышла на улицу. Прохладные тени от заледеневших как-то вдруг разом тополей перечеркивали наискось тротуары, в палисадниках, обещая ночные заморозки, цвела сирень, и прохожие не спешили по домам, радуясь тихому вечеру, а Ирине Сергеевне сегодня было особенно грустно.
Открыв дверь квартиры, с порога еще услыхала особенно пронзительный в нежилой пустоте звонок ошалевшего от одиночества телефона. Уронив пакет с хлебом, она поспешила к аппарату.
- Гражданка Милохина? - поинтересовался мужской голос.
- Я... А кто это... спрашивает? - чуть отодвинув от уха трубку, опасливо спросила Ирина Сергеевна.
- Из районного военкомата звонят. Мы к вам, Ирина Сергеевна... -голос помягчел, запнулся, потом промолвил скорбно: - с печальным известием...
"Все! - сразу догадалась она. - Это про Славика говорят".
И крикнула:
- Что?! Что с ним?!