- Наши золотые монеты...
Снова прервал его Ибрагим, не стерпев: - Смеешь рассказывать, что нищи, нет у вас денег?! Я ни от кого и никогда не взял ничего, от нитки до ремешка обуви, чтобы не сказали: "Я обогатил Ибрагима!", а ты!.. - И с укором глянул на Мухаммеда. Сон как явь: то ли привиделось, то ли впрямь явились сюда Ибрагим с Исмаилом. В окно смотрел молодой месяц. Нет, надо было уговорить! Проснулся Мухаммед и уже не мог уснуть. Проснулась и Хадиджа. Мухаммед рассказал - видение или сон? Но умолчал про Чёрный камень, ибо увиденное во сне расходилось с услышанным от деда. Да и как мог не знать Ибрагим, что известно каждому мекканцу: Чёрный камень некогда был ангелом-хранителем, приставленным к Адаму в раю. И превращён, наказанный, в камень, ибо не углядел за Адамом. И был - это совпало с изгнанием Адама - низвергнут Богом на землю. Чудодейственно спасён во времена потопа и отдан затем Джебраилом Ибрагиму, и он вделал этот Камень, ярко, точно луна, светивший в ночи, в угол внешней стены. Белый и блестящий, Камень постепенно почернел от поцелуев и прикосновений грешных губ и рук.
- Кааба, - сказал Абу-Бакр, когда Мухаммед о сне поведал, - утратила первозданный вид. - И что же? - Твой сон подсказывает выход.
- Справимся ли?
По преданию, дед рассказывал, храм имел величественные ворота на восток, туда, где Эль-Кудс. И на запад тоже. Ворота назывались Лунными и Солнечными. Поистине от ворот этих остались одни развалины. Как только Абу-Бакр ушел, Хадиджа - к Мухаммеду: - Я часто думаю про Хаджар, как она обрадовала Ибрагима, родив сына. - И ты родишь! Вот вернём Каабе первозданный вид!.. Судьбе было угодно ускорить восстановление храма: случился пожар, потушенный ливнем, и сель довершила начатое дождём: высилась отныне Кааба полуразрушенным уродливым остовом. То - неведомо за что наказание богов. Но кто осмелится навлечь новый гнев богов, начав доламывать невысокие, в рост человека, старые стены? Эти валуны, кое-как сложенные, - их надо заново установить, возвести новые высокие стены, покрыть храм крышей. И разросшийся вокруг терновник вырубить. Кто не побоится притронуться к тому, что осталось от Каабы? Нашёлся смельчак! Кто? Валид бин Мугира: Боги, - обратил взор к небу, - мы не желаем вам зла, хотим только добра! И, взяв кирку, стал ломать стену между Чёрным камнем и йеменским углом, топором вырубил терновник. Решили ночь переждать: если будут наказаны за дерзость, перестанут ломать, пусть Кааба останется такой, какая есть. А если... Но боги, похоже, были довольны. Разрушили храм, а когда дошли до основания, взору предстали камни зеленого цвета, похожие на верблюжьи горбы.
Кто-то воскликнул: Камни, положенные Ибрагимом!
Стали возводить стены из перемежающихся рядов камней и деревянных корабельных брусьев. Вход подняли вдвое, до восемнадцати локтей, стал выше роста человеческого. Впервые храм получил крышу, которую поддерживали шесть деревянных столбов: изрядную сноровку проявил корабельный плотник. Изнутри оштукатуренные стены покрыли росписями (стёрли впоследствии, признав чужеродными, византийскими). Спор возник из-за священного Чёрного камня, который был вынесен при строительстве, надёжно укрыт в доме Мухаммеда. Камень издавна покоился внутри, считался ключом к храму Небесному: кому или чьему роду внести в храм и установить Чёрный камень? Клялись, доказывая друг другу, чей род древнее. Перессорились, осыпая друг друга выкриками оскорбительными, вот-вот начнут драться. Мухаммед подсказал, как решить спор со святыней: велел рабу Мейсару расстелить на площади широкий палас, вынес и положил на него Чёрный камень. "Теперь, - сказал, - пусть представители всех родов курайшей подойдут ко мне, возьмутся за края паласа и сообща внесут священный камень в храм!" Чёрный камень будто ожил, когда установили его. Это был шестигранник, а подставка держалась на шести колоннах. Восстановление храма совпало с рождением у Мухаммеда новой дочери. Она появилась в особенный год, - сказал он Хадидже, предложив назвать... Помолчав, торжественно произнёс: Именем божественным и звёздным - Фатимейи-Зохра, или Фатима. Но чем ещё этот год особенный? Строками?!
27. Чёрный камень
(18) В свитке приписка, взята, очевидно, из другого текста, а тот... Нет, не отыскать первоисточник: Да не развеется в прах! Заголовок был иной, зачёркнут, прочитывается с трудом: Оживший Чёрный камень. А далее более авторский, нежели поясняющий текст: Строка навеяна, объясняла Хадиджа, восстановлением Каабы. А может, дочери Фатимы рождением? Какой-то ведь был знак!
Пронёсся, шипя в облаках, и пал, разломанный на куски. Я слышал! Белым обручем схвачено чёрное, подпоясано серебром, И упрятан лик, опалённый молнией. Во чреве - съеденный язык, слиплись немые губы, изнутри зазывает внутрь. И взглядом, что тоньше луча, - сквозь каменный мрак. И вышел в бездонную тьму, тьма за которой. И ещё. Ещё. Но что тебе там, где тебя не сыщешь? И ушедший - собою в себе, без себя, прочерченный грохотом вспышки. Я видел! ...Варга, когда Хадиджа прочла, был поражён прозвучавшим:
- Что это?
Мухаммеду показалось, что Варга говорит про чужое, особенно когда тот упомянул про умолкнувшую в камне тайну. - Вам с Хадиджой показалось: такое сочинить я не смог бы. - Так чьи ж тогда? - Моё - когда в сей миг я произношу. - Но ты молчишь! - Вам это кажется. Пытаюсь понять, что меня тревожит. Иду и иду! В пути... в пути... - и не поцеловать. Нет, не помогут, и взывал: когда ж, когда? И виделись мне берега. С берега, который здесь, мост брошен, тетивой изогнутый, повис. Кто-то смотрит, взгляд языкаст, но звук не пойман. Мост где-то там опущен, где берег слился с небом, уйдя в пожар заката. Иди, иди ж ко мне! Нет, не придет, услышала иль нет? Здесь его кто-то окликнул. Не раз и не два его окликали. Как впервые, когда услышал за спиной: Эй, Мухаммед!
28. Яблоко, разрезанное пополам
...Мухаммед шел в Каабу, довольный жизнью и собой в этом мире. У него есть дом, любимая жена Хадиджа, он уважаем в родном городе. Есть дочери, особенно дорога Фатима. Построили, восстановив, Солнечные и Лунные ворота Каабы. Покрыли храм крышей. Вокруг возвели ограду в рост человеческий. Но появилось впечатление, что кому-то она помеха. Кто-то постоянно её рушит, пытаясь через неё перелезть. Никак не избавится Мухаммед от навязчивой поговорки, что родилась: Кто разрушает ограду, того непременно ужалит змея. Вдруг чей-то явственный голос:
- Время придет - и крова лишишься! - Но тут же следом: - Но времени уже не будет! Произнёс невольно: - Но вот он я, и вот оно, время моё!
Кто-то коротко хохотнул: - Его уж нет, времени твоего!
Вперёд глянул - никого. Налево и направо - ни души. Назад повернулся пустынно. Громко произнёс, чтобы услышал неведомый: - Что ж, все умрём, покинув этот мир. Уйдём из дому. Я тоже. Но тот же голос: - Не о смерти речь веду!
Не успел ответить... - да и кому?!
- Тебя, живого и сильного телом и духом, зрелого в мудрости, изгонят из родного города! И камни будут вслед бросать! И колючки под ноги, чтобы поранился! - Кто ты, покажись! Кто кличет мне беду?! - Согбенная старушка зашевелилась у забора! Точно с неба, из-за туч свалилась. - Ты это пророчествуешь? - Я помалкиваю, да видно мне, что ждёт тебя. - Но я слышал!
- Не знаю, что услышал ты, - тихо прошептала и закашлялась, поперхнулась, но вдруг... Преобразилась вдруг! - Да, мои слова ты слышал! Тебя изгонят, ибо взором чист! - ?! - Здесь, в Мекке, посеется семя недоброе. И произрастёт оно, это семя, гневом и злобой к тебе!
- Что скажешь ещё?! - Недоволен, что заговорил со старухой. Но и не верить ей опасается. Кто-то, принявший облик её? - За плечами твоими широкими вижу... Кого б ты думал? - Ангелов? - Они у каждого - записывают дурные и добрые дела его. - Так видишь ты кого? - Сама не знаю: такого, чтоб плечи излучали свет, припомнить мне трудно. - Всё потому, что за спиной у меня лучи закатного солнца! - Я не слепа, обычный свет не спутаю с небесным! - Свет солнца и есть обычный свет, но он и небесный. - Не запутывай меня, а слушай, что говорят тебе! - Но кто ты? Тебя не видел прежде я. Рабыня ты? Но чья?! - Я - это ты! - Старуха?! - Но кто тебе сказал, что встретил ты старуху? Старик - ты сам!
...Дрожь охватила Мухаммеда, всё нутро затряслось, заспешил он домой. И всю ночь его лихорадило. А пред глазами играли слова из причудливо сплетенных букв:
Она и Я. Но более - Она.
И буквы изображали чашу или пиалу, которой черпал Мухаммед воду из колодца Замзам. А Хадиджа... Она глядела на укрытого одеялом мужа и вспомнила, как он сказал ей (возвращались как-то с поэтической ярмарки) про живительную воду, что собирается в колодце Замзам и не иссякает с той поры, как колодец был очищен дедом Мухаммеда - Абдул-Мутталибом. "Вот и строки, - заметил, - должны копиться в душе, и, если даже изольются, не обнажат дно, а ещё больше его скроют".
И прочёл: Взойду, когда нескорый круг свершу, а ты, ты яблоко возьми и надвое разрежь. Алощекастое - твоё, а бледноликое - моё. Ну на ж, держи! Волокна пальмовые - нити для сетей. И ни Его, и ни Её, а Нечто пополам. ...Стрела летит, в пути сгорая, и алый лик щеки горячей в губах взорвался волдырями. Хадидже услышалось: Тоска по сыну! Стало грустно. И жаль мужа.
...В полубреду, рожая нового ребёнка, Хадиджа молилась строками мужа. От них веяло тревогой. И - новой надеждой.
Мальчика родила!
Но о том, что вскоре умрет, как умер их первенец Касым, и что родившийся - последыш, Хадиджа не ведает пока. Месяц-другой сын носил имя отца Мухаммеда, да отдаст Абдулла лета свои, прожитые и непрожитые, внуку! Но снова, как и прежде, смерть... Она наступила в отсутствие Мухаммеда: он был в караванной поездке. И похоронила без него. Пусть боги объявят: за что им такое наказание? За какой грех губят её детей, обращая их в прах? И зачем дозволяют зачать, чтобы родились, и не губят во чреве, прежде чем дитя родится? Не будь многоречивой, Хадиджа, - услышала будто Мухаммеда, - ибо во множестве слов нет правды! Как сказать мужу? С каких слов начать? Когда лучше: сразу? чуть погодя? Нестерпимо горе его представить, нет, пусть остаётся в неведении. А он, не успев ступить в дом, спрашивает: "Где сын? Где он?"
Как мне пережить твое переживание?
"Где он?!" - уже в голосе тревога, а у неё сердце сейчас разорвётся. "Да, да, - лепечет она, - сын!" Понял! Предчувствие было! Неведомый промысл богов? - Боги видимые, - подчеркнул это слово Варга, - ни при чём: камни не ведают ни сном, ни духом о вашем горе. Это повеление Единого Бога! - Гнев Его? Но за что? - Это Его тайна. Но и некий знак! Сын не болел, стоял крепко на ногах, месяц-другой, и бегал бы здоровый. Смерть потрясла повторяющейся нелепостью. Может, Варга прав: Бог предупреждает? ...Расписывать и расписывать, а пред глазами строки, уводящие, точно ступени, в звёздное небо. Но строки... Если вслух произносишь, слышатся Мухаммеду как девичьи - его дочерей! - голоса, ими заполнен дом. Растут дочери, их трое, нет, четверо! Зейнаб, Ругийа, Умм-Кюльсум. И Фатима. А с Хадиджой - пятеро любимых женщин.
И при Мухаммеде всегда Али, ему уже десять. Смышлён, иногда скажет не по возрасту мудрёное, Мухаммед изумляется. Вчера вдруг Али возьми и скажи Мухаммеду: "Когда споришь с понятливыми, можешь их убедить, а когда с джахилом, невеждой, споришь - не пытайся убедить!"
"Да, - ответил Мухаммед, - времена джахильи продолжаются на аравийской земле!"
Рабыня Хадиджи однажды сказала госпоже, что на мекканском базаре Мухаммеда бездетным прозвали. - Как так бездетный?! - возмутилась я. - У него дочери есть! И в Али он видит сына! А они мне... - Замолчала: известно, что ей могли ответить, если нет в семье своего сына - продолжателя мужского рода. Правда, и по сию пору обращаются к Мухаммеду порой по кунье, или сыну: Эй, Абуль-Касым! - отец Касыма, хотя сын, нет в том секрета, давно умер. И потому не всегда уловишь, с каким умыслом назвали: по привычке или лишний раз уколоть бездетностью.
- ...Я больше не рожу, а тебе пора иметь наследника. - Участью своей я доволен. - Ты знаешь, что хочу тебе я предложить? - И не дав возразить: - У меня есть на примете молодая, зовут её Мария, она красива и крепка, и я ей верю, как себе. Ее и приведу к тебе! - Ты хочешь, чтобы у меня была вторая жена?! День уходит, беременный светом, оставляя в окне листопад. Сумерки нежности. Есть света ночь, есть мрака день. За тайною сокрытою вселенной чей-то взгляд. Что-то ещё, но что? Дыхание прохлады? Жар испепеляющий? Слышимость невысказанного. - Читай уж вслух! - Уловила.
- Ты и есть все мои жёны! Она и Я. Но более - Она. А всё иное - тлен. Тверди слова (и затверди!):
Ева - Хавва, Агарь - Хаджар, Хадиджа, Мария - Марйам. Кто ещё?
Христианка ли, чьё имя... - стёрто!
А может, иудейка, чьё имя... - тоже стёрто! И так тщательно, первое и второе имена, что ни прочесть, ни додумать.
- Будет, как я решила, не возражай: родит сына, но матерью буду я! ...Мягкость в обхождении с Хадиджой, о чём вскоре узнали, изумляла мекканцев. Но прежде родились строки - не были понятны ни тогда, ни теперь.
Отчего же? Всё ясно! Тебе, быть может, да. Забытый было гнев вздохнёт и улыбнётся,
водой из медного кувшина*, что был задет рукой вчерашней,
______________ * Здесь впервые появляется заявленное в заглавии повествования слово кувшин, вполне закономерное, о чём вскоре узнается.
но удержан сегодня, избудет - не прольётся!
29. Скорбь новолуния
Но отвлеклись. Потому что давно не виделись, я даже поначалу не узнал тебя. Вглядись в меня - узришь, как изменился сам! Узреть тебя, чтобы постигнуть себя? Я о другом: об одножёнстве твоём. Мол, почему не желаю обзаводиться ещё женой? У других не две, а четыре! Поболее даже! Скуп? Или, за глаза болтали, не может? Повторяли мои же слова с ехидством, а то и глумясь: Жена, мол, не только для того, чтобы спала со мной и рожала мне детей, друг она мне! Ты женщин любил, это правда. Помню, часто говорил: Более всего на земле я любил женщин и ароматы. Не женщин, а Хадиджу! Но в ней женщину? Не только! А и праведную жену! Да, слышал, как ты говорил: Этот мир даётся во временное пользование, и лучшее, что есть в этом мире, - праведная жена! А однажды при Абу-Талибе сказал: Женщины божественны! И вызвал его удивление. Он даже спросил: "Уж не сделался ли ты поэтом?" Но ты ответил, что полное наслаждение находил всегда в молитве. Молитва тут ни при чем! Кто спорит? Да, сначала Хадиджа. Но и после Хадиджи было немало. Женитьбы твои. Как стал вдовцом! И не одна, даже не семь! Рано ещё об этом! Чем больше жён - тем более почитаем, не так ли? Хочешь услышать да или нет? Определённость красит мужчину. Не с нас пошло. И первые люди Писания, или ахлу-ль-Китаб, полагали подобное. И даже со времён фирауна! Мне довольно было одной, ты знаешь. На удивление даже той единственной, что была тебе верною женой. Недоумевала Хадиджа. И вторили ей - нетрудно домыслить - мекканцы. Впрочем... Что ещё надумал сказать? Не сам ли он и есть он сам? Знаю, давно выговориться жаждешь! Про женитьбу на Хадидже? Вот именно! Что была намного старше?! Польстился, мол, на богатство старухи! Это она, быстрая, подвижная и горячая, - старуха?! Многим молодым... Вот и купила, дескать, себе кого хотела! Даже её слова, сказанные задолго до свадьбы, были известны в Мекке: "Ты мне нравишься, потому что у тебя достойные родственники и ты сам пользуешься здесь уважением". Сделкой были истолкованы эти слова её. При покупке, добавь, молодого верблюда! Когда покупатель проявляет особый интерес к родословной и иным ценным качествам приобретаемого животного. На подобные сплетни отвечу не менее известными мекканцам словами знаменитого Джахма ибн Аби Джахма: "Уж как ни бесчувственны были каменные идолы, но и они, заслышав про сделку Хадиджи и Мухаммеда, с таким грохотом расхохотались, что новые стены Каабы, недавно восстановленные, чуть не разлетелись, обнажив Чёрный камень!" Помню: в присутствии женщин оживлялся.
Не отказываюсь: я никогда не переставал восхищаться совершенством женских тел! Ну да, что в том плохого? Эти плавные линии плеч! Гладкие руки! Изящество и гибкость стана, мягкий взгляд... Я прав? Про брови не забудь и губы, углем нарисованные будто. А ваши разговоры о женщинах в кругу семьи? Не было их никогда ни у деда, ни у приемного отца Абу-Талиба. Хочешь сказать, о женщинах говорили не иначе, как о матерях детей? Мать моих детей, и ничего более. Хашимит Абу-Лахаб тоже?! Как могут ужиться в человеке убиение собственных дочерей и любовь к женщине - матери дочерей, к своей единственной обожаемой женщине Умм-Джамиль?! Вот и старалась потому по первому же хотению мужа сбросить с себя всё, что надето, оголиться и лечь в ожидании... Пригодная лишь для этого! И довольная, заметь, судьбой: рожала ему и смирялась с участью убиенных дочерей! Но договорю за тебя: мужчина, точно животное, спешит утолить свою страсть! Без всякой ласки, восхищения совершенством, какое являет она, извлекая, разумеется, из нутра какие-то, признайся, истинно человеческие звуки! Кто из мужчин упрекнет такого?! Он наслаждается тем, что делает, а она в положенное природой время производит на свет потомство. Его потомство! Не об этом ли мечтает каждый? Чтоб родила ему сына. А как часто он взрывался и негодовал! Посмела бы! Теперь-то понятно, почему мужчины переставали говорить о женщинах при тебе.
Лишь иногда!
И то - разве что позлословить.
Может, ещё какие у тебя суждения?