Бродить в чаще Федору Андреевичу и вовсе не хотелось, тем более искать какие-то там мерз-лые грибы. Как ни странно, но он начал зябнуть в своей плотной одежде, должно быть оттого, что во время ходьбы порядком вспотел, и теперь в поясницу и особенно под рюкзак между лопаток прокрался липнущий к спине влажный холодок. Да и сквозь тесноватые бурки тоже начало проби-рать. Самым разумным было бы вернуться домой, но обратный автобус будет только около пяти.
- Может, к леснику зайдем? - вспомнил Федор Андреевич про лесную сторожку, до кото-рой было не так далеко.
Шутовского лесничего Федор Андреевич не знал, но вообще бывать в подобных сторожках приходилось, и он испытывал какое-то благоговейное чувство даже перед самим словом "лесник". Обычно завозили его туда все тот же замсельхозснаб Зинченко со своей компанией, и всегда с ночевой. Федор Андреевич и теперь еще с удовольствием вспоминал эти внезапные ночные наез-ды. Ему нравилась кромешная чернота леса прямо за порогом, просторные, душистые сеновалы, ружья и косульи рога на стенах, тыкавшиеся в колени мордами лобастые гончаки и даже кероси-новые лампы под потолком, о существовании которых он уже почти забыл в городе. Сами они были мужиками гостеприимными, хлебосольными, а главное нетрепливые, если бывало чего лишнего. Когда на другой день просыпались, забрызганная ночью машина уже была сполоснута колодезной водой, вычищенные сапоги рядком стояли на завалинке, а в горнице предусмотритель-но стоял кувшин холодного квасу на мяте
- К леснику, говоришь? К Никанору? - переспросил Фомич.- Не-е! Он и в избу не пустит. Как увидит, что с пешнями,- даже калитки не откроет.
- Почему с пешнями? - не понял Федор Андреевич.
- Не жалует он нашего брата рыболова. Мы ему как-то сеть на реке порезали. А ты что, озяб, что ли?
- Да есть немного...- поежился Федор Андреевич.
- Во! Мил человек! - встрепенулся Фомич.- Дак давай костерок запалим. Все едино идти теперь некуда. Чего ж зря мерзнуть-то?
Фомич, как бы обрадовавшись, что нашлось-таки дело, проворно сбросил рюкзак и, пригова-ривая: "Сейчас, сейчас, мы его! Это мы ментом!" - с усердием и проворством поползня принялся обшаривать окрестные заросли, выдергивать из-под ежевичной путаницы старые валежины, обла-мывать со стволов сушняк. И когда костер загудел хватким порывистым пламенем, продрогший Федор Андреевич достал из рюкзака легкий складной стульчик, который, снаряжаясь на озеро, заведомо, еще по теплу, высмотрел в охотничьем магазине, пристроился на нем с наветренной стороны, чтобы не мешал дым, и протяул к огню ноги.
- Это дело! - одобрил Фомич, роняя наземь очередной беремок хвороста и видя, как ладно устроился на стульчике Федор Андреевич.- Вот видишь, он и пригодился, стульчик-то. Ах, незадача какая!
Костер на ветру быстро пожирал легкие дрова, и чем больше в него подкладывал Фомич, тем жаднее набрасывался он на подачки, уже не разбирая, где сухое, а где мокрое, с гнильцой и трух-лявиной. И Фомич, едва присев у огня на корточки, снова отбегал за дровами.
- Надо бы потолще,- посоветовал Федор Андреевич.- А то так не напасешься.
- Ага, ветер! Да, понимаешь, топорик не взял,- посетовал Фомич.- С топориком вот как ладно. Прежде-то я всегда носил. А теперь стал выгадывать, чтобы ноша была полегче. Вот и термосок уже не беру.- И засмеялся: - Дак я и ножик себе купил другой, попроще. А то был у меня охотницкий. Всем хорош нож, да один изъян - больно тяжелый. Это я в книжке читал. Жулеверн, писатель такой был... Нет, не Жулеверн, а правильно надо: Жуль Верн. Да у меня это одним словом проскакивает, так ловчее. Не читал такого? Я вот и певца американского тоже так. Знаю, что Поль Робсон, а я его - Коля Робсон, по-свойски, дюже хорошо поет... Дак, значит, в книжке-то этой. Летят они на воздушном шаре, путешественники, стало быть. Ну, а в шаре вся сила на исходе, уже не может подниматься высоко. Вот-вот заденет корзиною за деревья. И давай они выбрасывать все лишнее: ружья, боеприпасы, топоры, утварь всякую, а потом и еду начали кидать за борт. Лететь-то надо! Так и я: все излишки повыкидывал из рюкзака, охота полетать подольше. А сегодня топорик надо бы...
Фомич попробовал было притащить найденную колодину, попыхтел-попыхтел над нею, но, так и не осилив, отступился. Тут же поблизости попалась сухостойная осинка, вся издолбленная дятлами, и он, навалившись плечом, взялся ее раскачивать. Осинка наконец надломилась у самой земли, стрельнула сухим ружейным выстрелом и, соря хрупкими, перестоялыми ветками, завали-лась в объятия соседнего дерева. "Сейчас, сейчас..." - приговаривал Фомич, ухватив комель под мышку и рывками пытаясь выпростать застрявшую вершину. Однако макушка засела крепко, и Фомич, дернув, упустил из рук комель и шмякнулся задом на землю, хохоча и охая.
- Ты ее не тяни! - подсказал Федор Андреевич, тоже усмехнувшись незадачливости Фоми-ча. Заводи ее в сторону. Она и обломится.
Дровину было бы легче вызволить вдвоем, но Федор Андреевич об этом как-то и не подумал. В прежние свои вылазки на природу всегда находились люди, которые запасали дрова, кипятили чай, чистили рыбу, расстилали брезент, сманили палатку, копали для насадки червей, оснащали удочки и даже указывали место, где надо забрасывать снасти. И если он выказывал какие-либо пожелания или просто спрашивал: "А что же не закопали в песок пиво?" то кто-то готовно вставал и выполнял эти пожелания, шел и закапывал пиво в песок, и было бы противоестественным, если бы ему сказали: "Пойди и закопай сам". Привычное главенство как-то так автоматически перено-силось и на пикник, где всякие устроительные хлопоты - скажем, собирать дрова отводились младшим по чину (чаще всего это делали шоферы), тогда как право выбирать место у костра пер-вому предоставлялось всегда Федору Андреевичу, и таким образом поддерживалась гармоничная структура загородного сообщества, где все были довольны и весело вкушали заслуженный воск-ресный отдых. "А ты чего же не садишься?" - отечески спрашивал Федор Андреевич шофера, когда все уже разместились у костра. "Да ладно, кушайте, кушайте...- мялся тот.- Я пойду, еще дровец пособираю".- "Потом, потом! - отменял Федор Андреевич.Нечего церемониться, давай садись". Все радушно теснились, пропуская к костру и шофера, но при этом раздвигались так, что ему доставалось самое дымное место.
Словом, Федор Андреевич, уйдя на пенсию, унес с собой и прежние свои привычки, и даже теперь, когда у костра было всего двое - он и Фомич, ему показалось бы нелогичным, если бы Фомич сидел у огня, а он, Федор Андреевич, таскал для него сушняк.
Впрочем, он никаким таким размышлениям и не предавался. Прежние привычки тем и удобны, что они, закрепляя благоприобретенный навык, избавляют нас от излишних раздумий по каждому поводу. Думал же Федор Андреевич в эту минуту о том, что Фомич напрасно связался с этой осиной, потому что, пока он заламывал ее то вправо, то влево, то опять вправо, костер тем временем окончательно прогорел и запепелился. А надо было бы ему принести еще хвороста, а тогда уж делать свое дело.
Фомич притащил-таки несговорчивое дерево, костер был восстановлен, и положенный поверх толстый сухой комель сразу же занялся на ветру.
- Во потеха! - засмеялся он, сдвигая со лба взопревшую шапку.- Я ее сюда, я ее туда, а она ни в какую! Ну дак как, полегчало? А то давай, бурки-то стяну, а ты поладней обуешься. Поди, туго наздевал портянок-то.
- Ничего, сейчас нормально,- сказал Федор Андреевич, отстраняя стульчик подальше от полыхавшего бревна.
- Ну дак если сверху обогрелись,- сощурил один глаз Фомич,- давай теперь изнутри тоже степлимся?
Федор Андреевич взглянул на часы, и тот понял это как согласие.
И опять, обретя дело, Фомич соколом слетал под обрыв, вернулся оттуда с большой охапкой камыша, расстелил его возле стульчика и, усевшись, потянул к себе рюкзак. Первым делом он вынул бутылку, поставил ее ближе к огню, чтобы согрелась, потом, расстелив между собой и Федором Андреевичем газетку, стал доставать еду, оживленно приговаривая: "Посмотрим, посмотрим, чего тут бабка спроворила?" - и выложил по порядку тройку яиц, пару котлет, два соленых огурчика и краюху хлеба. Раскладывая все это, он удивленно восклицал: "Ох ты, смотри, котлетки!"; "Ага, огурчики! Огурчики в самый раз! Молодец, бабка!"; "Хлебушко! Это дело"; "Э-э, старая, а помидорчика-то солененького и забыла! Помидорчика надо бы. Наверно, побоялась, что помнутся. Так можно было бы их в баночку закрыть. В баночке им ничего не сделается". И в завершение Фомич достал алюминиевый складной стаканчик, расправил его, со значением подул внутрь.
В свою очередь, развязал рюкзак и Федор Андреевич, расстелил полиэтиленовый мешочек впритык с Фомичовой газеткой, так что получился как бы общий накрытый стол, и, небрежно бросив: "Особенного ничего, что нашлось..." - выложил свои припасы: куриную ножку, косячок голландского сыру, тройку румяных, с палец, пирожков и пакетик с маслинами.
- Ну! - восклицал Фомич, потирая руки.- Дак и совсем славно! А моя тоже тесто постави-ла, взгоношилась пироги печь.- И засмеялся шкодливо: - Дала пятерку, наказала, чтоб я на обратном пути торт к столу купил, а я, вишь, коленчатую... Дак и обойдется дело без торта, не дети. Пироги будут, чего ж еще?
Покопавшись в рюкзаке, Федор Андреевич извлек и свою маленькую серебряную фляжечку, с цветным эмалевым гербом на боку.
- Ох ты, мать честная! - изумился Фомич.- Вот это лафитничек! Чистый сувенир!
- Да это зять. Из Будапешта прислал.
- И сколько в нем?
- Сто пятьдесят.- Федор Андреевич испытывал некоторую неловкость от того, что фляжка столь миниатюрна, не по фигуре.
- Стало быть, у них норма такая. А что? И правильно! Оно и носить легко, и обогреться одному в самый раз. С умом сделано, с расчетом! Чтобы, стало быть, ни больше, ни меньше, а - чук в чук. Это они умеют! Математики! Откуда, говоришь?
- Из Венгрии.
- А-а, мадьяры! Не-е, те не математики... Те больше скрипачи. Они и на фронте... Я тебе расскажу, под Белой Калитвой разбили мы ихнюю дивизию... Дак давай сперва... этого...- спохва-тился Фомич.- А потом я тебе доскажу. А то что же - она стоит непочатая, а мы разговариваем. Под верховой ветер и морозный костяной перестук ветвей Фомич молча, аккуратно, домовито откупорил бутылку, по-аптекарски наполнил, подняв на уровень глаз, стаканчик и со стариковской многозначительностью, в которой не столько было самой потребности выпить, сколь желания посмаковать ритуал, протянул его Федору Андреевичу.
- Ну, давай, брат, по маленькой.
Федор Андреевич чарку взял, но с какой-то неохотой, с внутренней раздвоенностью: выпить ему в общем-то хотелось, он, пожалуй, и выпил бы сейчас как следует, будь он один или в хоро-шей компании. Эта же выпивка неприятно обязывала, тем более что угощал не он, а Фомич. И хотя искушение выпить взяло верх, все же он, взглянув на готовую пролиться через край, выпукло напрягшуюся, дрожащую влагу, для очистки совести заметил с упреком, что для него, пожалуй, многовато.
- Да чего уж...- сдержанно возразил Фомич.- По холоду-то...
Водка была еще холодна, Федор Андреевич не рискнул проглотить сразу, как обычно любил, а процедил ее в несколько потяжек, ощущая на губах обжигающий край металлической посудины, и пока он пил, Фомич недвижно и озабоченно наблюдал за каждым его глотком, и в карих его глазах отображались сопричастие и живая мука.
Федор Андреевич шумно вздохнул, отвернувшись, сплюнул горьковато-терпкую слюну и морщась, вроде как бы обижаясь за учиненное над ним насилие, не глядя, протянул в сторону от себя пустой стаканчик.
- Закуси, давай, закуси...- озабоченно задвигался Фомич, перехватив чарку.- На огурчик, огурчиком зажуй! - приговаривал он, поспешно вкладывая огурец в ожидающие чего-нибудь, шевелившиеся в воздухе пальцы Федора Андреевича.
Когда Федор Андреевич уже с торопливым хрустом грыз огурец, Фомич, убедившись, что с приятелем все нормально, налил и себе и, построжав лицом, с серьезной торжественностью объявил:
- Ну, за хорошее знакомство, значит... Чтоб не последнюю...
Пил он тоже торжественно и благоговейно, закрыв глаза, как бы отгородившись веками от посторонних, потом, в раздумье, с внутренней тишиной обтер усы, бережно поставил стаканчик и так же бережно отрезал от огурца колечко и только после этого, будто очнувшись, заговорил:
- Ты давай ешь, закусывай. Вот котлетки, яички...
Федор Андреевич, не любивший чужой стряпни, недоверчиво взглянул на котлеты, обрамлен-ные белым застывшим жиром, которые жарила какая-то старуха, должно быть, на чумазой сково-роде, и предпочел свой домашний пирожок с мясом. Фомич, деликатничая, не посмел попинаться на Федора Андреевича половину, и таким образом, хотя стол был вроде бы и общим, закусывали каждый своим.
- А-а! Про мадьяров! - вспомнил Фомич.- Захватили мы ихний обоз восемь скрипок нашли! А самолетов нет! Целая армия на Дону стояла, и ни одного самолета! Дак и танки чужие - у Муссолини на хлеб выменяли. Он им весь свой хлам сбыл. На них пахать, дак и то двухлеме-шный плуг не потянет. А то офицеров в плен брали: у каждого в шапке петушиное перо. Синее такое, серпом над ухом торчит. И шпоры на пятках. Вырядился - чистый кочет. Кочет-то кочет, а воевать никак не хочет! - расхохотался Фомич.- Не встречал таких?
- Не приходилось,- подтвердил Федор Андреевич.
- А-а, дак ты по броне был... Тогда, конечно, не видел... А я, брат, от Белой Калитвы аккурат до Берлина. Правда, больше шилом воевал,- опять засмеялся Фомич.
- Как так - шилом? - не понял Федор Андреевич.