- А не буду, стрелять, пощадят? - окрысился на нее дядя Нури. Быстрее!
Фаэтонщик скинул с задка повозки два тюка и несколько чемоданов.
- Поворачивай и гони обратно! - приказал ему дядя, а сам быстро и ловко сложил вещи одну на другую, лег за эту маленькую баррикаду и сразу же открыл стрельбу.
Фаэтонщик погнал коней. Дядин жеребец некоторое время скакал рядом с фаэтоном, потом повернулся, заржал, глядя туда, где остался дядя Нури, и поскакал обратно...
Мы отъехали с версту, когда мама вдруг громко крикнула:
- Стой!
Похоже, фаэтошцик нарочно сделал вид, что не слышит, и продолжал нахлестывать. Мама вскочила, ухватила его за пиджак.
- Стой, говорю! - гневно воскликнула она. - Шкуру свою спасаешь! А Нури бросил?...
Фаэтонщик осадил лошадей. Мы с мамой вылезли. Наверное, дядя стрелял непрерывно, но все равно всадники приближались. Наконец, выстрел его достиг цели - передний конь взвился на дыбы и рухнул. Иранцы окружили его. Что они делали, нам было не видно, но они дали три залпа по дяде Нури. Вокруг стояла такая пыль, что его уже не было видно.
- Господи, сохрани его! Господи, сохрани его! - беспрерывно повторяла бабушка...
Видимо, считая дядю убитым, иранцы вновь устремились вперед, теперь даже мы отчетливо различали на них белые войлочные тюбетейки. Дядя снова открыл стрельбу. Снова они остановились, сбились в кучу. Потом поскакали вперед. Но тут вдруг из-за холма справа показалась группа всадников. Натянув поводья копен, они смотрели туда, где шла стрельба. Взглянув на переднего в красной чохе, мама крикнула фаэтонщику:
- Это наши! Зови их! Зови!
Фаэтонщик мигом привязал к кнутовищу платок.
- Сюда! На помощь! - кричал он, размахивая платком. Иранцы напали! Там сын Байрам-бека!... Один!...
Всадники поскидывали с плеч винтовки и, стреляя на скаку, бросились наперерез иранцам. Дядя Нури выскочил из засады и тоже вскочил на коня. Бандиты повернули. Может быть, испугались, что еще подоспеет помощь.
Бабушка Фатьма молилась. С той самой минуты, как возникла опасность, она не переставала просить аллаха о милости. Мама же, как только всадники, в том числе и дядя Нури, исчезли из глаз, достала золоченую табакерку, вынула из нее папиросу, закурила и спокойно приказала фаэтонщику:
- Езжай!
Когда фаэтон поравнялся с дядиной баррикадой, я выскочил и подбежал к куче вещей: тюки и чемоданы были изрешечены пулями. Мама покачала головой. Бабушка ничего не видела и не слышала, она в исступлении шептала молитвы...
- Побудьте-ка тут немного, ханум! - Фаэтонщик просительно взглянул на маму. - поднимусь на холм, взгляну, как они там.
- Иди, - согласилась мама.
Как только страх отпустил, опять стала донимать жажда. Сестренка лежала, как неживая. А бабушка все шептала, шептала, и глаза ее не отрывались от горизонта...
- Ханум! - фаэтошцик бегом спускался с холма. - На той стороне жилье виднеется! Похоже, чайхана. Поедем?
- А как же Нури? - спросила бабушка. Впервые за все это время она подала голос.
- Он найдет нас, - сказала мама.
* * *
... Маленький кирпичный дом, расположенный у проселка посреди пылающей равнины, и правда, оказался чайханой. Мы высыпали из фаэтона. Сквозь небольшое окно с потемневшим!! от сажи стеклами едва пробивался свет, в доме было полутемно и прохладно. Земляной пол только что побрызгали водой. Двое крестьян в шерстяных чулках, в чарыках поверх шерстяных носков и в огромных мохнатых папахах, обливаясь потом, пили чан. Я никогда еще не видел, чтоб люди так одевались в жару,
Сестренка, когда ее привели в чувство, обхватила ручонками большой кувшин с водой и никак не хотела отдавать его. Досыта напившись воды, мы принялись за чай...
Вошел дядя Нури и несколько вооруженных людей.
- Рад видеть тебя, сестрица! - человек, в котором я сразу определил главаря, учтиво поклонился маме.
- Ханмурад! - радостно воскликнула мама. - Дай бог тебе счастья! Сам аллах послал тебя нам. Перебили бы нас иранцы!...
В слабом свете, проникающем сквозь законченные стекла, красивое, в мелких рябинках лицо Ханмурада казалось очень бледным.
- При вас был твой брат Нури! Он один истребил бы всех иранцев. - В вежливых словах гачага сквозила чуть заметная насмешка. И сразу лицо помрачнело, стало жестким. - Не хотели оставлять вас тут, в степи. Ни один не ушел бы!...
- Тот, у которого я подстрелил коня, вроде вожак, - утирая губы, заметил дядя Нури. Он только что выпил полный ковшик воды. - Другого я ранил... Просто по людям бить не хотел. Как воробьев перестрелял бы!...
- И хорошо сделал, что не стрелял, - миролюбиво заметил один из крестьян, попивая чай. - Такие же люди, такие же мусульмане, как мы с тобой. Только что живут в Иране...
- Такие же! - сердито оборвал его Ханмурад. - Чего ж они сюда к нам грабить да убивать идут?
- Эх, Ханмурад!... Думаю, не от хорошей жизни. Вон ты. По своей воле который год в гачагах ходишь?
- Я из-за царя в гачагах, - сердито бросил Ханмурад.
- А он, может, из-за шаха. Невелика разница...
- Я никогда не нападал на женщин! Не трогал бедняков...
- Это все так, сынок, это так, - крестьянин не спеша отер тряпицей лицо. - В каждом деле и честные есть, и нечестные...
Послышался конский топот, и вошел мой отец. Лицо у него было встревоженное.
- Ты что ж это караван в пути оставил? - с улыбкой спросил Ханмурад, поздоровавшись с ним как со старым знакомым.
- Да... Дело было. Пришлось свернуть, - неохотно ответил отец.
- Ну дела есть дела... Сестрица, - Ханмурад отвернулся к маме. - До Горуса всего ничего. Опасности нет. Мы вас теперь оставим.
- Счастливо тебе, сынок, - ласково сказала бабушка Фатьма. - Да пошлет тебе аллах долгую жизнь!
Ханмурад и его товарищи ускакали, но всю остальную дорогу я думал только о Ханмураде. Ведь это тот самый гачаг, про которого рассказывала мама, это он подарил маме кольцо - мама его никогда не снимала, - встретив их с папой в ущелье Пирагбулаг, молодых, красивых, счастливых... Жизнь этого человека была для меня загадкой, тайной. Возник откуда-то из глубины степей и канул в них, исчез, растворился. Какой живет в своем необычном, таинственном мире, что ждет его впереди?... Папа скакал обок фаэтона и угрюмо помалкивал. Когда фаэтонщик в подробностях рассказал ему о нашей встрече с иранцами и геройстве дяди Нури, он только усмехнулся, мельком глянув на дядю. Если бы Нури не был так упрям, если бы, послушав старшего, поехал по людной дороге, никакого геройства показывать не пришлось бы.
Зато я нисколько не жалел, что мы поехали степью. Ведь иначе не было бы ни нападения, ни перестрелки... Иначе Ханму-рад со своим отрядом не явился бы нам на помощь и, я, может быть, никогда не увидел бы этого человека. Не узнал бы, какое у него бледное красивое лицо, как весело умеет он улыбаться, не увидел бы его чохи из вишневой диагонали, и десятизарядного маузера в кобуре из красного дерева. Ханмурад ускакал, на папу и на дядю Нури не хотелось даже смотреть, такими они казались мне серыми, обыкновенными... Я ощущал - что-то похожее испытывает и мама, и потому, как ни хотелось мне этого, не стал расспрашивать ее о Ханмураде.
У въезда в Горус, маленький горный городок, фаэтонщик увидел несколько стреноженных коней и остановился. Два парня, лежавшие на траве возле коней, вскочили и подбежали к нам. На них были куртки и брюки из домотканой шерсти, бухарские папахи и винтовки с патронташами.
- Ахмедали! - окликнул дядя Нури широкоплечего светло волевого парня. - Давно вы тут?