В этом городе было столько клубов, что и со счета сбиться недолго. “Ливерпуль” был, пожалуй, самым странным из них. И даже больше — самым странным из всех клубов, когда-либо виденных Максимом.
Он находился в старом полузаброшенном доме на окраине, среди гаражей и непонятных бараков, рядом с какой-то фабрикой, и состоял из одной большой комнаты, обитой изнутри войлоком. Ни сцены, ни сидений для зрителей. Пустое помещение, только в одном его конце стоят несколько колонок и на обычном деревянном столе — микшерный пульт. Больше похоже на репетиционную базу, но Элла рассказывала, что “Ливерпуль” — это именно что клуб, что здесь регулярно проводятся концерты. Поразительно!
На двери клуба висело несколько приклеенных скотчем газетных вырезок о смерти Майкла Джексона.
Внутри шла репетиция, но музыкантов было всего трое: девушка-вокалистка красиво пела в микрофон, субтильный гитарист в черной рубашке с коротким рукавом подыгрывал ей, сидя на табуретке, а барабанщик, невысокий юноша с непропорционально большой головой, изображал метроном, меланхолично отстукивая ритм одной палочкой по ободу барабана.
Увидев Эллу и Максима, они тотчас же прекратили играть. Вокалистка была одета в потрепанные джинсы и мешковатую футболку, вдобавок растрепана, — потому и выглядела не “звездой”, как на вчерашнем концерте, а обычной девчонкой.
— Это Геля, — промолвила Элла, кивнув на вокалистку. — А это Мартин и Башка.
— Эллочка, привет! — Геля громко поцеловала ее в губы, коротко, но как-то совсем не по-дружески. То же самое сделал Мартин, встав с табурета и отложив гитару, а барабанщик Башка просто махнул палочкой — даже не стал из-за установки вылезать.
— Это Макс.
— Со вчерашнего дня фанат вашей группы, — добавил Максим. — А чего вас так мало?
— Остальные в запое, — женственным, немного манерным голосом сообщил гитарист, усевшись обратно на табурет. Геля устроилась на его коленях, а Мартин похотливо обнял ее за живот. Башка, воспользовавшись паузой, открыл банку пива.
— У Тяпы есть такая добрая традиция — после каждого концерта уходить в запой. На то он и Тяпа. А в этот раз он и Ромыча с собой прихватил. Так что сегодня репаем без них, — сказал Мартин.
— И какой смысл?
Если бы не девушка, сидящая на коленях у гитариста, Максим мог бы поклясться, что разговаривает с самым настоящим геем, таким слащавым голоском разговаривал Мартин.
— А почему нет, если за месяц вперед уплачено? — хмыкнул гитарист, откинув сползшую на глаза длинную черную челку, на фоне которой его тщательно выбритое лицо казалось особенно бледным. — А ему сегодня вообще ночевать негде, его пьяный папаша из дома выгнал, — он кивнул на ударника. Тот лениво поскреб затылок барабанной палочкой и кивнул.
— Лично я просто хочу выспаться, — сказала Геля. — Я вот с ним живу, — объяснила она для Максима, царапнув Мартина длинным черным ногтем по щеке, — и у нас дома постоянно тусует какой-то левый народ. А здесь хорошо, спокойно.
— Пива кто хочет — берите, — Башка мотнул головой куда-то вправо и вниз, Максим проследил за его взглядом и увидел на полу возле ударной установки картонную коробку.
— Дорогой Мартин Алексеевич! Вам не угодно? — с деланной вежливостью, совершенно не сочетавшейся с его грубоватым голосом, спросил ударник.
— Если можно, — улыбнулся гитарист, которому явно не хотелось лишний раз вставать со стула.
Башка вынул еще баночку и бросил Мартину. Другую взяла Элла. Максим тоже заглянул в коробку, надеясь найти там энергетик или хотя бы какую-нибудь колу. Нашлась только минералка без газа. Ну, хоть что-то.
Гости уселись прямо на пол. Максим достал КПК, включил диктофон. Сказал:
— Несколько вопросов можно?
Все, включая Эллу, посмотрели на него с удивлением.
— Я журналист, — объяснил Максим, мысленно добавив: “Есть люди, которые в это верят”. — Хочу про вас написать для одного интернет-ресурса.
— О, про нас уже много где писали, — оживилась Геля.
— А толку… — бросил Мартин. — Че хоть за сайт?
— А куда первее возьмут, там и будет. Я пишу сразу на несколько сайтов, — соврал Максим. — Как только модератор одобрит, сразу скину ссылочку.
— Ну, давай попробуем, — одобрил гитарист.
Геля закурила длинную дамскую сигарету. Максим задал первый вопрос:
— Как давно вы играете?
— Я — с одиннадцатого класса. То есть уже лет шесть, — сообщил Мартин.
“То есть ему больше двадцати одного”, — мысленно прокомментировал Максим.
— Гелька — она вообще поет с детства, — продолжал гитарист. — Но в настоящей группе впервые. Башка — барабанщик от Бога. А остальные — Тяпа и Ромыч — так, пионеры. Играть только-только научились. Собрались мы чуть больше года назад, да и то, можно сказать, первые несколько месяцев не играли в группе, а играли в группу. Потом немного сыгрались…
Это было не очень интересно Максиму, и он перебил:
— И много у вас появилось фанатов за год?
Геля с Мартином засмеялись.
— Да каких фанатов… На наши концерты ходят одни и те же люди, человек двадцать из нашей тусовки, но это не фанаты — просто друзья, — объяснила вокалистка.
— В чем вы черпаете вдохновение?
— Вот в чем, — Башка, смеясь, показал пивную банку.
— Да. Никаких особых стимуляторов мы не употребляем, если ты об этом, — жеманно проговорил Мартин и засмеялся. Максима не покидало ощущение, что гитарист сейчас назовет его “дорогушей” или как-то в этом духе.
— Нам нравятся… — Геля перечислила названия каких-то групп, которые мало о чем говорили Максиму. — А еще фанк! — спохватившись, добавила она. — Когда по телеку сказали, что Майкл умер, у меня истерика была.
— Она в детстве мечтала выйти за него замуж, — глумливо добавил Мартин.
— Да, а что такого?! — обиженно воскликнула вокалистка. — Он был такой… трогательный, такой искренний. Как ребенок.
— Как вы относитесь к религии?
Геля сделала преувеличенно большие глаза, став похожей на персонажа японского мультика.
— Эээ… — сказала она.
— Мы не сатанисты, если ты это имел в виду, — добродушно ответил Мартин. — Вот я крещеный, а остальные — кто как.
— Лично я верю в Бога, но не верю в религию, — заявила Геля. — Не верю, что эти смешные бородатые дяди могут мне рассказать о Боге что-то такое, чего я не знаю. Вот православные геи — они прикольные.
— А вы бы хотели основать собственную религию?
— Можно, — лучезарно улыбнулся Мартин и деланно вздохнул: — Только лень.
“Если они и впрямь были бы связаны с сектой, то уже начали бы меня агитировать”, — подумал Максим. Эх, ведь так и знал, что эти ребята тут ни при чем. Хотя, может быть, они знают хоть что-нибудь?
— Мне очень понравилась ваша песня “Не стану взрослой”. Слышал на концерте, а потом нашел у одного знакомого на компе…
— Ну да. Наш демо-альбом уже месяца три в сети болтается… — сказал Мартин.
— Кто автор песни?
— Мы с Гелькой. Музыка моя, слова — ее.
— Песня, надеюсь, не автобиографическая?
— Немножко, — призналась Геля. — Ну, ты же понимаешь, у каждого человека бывает такое состояние, когда хочется взять бритву и — как смычком по струнам.
— Как по струнам — это поперек, — отрезал Максим. — А вены режут вдоль. Все остальное — позерство.
Вокалистка покривила губами, изобразив недоумение, потом засмеялась:
— Будем знать! Только вряд ли нам это пригодится.
— У каждой рок-группы должна быть песня про наркотики, про алкоголь и про самоубийство, — сказал Мартин.
— А про секс? — захихикала Геля и ткнула его пальчиком в нос.
— А все остальные песни — про секс. Другие темы — по желанию.
— Про секс? А может, про любовь? — сказал Максим.
— Это одно и то же, — игриво произнесла Геля, ерзая на коленях у своего бойфренда. — Я тебе по секрету скажу, Макс: если кто-то пишет красивую песню про любовь, то он просто хочет трахаться. Все песни про любовь — они на самом деле про секс. Только иногда это очень хорошо замаскировано. А иногда — не очень. Вот мы в музыкалке разучивали одну песню про то, как баба мужику вечером минет делала. — Она откашлялась и запела красивым, чистым голосом: — Что ж ты, милая, смотришь искоса, низко голову наклоняя-а-а-а-ха-ха-ха… — Она расхохоталась, дрыгая ножками.
— Во-во, — мрачно сказал Максим. — Вы, музыканты, сочиняете песни про самоубийство, а люди верят. Слыхали? Два человека покончили с собой с интервалом в пару дней. Обоим в день самоубийства исполнился двадцать один год.
— Ну, слышали, конечно, — серьезно произнесла Геля. — Мне их жалко. Честно.
— Не, а вообще, тема интересная, — промолвил Мартин. — Я читал: оба покончили с собой в день своего рождения. Тут явно связь. Я вот понимаю, был случай, когда несколько школьников поубивали сами себя из-за того, что неправильно прошли игру “Файнал фэнтези 7”. Но тут что-то другое. И возраст у них уже не тот, чтобы из-за игрушек кончать с собой…
— Одна из погибших перед смертью говорила, что не хочет взрослеть. Боится. Прямо как в вашей песне: не стану взрослой, и все тут.
— Если человек больной на голову, то музыка тут не виновата, — строго сказала вокалистка. — Он и без музыки себя запросто угробит.
— Говорят, тут секта замешана, — закинул Максим свою последнюю удочку.
— Может, и секта… — пожала плечами Геля. — Хотя Башка считает, что Вова Камушкин.
— Какой-какой Вова?
— Та-ак, — Геля вскочила с колен своего бойфренда. — Я отсюда сваливаю. Башке только дай волю, он тебе та-акой лапши на уши понавешает… У меня как раз сигареты кончились. Элка, добежишь со мной до магазина?
— Угу, — сказала Элла.
— Я провожу, — Мартин встал. — Тут до ближайшего магазина, который “24 часа”, минут пятнадцать топать закоулками, — объяснил он непонятно кому. — Макс, ты с нами?
— Нет, я останусь.
— Ты точно не с нами? — уточнила Геля таким тоном, словно Максим только что упустил величайшее счастье в жизни.
— Да, да.
— Как знаешь.
— Купите мне энергетика, одну баночку!
— О‘кей!
Элла, Мартин и Геля вышли из клуба. Максим уселся на освободившийся табурет, разогнав рукой облачко сладковатого дыма.
Башка какое-то время рассеянно вертел в руках палочки. Сыграл небольшое соло, закончив его громким ударом по тарелкам. Спросил:
— Макс, ты читал “Жестяной барабан”?
— Гюнтера Грасса? Читал.
Башка закрыл глаза и принялся играть нечто, напоминающее тиканье часов. При этом он продолжал вести разговор с Максимом.
— Я купил как-то раз. Меня название заинтересовало, с профессиональной точки зрения. Помнишь, про что там?
— Ну, конечно. Мальчик не захотел расти и долбанулся башкой об пол. И остался карликом на всю жизнь.
— Во-во. Я сначала читал вообще без интереса. А как добрался до этого места — так и профигел. Это ж про Вову Камушкина!
Бум-бум-бум — это гулко и мрачно, будто шаги какого-то злого тролля, зазвучала бас-бочка.
— Вова Камушкин родился очень давно, еще во времена застоя, — Башка скрестил руки на груди, сунув палочки под мышки, его нога по-прежнему отбивала ритм бас-бочой. Голос барабанщика стал зловещим, каркающим. — И конкретно в нашем городе. Смышленый был мальчишка. С самого детства не мог понять, почему взрослые все время врут. Я не говорю сейчас про советскую идеологию. Хрен с ней, с идеологией. Взрослые врут в любой стране и при любой власти. Я даже примеров приводить не буду. — Он резко прекратил отбивать ритм бас-бочкой и сказал в наступившей тишине: — Ты сам это сделаешь. Тебе врали родители?
— Миллион раз.
— Ну?
— Ну, как-то раз первого января папа сказал: “Обещаю в этом году капли в рот не брать”. И в тот же вечер напился в свинью и даже кое-что разбил.
— Стандартная ситуация. А посерьезнее?
— Посерьезнее… Вся папашина жизнь применительно ко мне была враньем. Он был либо пьяный и добрый, либо трезвый и злой. Когда трезвый — принимался меня воспитывать, очень жестко, придирался ко всему. Мог со мной несколько дней не разговаривать только потому, что я, допустим, забыл с утра с ним поздороваться, хотя он меня учил: по утрам нужно обязательно здороваться! — Максим чуть не зарычал, вспомнив об этом. — Постоянно орал: “Ты плюешь на мои слова!” И я ни разу не сказал: “Да, плюю, потому что мне они неинтересны”. Я плакал. Потому что считал, что я такое дерьмо, что даже не могу ничего запомнить. Я просил: “Папочка, прости меня…”, а он делал вид, что не замечает моих слез, и орал: “Разговор окончен!” Или, например, мы с ним идем на прогулку, а я забыл носовой платок. Так он потом целый день орет, что мне этот платок надо на шею привязать, как верблюду, — это он так говорил. Просто упивался моей беспомощностью. Приучал меня к своим дурацким правилам. Ну там, спать после обеда. Мне вот это было физиологически противно, а он почему-то считал, что я все делаю ему назло. И постоянно ставил себя в пример: дескать, он весь такой замечательный, а я идиотина, непонятно в кого. И ведь я верил ему. Только потом, совсем потом понял: педагогический дар у папаши просыпался, только когда он был злой, оттого что выпить хотелось. Представляешь, были времена, когда я его видел пьяным не чаще чем раз в неделю. Зато когда он напивался и валялся пьяный, я мог подойти к нему и пинища ввалить. Он утром все равно ничего не помнил. Вот так я и рос.
— А ты злопамятный, — одобрительно усмехнулся Башка.
— Да. Я как собака — зла не забываю никогда. И не прощаю никого, даже отца.
— Отца — понятно, а мать? Она тоже тебе врала?
— Да. Она постоянно говорила, что разведется с отцом. Так и не развелась. Она была слишком слаба для этого. И папаша мой — тоже слабак. Лет десять назад спился совсем. И мама в это дело втянулась… Я ненавижу этих людей, Башка.
— Во как, — прокомментировал барабанщик. — Вова Камушкин своих предков тоже не особенно любил. И как-то раз решил их обломать по полной программе.
Башка застучал дробь, убыстряясь с каждой секундой, — как барабанщики в исторических фильмах, когда мимо них на эшафот ведут осужденного на казнь.
— Он просто взял и выпрыгнул в окно! Парню было двенадцать! — прокричал он поверх своей дроби и так долбанул по тарелкам, что у Максима зазвенело в ушах.
— Было и осталось, — продолжил Башка. — Он не умер. Даже не сильно покалечился — так, пара переломов. Просто он перестал расти. Был подростком и остался навсегда. И понял, что это ему дар свыше. Про его дальнейшую судьбу разное рассказывают. Одни говорят, его семья куда-то переехала еще до развала Союза, — при слове “переехала” Башка стал имитировать на барабанах лошадиный галоп. — Другие — что они до сих пор обитают где-то здесь, только не известно, где. Говорят, что Вова нигде с тех пор не учился и не работал — закрылся в комнате и на улицу выходил только поздним вечером и гулял до утра. Самая интересная версия — что Вова Камушкин стал грозой педофилов. Вот представь, шел он как-то вечером по парку, ему уже было лет двадцать, но выглядел он на свои двенадцать. Подваливает какой-то толстый дядя: мальчик, ты чего один гуляешь, давай на машине подвезу. Вова, очень спокойно: ну давайте. Дядя отвез его домой, только к себе. Наобещал ему компьютерных игр, фильмов, еще чего-то. Запер дверь и начал обрабатывать: да я, я большой начальник, если ты сейчас мне не отдашься, и тебе будет плохо, и твоим родителям… Только он не знал, что имеет дело не с сопляком каким-нибудь, а с хищником. Вова сделал вид, что испугался, и полез дяде сосать. Дядя сел на диван, расстегнул штаны, зажмурился, а Вова достал шило и — раз! — воткнул ему в яйца. (В этом месте Башка от всей души врезал по барабанам.) А пока дядя на полу корячился, Вова поджег его квартиру и спокойно удалился. В общем, он и раньше взрослых не особенно любил — а после того случая просто возненавидел.
Длинное соло на ударных.
— Дядя сгорел заживо — посчитали за несчастный случай. И с тех пор Вова каждую ночь стал выходить на охоту. Ну, не каждую, а в теплое время года.
— И сколько маньяков он угробил?
— Тут вопрос не в том, скольких он угробил, а в том, скольких запугал. Угробил-то он, может, всего двух-трех уродов, а все остальное сделала народная молва. Факт есть факт, можешь проверить официальную статистику: за последние лет пятнадцать в нашем городе не было ни одного случая, чтобы какой-нибудь маньяк на детей нападал. По области — были, у нас — ни разу за пятнадцать лет. Во как.
— И к чему была эта история?
— А ты сам подумай: живет такой человек, очень злой и очень умный, который дико ненавидит взрослых. Рано или поздно он начнет собирать вокруг себя единомышленников и свою идеологию распространять: взрослая жизнь — это зло, умереть нужно маленьким.
— И что, все, кто погиб, были с ним знакомы?
— Не обязательно. Вова мог просто придумать свое учение, которое затем стало распространяться без его участия. Возьми Карла Маркса — он же тоже только книгу написал.
— Ага, понятно, — Максим потер виски. — Слишком много информации. И хватит уже долбить, а то башка трещит.
Башка повертел в руках палочки и отбросил их за спину.
— Ты всю эту легенду выдумал только что или когда читал “Жестяной барабан”?
— Легенды не выдумывают, — ответил барабанщик. — Они носятся в воздухе, как призраки.
— Ты правда думаешь, что Вова Камушкин тут замешан?
— Да ничего я не думаю. Да и нет никакого Вовы. Это легенда, Макс, ты же все правильно сказал.
— Но ведь он на самом деле существует?
— Может быть. А может, давно умер. Если честно, я и сам во все это не особенно верю, — признался Башка. — У тебя все записалось?
— Ах, да, — Максим выключил диктофон и спрятал КПК.
— Знаешь что, господин журналист. Если тебя интересует это дело с самоубийствами, то я мало чем могу помочь. Знаю ровно то же, что и ты.
— Плюс сказку о Вове Камушкине.
— Но это сказка, и ничего больше. Он якобы родился где-то здесь, но никто не знает, где именно. Так что забудь.
— Ладно.
Пауза затянулась. Барабанщик пил пиво. Максим сидел на стуле и вертел в руках собственную бейсболку.
— Слушай, Башка, а сколько времени прошло? Что-то наших долго нет. Можно начинать волноваться?
— А я уже. Неужели они правда в магазин потащились? Тут совсем рядом круглосуточный мини-маркет есть.
Стало как-то скучно. Башка какое-то время бродил по комнате, пиная валявшиеся кое-где смятые пачки из-под сигарет. Равнодушно спросил:
— С Элкой недавно встречаешься?
— Недавно, — сказал Максим. Врать не было смысла.
Барабанщик кивнул, будто другого и не ожидал услышать:
— И как она тебе? Только честно.
— У меня были и лучше. Но она миленькая.
— Ага, — согласился Башка. — Главное — не трындит без умолку, как остальные бабы.
— Точно.
Оба засмеялись.
— Да не, Элка — наш человек, — сказал Башка. — Уже знаешь этот прикол про тарелки?
— А?
— Ну, Элка, она очень любит разные компьютерные игрушки, особенно готичные — “Проклятые”, “Алиса в Стране чудес” и т.д. Кушает она, как все нормальные люди, — за компом, в перерывах, когда уровни загружаются. Покушает — а тарелку спрячет в какое-нибудь неподходящее место. В ящик стола, например. Представляешь: ты лезешь в ящик за чем-нибудь и шмяк — вляпываешься в жирную тарелку.
Какая осведомленность, мысленно отметил Максим. Спросить ничего не успел — в дверь постучали.
Башка вздрогнул. Максим открыл рот, чтобы задать вопрос, но барабанщик вскинул указательный палец и прошипел:
— Тш-ш!
— Что такое? Это разве не наши? — шепотом спросил Максим.
— Нет… Наши не стали бы стучать. Вот дьявол, мне это не нравится… Ну, хрен с ним, — пробормотал он и крикнул: — Войдите!
В зале появился молодой человек в черных брюках и белой рубашке с короткими рукавами, открывавшими на всеобщее обозрение накачанные бицепсы. Блондин, стрижка короткая. Шея мускулистая, лицо широкое. И широкая улыбка, которую — Максим понял с первого взгляда — этот молодой человек не снимал даже дома.
— Привет оркестрантам, — сказал он, приподняв ладонь. — Наконец-то я вас застал, можем спокойно поговорить.
— О, Никитос, здорово-здорово, — смеясь, Башка пожал руку ночного гостя. — Как там поживает ваша секта?
При слове “секта” Максим посмотрел на незнакомца с особым интересом, а тот заметно посерьезнел:
— Михаил, ты вообще понимаешь значение этого слова? Почаще в словари заглядывай.
Он обернулся к Максиму, протянул руку:
— Никита Гуреев, компания “Третья планета”.
— Максим Метелкин… просто Максим Метелкин.
— Тоже по музыкальной части подвизаешься?
— Нет, я так — фанат.
— О, понимаю, — усмехнлся Никита. — А мы раньше не встречались?
Максим нахально пробежался взглядом по Гурееву с головы до ног и обратно:
— Не, не думаю.
— А где остальные?
— Сейчас будут, — пообещал Башка. — Не торопишься?
— Вообще-то тороплюсь. Мне еще выспаться бы не помешало.
— Все равно жди. Я от лица всех переговоры вести не буду.
Никита понимающе кивнул. Бросил взгляд на Максима:
— Максим, а ты чем вообще занимаешься?
— Много чем.
— Работаешь?
— Работаю.
Сейчас главное не сказать, что безработный — иначе этот корпорат обрушит на него целый Ниагарский водопад пропаганды своей компании.
— Журналист он, — подсказал Башка.
— И много платят в наше время журналистам? — Никита продолжал улыбаться, однако было заметно, что он слегка напрягся — “внутренне собрался”, как говорят. Не любишь нашего брата, с усмешкой подумал Максим, а потом усмехнулся еще раз — когда осознал, что ненароком причислил себя к пишущей братии.
— Интересно, а почему я не спрашиваю: много ли платят сотрудникам “Третьей планеты”? — парировал он. — Вот ты — ты много получаешь?
— Достаточно.
— Конкретнее, если можно: должность, сумма?
— Настоящий журналист! — засмеялся Никита и тут же ушел от темы: — Где можно почитать твои материалы? В сети есть?
— Дай ручку с бумажкой, напишу сайт.
Позолоченная ручка и фирменный блокнотик с эмблемой “Третьей планеты” нашлись у Никиты в переднем кармане рубашки.
— Отлично, — кивнул корпорат, мельком глянув на запись, и вернул канцпринадлежности обратно в карман. Максим ухмыльнулся: на месте Никиты он обязательно спросил бы: а что это за сайт такой — navsionas.ru?!
Вместо этого Никита стал рассказывать о корпоративной газете “Терра”, которой катастрофически не хватает хороших журналистов. Максим делал вид, что слушает, и даже не задавал каверзных вопросов. Дискуссия с такими, как Никита, — дело бесполезное.
Вернулись Геля, Мартин и Элла. В помещении опять стало шумно. Вокалистка и гитарист о чем-то разговаривали, заглушая слова друг друга громким смехом. Геля была какой-то чересчур возбужденной, она тараторила так быстро, словно перед этим чего-то нехорошего вынюхала. И даже не словно, а наверняка. Максим, завсегдатай притоноподобных игровых салонов, столько раз за свою жизнь наблюдал эти симптомы, что не спутал бы их ни с чем.
Увидев Никиту, они прыснули:
— О-о, кого к нам занесло!
— Здравствуйте, господа музыканты, — корпорат солидно пожал руку Мартину и поцеловал ручку Геле.
Элла была, как обычно, молчалива. Максим взял ее за руку.
— Все нормально?
— Угу.
— Ты это… с чем пожаловал? — спросила Гелька у Никиты, давясь смехом.
— Все с тем же. Принес вам выгодное предложение.
— Выступать на ваших драных корпоративах?
— Во-первых, наши корпоративные вечера не драные, — вежливо поправил корпорат. — Во-вторых, вознаграждение предлагается более чем достойное.
— А что, больше желающих нету — за такое-то вознаграждение?
— Желающие есть, но желания мало. Важен уровень игры. В нашем городе, кроме вас, больше нет молодежных ансамблей такого уровня…
— Угу, угу… — перебила Геля со скучающим видом. — Короче. Условия те же самые?
— Да. Вам придется немного поменять репертуар. Вот, — Никита вынул из заднего кармана брюк сложенный лист бумаги. — Примерный список, составленный по результатам опроса наших сотрудников, — что они хотели бы услышать в живом концертном исполнении. Данные самые свежие — буквально сегодняшние.
— Ну-ка, ну-ка… — Геля и Мартин склонились над развернутым листком. Между ними втиснулся Башка.
— Как можете видеть, основных категорий три: российская эстрада, советская эстрада и международные хиты. В соотношении 40% — 40% — 20%... — Объяснял Гуреев.
— Ой, тут даже “Песенка про пять минут” есть! — взвизгнула Геля.
— …Ваша задача — сыграть как можно ближе к оригиналу. Свои собственные песни тоже можете играть, одну-две, но только чтобы там не было разной чернухи — самоубийств и всего такого…
— Никитушка, “как можно ближе к оригиналу” — это неинтересно, — своим обычным комически-жеманным голосом проговорил Мартин. — Вот кавер в стиле грайндкор — это было бы круто. Давно мечтал играть грайнд.
— Он что-то повернул на пульте, схватил гитару и заиграл что-то больше похожее на рев мотора, чем на музыку. Башка тут же прыгнул за барабаны и принялся колотить изо всех сил, а Геля принялась рычать в микрофон что-то неразборчивое — с ее тоненьким голосом это получалось просто уморительно.
Это продолжалось около минуты. Никита терпеливо подождал, пока музыканты прекратят баловаться, и сказал:
— Изучайте список, думайте. Об остальном поговорим, когда у вас будет более рабочее настроение.
— Мы тоже пойдем, — добавил Максим. Он уже узнал все, что хотел.
— Да ладно, оставайтесь, — предложил гитарист. — Хотя чего… Полноценной репы все равно не будет…
— Кстати, а где мой энергетик? — поинтересовался Максим.
Этот невинный вопрос подействовал на парочку очень странно: сперва было недоуменное молчание, потом Геля громко захихикала, а Мартин пояснил:
— Это… ну… короче, там не было.
Максим усмехнулся. В “24 часа” не было энергетиков? Шутить изволите!
— Счастливо.
Башка махнул на прощание палочками. Мартин крепко пожал руку, а Геля неаккуратно поцеловала Максима, обслюнявив всю щеку.
— Будьте осторожны, тут какое-то бычье тусуется! — шепнула она.
“Хм… Все-таки бычье есть везде, даже тут”, — отметил Максим мысленно.